27 октября 2017 года братия Валаамского монастыря будет молитвенно поминать 70-летие со дня упокоения приснопоминаемого схиигумена Харитона (Дунаева), последнего настоятеля Старого Валаама.
Судьба этого человека, несшего на своих плечах бремя управления Валаамским монастырем с 1933 по 1947 годы, позволяет лучше понять события тех лет. Старец и молитвенник, игумен Харитон не имел классического образования, но обладал благодатным даром духовного делания и не пал духом в сложные и противоречивые 1920–1930-е годы. Именно этот человек сумел завоевать доверие как братии, так и новых церковных властей тем, что всегда искал пользы монастыря и вверенных ему людей. В 1920-е, когда многие русские православные в Финляндии растерялись, столкнувшись с давлением государства и новой церковной администрации, эконом Харитон обивал пороги различных инстанций, добиваясь разрешения оставить в монастыре «старый» церковный календарь, делая всё, чтобы уберечь обитель от упразднения.
После сорока лет пребывания в монастыре он записал в своем дневнике: «Промыслом Божиим при конце моей жизни суждено поставить меня во главе этой Обители, которая <…> замирает, не столько материально, сколько духовно. Духовный распад коренится внутри и выливается наружу, погоняемый и внешними содействующими обстоятельствами. Взирая на то и другое, остается только вопиять: изведи из темницы душу мою, исповедатися Имени Твоему». Оставаясь в душе старостильником, иеромонах Харитон одним из первых в монастыре принял по послушанию финляндское гражданство и новый календарь, узаконенный в Финляндии гражданскими властями и Константинопольским патриархом. Однако приложил все силы, чтобы сохранить в монастыре возможность придерживаться старой, юлианской пасхалии, тогда как с 1925 года во всей Финляндской Церкви была официально введена новая, григорианская пасхалия, что вызвало длительное «календарное противостояние» в Валаамской обители.
Отец Харитон был также известным делателем Иисусовой молитвы и имел желание удалиться в «пустыню», отшельничать, но подчинился велению обстоятельств и исполнял свое служение в самой гуще событий своего времени.
В 1936 году совместно с протоиереем Сергием Четвериковым игумен Харитон написал книгу «Умное делание. О молитве Иисусовой», а в 1943 году – книгу «Аскетизм и монашество»: «Комитетом по сохранению монастырей, где и я состою членом, было поручено мне составить статью об идеале монашества, но так как у меня для этой работы нет ни ценза образования, ни особой способности, то я отнекивался от такой работы, однако за послушание согласился что-либо написать из книг и написал “Доклад об Идеале монашества и об Аскетизме”».
Игумен Харитон в докладе глубоко и подробно рассматривает и анализирует смысл и цели православного монашества, пытается объяснить принципы и основы духовной жизни православного инока именно в условиях монастыря. После выхода в свет в 1943 году книга еще не переиздавалась. Представляем вниманию читателей фрагмент этого труда. Духовное наследие последнего игумена Старого Валаама, несомненно, представляет ценность и для современного монашества.
Умственное размышление о Боге не есть подлинное религиозное восприятие (три рода просвещения)
В настоящее время не редко приходится слышать и даже читать в печати мнение, по которому наши православные монастыри будто бы уже отжили свое время. Некогда, говорят, они были полезны и даже необходимы как единственные центры просвещения, как распространители высшей культуры в народе, а теперь потеряли это значение. Просветительными центрами вместо них стали школы, в культурном отношении монастыри уже не идут впереди, а позади окружающего их общества. Итак, говорят, зачем теперь нам нужны монастыри. Они представляют из себя лишь какой-то исторический пережиток, потерявший живое значение. Если их хотят оживить, если хотят, чтобы они снова имели значение в общественной жизни, нужно изменить их характер, нужно дать им другое назначение, нужно сделать их учреждениями благотворительными. Они большею частью расположены в здоровых и живописных местах, нужно устраивать при них санатории, приюты, богадельни, школы и тому подобное. Тогда наши монастыри снова получат смысл и будут полезны народу.
Эта подмена одного монашеского идеала другим совершается, правда, по самым добрым побуждениям, но тем более грустно сознавать, что даже самые добрые люди не разумеют ясно истинного назначения монашества и не замечают его общественного значения в его настоящем виде.
