В Спасо-Преображенском Валаамском ставропигиальном монастыре недавно отметили день рождения игумена обители Преосвященного епископа Троицкого Панкратия, викария Святейшего Патриарха Московского и всея Руси. Владыка также исполняет послушание Председателя Синодальной комиссии по канонизации святых, является членом коллеги Синодального отдела по монастырям и монашеству, сопредседателем Патриаршего Попечительского совета по восстановлению Валаамского монастыря. Должностей и обязанностей хватает, но все эти труды владыка Панкратий несет по послушанию, а себя игумен одного из крупнейших монастырей России часто называет «послушником двухсот игуменов» (столько насельников сегодня насчитывает Валаамская обитель).
Спасо-Преображенский Валаамский монастырь епископ Троицкий Панкратий возглавляет без малого 25 лет, но всегда свою наиважнейшую и первоочередную задачу владыка Панкратий видит, прежде всего, в воспитании «хороших и честных монахов, исполняющих свои обеты, которые они дают Богу при пострижении; монахов, которые смиряются и живут по простым заповедям Божиим. Ибо правильное становление монашеской жизни – это и гармонизация души, это и подготовка к более сложным искушениям и более высоким духовным состояниям. Для монахов самое главное – борьба со страстями и возрастание в смирении через послушание. Человек и в 60 лет продолжает учиться. Кое-кто начинает унывать: “Как же так?! Святые подвижники достигали очень высоких духовных состояний – реальной святости, их жизнь была благодатной жизнью с Богом”. Главное для насельника монастыря – исключить уныние. И тогда это будет правильный взгляд на себя. Если осознаешь свое плохое состояние – исправляйся. Если тебе много лет, и ты еще не исправился – не отчаивайся. Если ты отойдешь ко Господу в борьбе за жизнь христианскую, то Он тебя помилует, даже если ты не достиг того, к чему призван каждый христианин – святости.
Самое главное для всех монахов сегодня, как, впрочем, и сто, и двести, и тысячу лет назад, – это покаяние, жизнь по заповедям Христовым, стяжание Духа Святаго и помощь другим людям, нуждающимся в духовном укреплении. Поэтому созидание монашеской общины и воссоздание Валаамского монастыря строилось на этих незыблемых основах нашей веры: Иисус Христос вчера и сегодня и во веки Тот же (Евр.13:8)».
Да, сегодня Валаамский монастырь, его игумен, вызывают интерес со стороны прессы, каждую неделю в обитель приходят запросы об организации интервью и бесед, съемках новых фильмов или сюжетов: всех интересует история возрождения Валаама, его современная история, становление монашеских судеб.
Но сегодня мы попытаемся восстановить историю, неизвестную для многих: духовные искания, поиски пути к Господу и своего пути в монашество выпускника архитектурного факультета Политехнического института в городе Душанбе, а ныне епископа Троицкого Панкратия, игумена Валаамского монастыря. Поиски пути от молитвы к вере, от студента до семинариста, пути искания чистой молитвы.
Для этой статьи Владыка не давал специально интервью, она собрана из не вошедших в эфир фрагментов репортажей разных СМИ. Также используются воспоминания из книги монаха Симеона Афонского (иеромонаха Симона (Бескровного)) «Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога».
Епископ Троицкий Панкратий рассказывает:
«Первые книги, которые я прочитал о монашестве, ходили тогда в самиздате, это были “Откровенные рассказы странника духовному отцу” и “Старец Силуан” (кстати, он меня просто перевернул). Это две книги, которые заразили меня монашеством, заложили зерно. Те первые книги и раскрыли глаза на сокрытую жизнь монашества, показывая величие Православия.
Но первая мысль о реальности монашества для меня пришла, когда я впервые прочитал Евангелие. Я приехал на каникулы к брату в Москву и у него увидел Библию. Я был тогда учащимся (в 70-е годы, еще до моего Крещения). Надо сказать, это была достаточно большая редкость – встретить в советской семье Священное Писание. Я прочитал Евангелие и понял, что это как раз та Книга, которая ведет к Богу, которая действительно говорит о Пути, Истине, Жизни. И после этого для себя решил: всё, только Церковь, больше ничего.
Начать творить Иисусову молитву мне помогла, как ни странно, статья в журнале “Америка”. В ней было написано о том, как прекрасно действует на человека непрестанное повторение священных слов-мантр. Я подумал: интересно попробовать! Но, слава Богу, я не знал ни одной мантры: как я буду пробовать, что́ я буду говорить? В статье не было примеров. Единственные священные слова, которые я знал, были “Иисус Христос”. Я даже не знал правильного обращения – “Иисусе Христе”, но я стал взывать к Нему. Так я начал учиться Иисусовой молитве, еще ничего не зная о ней.
И уже почти заканчивая обучение в Политехническом институте, (архитектурное отделение), на четвертом курсе я понял, что смысла в моем обучении нет. Меня даже как-то вызвали на беседу в студенческую ячейку курса и стали расспрашивать: “Владислав Жердев, что вы считаете главным в своей жизни – быть настоящим советским человеком или архитектором?” Конечно, архитектором, ведь я пришел учиться профессии!