Идеал монашества и его назначение заключается вовсе не в служении ближнему делами благотворительности. Если бы таков был идеал монашества, то не уходили бы в пустыню ни преподобные Павел Фивейский и Антоний Великий, ни преподобные Антоний и Феодосий Печерские, Сергий Радонежский и их бесчисленные ученики и последователи. Что же влекло их в пустыню? Что заставляло их покидать свои дома, своих родных и друзей, идти в непроходимые дебри, подвергаться страшным лишениям пустынного жития? Желание помогать ближним? Но для этого не нужно уходить от ближних. Единственною причиною их удаления от мира было пламенное желание освободиться от страшной, губящей душу силы мира сего и царствующего в нем «князя века сего». Уходя в пустыню, они сбрасывали с себя все узы мира сего и, освободившись от них не только внешним, но и внутренним, духовным образом, могли нераздельно, всем сердцем прилепиться к единому Богу и предаться великому подвигу очищения своего сердца от страстей. Желание выйти из-под духовного владычества «мира» и победить свои греховные влечения заставило их подвергать себя самым страшным лишениям и испытаниям.
Лица, порицающие монастыри за их отсталость в деле распространения просвещения в народе, имеют обыкновенно самое узкое и одностороннее понятие о просвещении, и так как просвещение, распространяемое монастырями, не подходит под это понятие, то они и утверждают, что монастыри не имеют просветительного значения.
Существует три рода просвещения.
Первый вид состоит в том, что человек учится читать и писать, приобретает сведения из математики, истории, географии, физики, химии и пр. Словом, обогащает свой ум познаниями и умственно развивается. Это то просвещение, которое некогда, действительно, ютилось при монастырях, потом сосредоточивалось в школах, и которое Православная Церковь именует «внешним» просвещением, потому внешним, что оно, давая человеку знание и развивая его умственные способности, нисколько не изменяет внутреннего состояния его души, расположения, его воли и чувства. Можно обладать этим просвещением в самых широких размерах и пользоваться им не на добро, а на зло, на удовлетворение своих грубо-эгоистических стремлений; это нож обоюдоострый, которым можно резать хлеб и убивать человека, смотря по тому, в чьих руках он находится. Мир ценит это просвещение и ставит его очень высоко: от его всеобщего распространения зависит, по мнению многих, всеобщее счастье; оно составляет единственный предмет усвоения во всех наших низших, средних и высших учебных заведениях. Но Церковь так высоко его не ставит: в ряду видов просвещения она отводит ему низшее место, именно потому, что оно дает человеку знания, но не изменяет к добру его души. Порицатели монастырей, часто зная только этот один вид просвещения и замечая, что монастыри не распространяют в народе сведений по естественным наукам и политической экономии, начинают говорить, что монастыри-де перестали быть центрами просвещения. Впрочем, уже понемногу начинают сознавать, что в одном обогащении ума познаниями еще не заключается истинного просвещения, ибо ясно, что самые обширные познания не предохраняют людей от совершения преступлений, от отчаяния самоубийств и душевного расстройства. И вот заговорили о том, что наши учебные заведения должны не только давать знания своим воспитанникам, но и воспитывать их волю и чувства.
Английский писатель Герберт Спенсер писал следующее: «Общество, до крайности развращенное, может состоять из людей, которые по остроте ума равняются Мефистофелю, и наоборот, хотя члены данного общества тупы и не развиты, само общество может быть полно счастья, если его члены добросовестно удовлетворяют потребности своих ближних и высказывают им деятельное сочувствие. Вполне уяснив себе значение этой истины, люди стали бы ценить гораздо выше деликатную и не навязчивую доброту, и превозносить гораздо менее тех, заслуги которых состоят только в умственных дарованиях. Повсюду слышен крик: образование, образование, образование! Но усовершенствование слуги, то есть ума, только дает возможность господам, то есть страстям, легче достигать своих целей».
Время, которое мы переживаем теперь, есть время болезненное для большинства нашей интеллигенции, развитие доминирующего класса образованных людей сложилось не нормально: переразвит рассудок и недоразвиты возвышенные чувства сердца. Что же делать, чтобы облегчить эту уродливо сложившуюся для нас тяжесть жизни, что делать, чтобы излечить все эти временные болезни души человеческой? На эти неотступные вопросы дает ответ философия великих христианских подвижников. Вникнувши в эту философию, мы видим наше главное зло. Зло это в том, что мы, устремивши все силы на развитие нашего мозга, забыли про наше сердце, подавили наши светлые, добрые способности, подавили невинность чувства нашего, что мы холодным умом разрушаем любовь. Неудовлетворенность этого сердца и дает себя чувствовать исстрадавшимся людям. И выход из этого один. Надо начать работать над собою, давая пищу и сердцу. Сердце, как орган религиозного восприятия, должен быть отличаем от души, ума, духа, от сознания вообще. Оно глубже и так сказать центральнее, чем психологический центр сознания. Сердце есть центр не только сознания, но и бессознательного, не только души, но и духа, не только духа, но и тела, не только ума постигаемого, но и не постигаемого: одним словом, оно есть абсолютный центр.