Тогда я уже хорошо понимал, что такое настоящая хорошая архитектура, и понимал, что нас ожидает. Архитекторов и инженеров в советское время, как бы сказать, и в грош не ставили. Как в те времена запускали архитектурный проект? Вначале конструкторы, пожарные, сантехники, утверждали свои нормы и СНИПы, и только после этого бедному архитектору надо было сверху налепить какое-то “произведение”. Если они не соглашались, – переделывали не раз, подключались экономисты и бухгалтеры, которые утверждали одно: “дорого, не экономично”, и, подчиняясь этим требованиям, архитектор должен был чертить очередную “коробку”.
В позднесоветский период было очень мало настоящей архитектуры. В сталинские времена еще были мастера старой школы, которые знали, как нужно строить, а после Хрущева архитектура совсем обеднела. Поэтому мне совершенно неинтересно было идти в архитекторы, и на четвертом курсе я решил уйти из института. И тут я встретил одного человека, который меня отговорил. Он был как раз человеком верующим и сказал мне: “Ну чего ты – тебе год осталось доучиться, потерпи!” И вот что интересно: прошло много лет, и этот человек пришел к нам в монастырь послушником.
Когда я прочел в самиздате несколько святоотеческих книг, то принял твердое решение креститься. Таинство совершилось после окончания института, в сентябре 1982 года, тайно, в Свято-Никольском соборе города Душанбе.
Благодать, которая нисходит на человека во время этого Таинства, совершенно особая, неповторимая, и Крещение мое сопровождалось такой радостью о Христе, таким обилием благодати…Человеку в тот миг она дается даром, она не заработанная, словно Господь показывает, как хорошо с Ним быть. Тогда я, конечно, этого не понимал – просто радовался и не мог понять, почему все люди не идут в Церковь, почему так мало прихожан: я прихожу каждый день утром и вечером в храм, а там всего лишь три-четыре старушки стоят.
К этому времени я со своим другом, ныне известным духовным писателем Симеоном Афонским, выбирал такую работу, которая нам позволяла бы достаточно много времени проводить в творческом отпуске. Мы искали место, чтобы построить келью, чтобы жить пустынниками, творить Иисусову молитву. Очень много мы исходили мест в горах Средней Азии. Я очень хорошо знаю эти места, до сих пор помню: это Дарваз, Памир, границы с Узбекистаном, Киргизией. Сам Памир был закрытой пограничной зоной, где однажды нас пограничники поймали. У меня была большая коллекция слайдов, но, к сожалению, она потерялась во всех этих переездах. До сих пор у меня остались такие теплые чувства об этих поездках, хорошие воспоминания, потому что природа там действительно удивительная, места дивной красоты».
Далее цитируем книгу монаха Симеона Афонского «Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога», вышедшую в 2015 году. Монах Симеон Афонский (иеромонах Симон Бескровный) начал свой путь в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре, долгое время подвизался в горах Кавказа. В настоящее время проживает в одном из скитов на Святой Афонской Горе. В книге «Птицы небесные…» под именем архитектора Виктора знающие люди без труда узнают Владислава, будущего монаха Панкратия, в последующих главах он тоже носит другое имя – монаха и архимандрита Пимена.
«В одном из походов я познакомился с Виктором-архитектором, в больших очках, в то время он увлекался постом и постился до того, что поражал всех своей невероятной худобой и вызывал чувство удивления силой воли. Он мне нравился своей нравственной чистотой и художественной одаренностью, как талантливый художник и прекрасный фотограф, который тонко чувствовал красоту природы.
Виктор делал много отличных фотографий, и было видно, что красота горной природы и величие Памирских вершин тронули его душу... После одного похода с молитвой по горным тропам и ущельям Виктор настолько впечатлился, что тут же уволился, чтобы иметь свободное время на путешествия по горам. Он начал сотрудничать с местным издательством как прекрасный иллюстратор детских книг…
В доме Виктора меня всегда приветливо принимала его мама, преподаватель математики и парторг в общеобразовательной школе. Умная и тактичная женщина, она не препятствовала религиозным устремлениям сына и даже удивила меня мудрым высказыванием: «Если мой сын счастлив, то и я счастлива». Как парторг, свое мировоззрение она целиком строила на атеизме, но ее доброе сердце жило другими чувствами – любовью к людям и состраданием к их бедам, что способствовало в дальнейшем большим изменениям в ее жизни. Бог Своими неисповедимыми путями привел эту добрую женщину не только в Лавру, вслед за ее сыном, но и к Самому Себе. Через несколько лет она стала Христовой избранницей в монашеском чине в Троице-Сергиевой Лавре и с миром отошла ко Господу.
В свою очередь, я познакомил Виктора с моими родителями, которых он сразу расположил к себе чистотой души, мягкостью характера и предельной тактичностью. После этого как-то само