Чрезвычайно характерная особенность восточного христианства состоит в том, что для него ум, интеллект, разум никогда не есть последняя основа, фундамент жизни: умственное размышление о Боге не есть подлинное религиозное восприятие. Восточные Отцы Церкви и старцы дают такое указание для подлинного религиозного опыта: «нужно умом в сердце стоять». Один старец говорит про современного человека: «Вот у него ум, вот – сердце, а между ними каменная стена». Эта стена и делает невозможною истинную религиозную жизнь. Ученый европеец знает много, часто знает и Библию, знаком и с мистикой, и с теологией, и с оккультизмом. Но всё это – только знание, только любопытство. Отдельно существует совокупность знаний и совершенно отдельно, отделенное от него стеною, живет сердце, потерявшее свое великое значение, свою центральность, свое право быть фундаментом всего. Ум не стоит в сердце: он стоит отдельно, он не согревается теплотой сердца. Вся наша цивилизация, ведущая происхождение от Ренессанса, вся эта безрелигиозная цивилизация хочет лишить сердце его центрального положения и дать это центральное положение уму, науке, познанию. В этом смысле пророческим для всякого новейшего интеллектуализма остается изречение Леонардо да Винчи: «великая любовь есть дочь великого познания». Мы – христиане Востока, можем сказать как раз обратное: «великое познание есть дитя великой любви».
Перейдем теперь ко второму роду просвещения.
Это просвещение состоит в усвоении истин религии и нравственности, то есть тех именно истин, которые дают ответ на самые важные для каждого человека вопросы о смысле и цели его существования. Казалось бы, чего еще лучше. Человек изучает Св. писание, творения Отцов Церкви, церковную историю, богословие, различные системы философии и нравственности. Но, к сожалению, изучая все эти предметы, столь различные от вышеупомянутых по своему содержанию, человек нередко усваивает их тем же самым образом, способом – внешним, механическим, одною памятью, а потому душа его при этом остается не затронутой. Изменен предмет изучения, но отношение к нему не изменилось. Знания человека и в этом случае являются внешними, не проникают в глубину души его, не влияют на его жизнь.
Обратимся теперь к третьему роду просвещения.
Это просвещение по справедливости можно назвать внутренним или духовным. Оно не гонится за количеством сведений, но стремится и малыми сведениями просветить всего человека. Как и второй вид просвещения, оно сообщает человеку познание истин религиозных и нравственных, но сообщает их не уму только, не памяти, а сердцу и всему существу человека, дает человеку возможность опытно ощутить их. Вследствие этого оно духовно обновляет человека, совершенно изменяет его понятия, желания, стремления, заставляет его ощутить как бы новую жизнь. Оно очищает человека от всего греховного, мрачного, унылого, дает ему чистое, радостное сердце, запечатлевает в нем образ Христов, созидает в душе его Царствие Божие.
Чтобы яснее показать сущность этого вида просвещения, приведем несколько примеров. Каждый, знакомый с Св. Писанием, знает, что там есть такие слова: «Начало премудрости страх Божий». Слова эти можно заучить внешним образом: сохранять их только в памяти, при этом они никакого изменения в настроении души человека не производят. Но можно эти же самые слова изучить совершенно иначе: можно научиться ощущать страх Божий, благоговеть пред Богом, так что это чувство сделается основным настроением сердца и руководителем всей жизни. Это будет опытное постижение страха Божия, третий вид просвещения. И каждый согласится с тем, что постижение одного этого религиозного ощущения собственным опытом важнее теоретического усвоения всего Св. Писания. Недаром же оно именуется «началом премудрости».
Возьмем другой пример. Спаситель наш говорит: «Блажени нищие духом, яко тех есть Царство Небесное; блажени плачущие, яко тии утешатся». Всем нам известны эти слова Его, но известны теоретически. Мы их помним, но не ощущаем их содержания. И только смиренный может постигнуть блаженство смирения; и только «умеющий плакать» знает блаженство слез. Итак, очевидно, чем отличается третий вид просвещения от второго: он отличается не по содержанию своему, ибо содержанием того и другого равным образом являются религиозно-нравственные истины; он отличается тем, что в то время как второй вид просвещения показывает эти истины с внешней их стороны, третий же вид просвещения вводит в самую сердцевину их. Употребляя простое и грубое, но верное сравнение, можно так сказать: усваивающий религиозно-нравственные истины вторым способом просвещения подобен человеку, который заключает о достоинстве какого-либо вкусного кушанья по его внешнему виду, а изучающий их третьим способом просвещения подобен тому, кто ест это кушанье.
Если мы посмотрим теперь, какие виды просвещения существуют в нашем обществе, то увидим, что, кроме первых двух видов, иных оно не знает. Что касается третьего вида просвещения, то он совершенно ему не известен. Присмотритесь вы, в самом деле, к нашим образованным людям, прислушайтесь к их разговорам и интересам, услышите ли вы где-нибудь беседу о том, как приобрести страх Божий, как отделаться от тщеславия и победить гордость, как научиться искренней и горячей молитве, любви и тому подобное. Если же вы и услышите где-нибудь подобные разговоры, то это прямо признак того, что ведущие их побывали в монастыре.
Таким образом, третий вид просвещения существует лишь в монастырях и оттуда распространяется среди остального общества. И действительно, не видим ли мы постоянно, что все те, которые серьезно задумываются о душе своей, над своим религиозно-нравственным состоянием, захотят учиться страху Божию, молитве, найти утешение в тяжком горе, – тотчас же отправляются в монастырь, стараются пожить в монастырской обстановке, надышаться, так сказать, монастырским воздухом, замечательно успокоительно и целительно действующим на душу. Что же это значит? Это значит, что алчущая и жаждущая правды Божией душа не находит себе пищи, не находит себе ответа на свои серьезнейшие запросы в мире; это значит, что только в монастырях сосредоточена та светлая духовная, истинно христианская жизнь, без которой задыхается истинно-живая душа.
Итак, пусть в наших монастырях даже и совсем не было бы двух первых видов просвещения, мы не стали бы жалеть об этом, так как об этих двух видах просвещения и без нас заботится мир. Лишь бы только в них существовал тот последний вид истинного просвещения, который обновляет и оживляет всю душу человека, дает ей истинное счастье и невозмутимый мир, наполняет ее добрыми и чистыми стремлениями. Вся цель иноческой жизни и подвига – очистить свое сердце от страстей, сделать его обителью непрестанной Иисусовой молитвы. Отсечение от своей воли и разума, постоянное и неуклонное внимание к тому, что творится в сердце и, как непременное условие для сего – удаление от мира, уединение – вот что жаждет душа истинного монаха. На вопрос: зачем он убежал в пустыню из мира, он мог бы ответить словами царственного псалмопевца: «Се удалихся бегая, и водворихся в пустыни. Чаях Бога спасающаго мя от малодушия и от бури» (Пс. 54:8, 9). Я видел в мире треволнения и бури житейские, я видел, как много опасности грозило душе моей среди мира и его суеты; я видел и чувствовал, что мир поставит мне непреодолимые препятствия в моем стремлении к единому на потребу, и я убежал из мира. Я хочу оплакивать грехи мои наедине с Богом; хочу все желания мои, все помыслы мои сосредоточить в одном: как бы очистить свое сердце от страстей, чтобы потом всецело отдать это сердце моему Господу, посвятить Ему Единому всю жизнь мою, Ему спасающему меня от малодушия и уныния, от рассеянности и от бурных порывов страстей. Пусть мир забудет меня, пусть и я умру для него: я безраздельно хочу принадлежать единому моему Господу. Полное одиночество, если уж не в горах и пропастях земных, если не в дремучих лесах – это мне грешному было бы не по силам, то, по крайней мере, в тишине моей скромной кельи. Вот чего жаждет душа моя, чтоб ничье любопытное око не заглядывало ко мне, и я войду во внутреннюю храмину своего сердца, и затворю за собою двери, забуду о всем, что в мире, и предстану в молитве моей Единому, Вездесущему, Всеблагому, Всеведущему, буду плакать пред Ним, повергаясь во прах в сладких слезах. Вот тот святой идеал, к которому стремится душа нелицемерно жаждущего подвига иноческого.
Монастыри
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ
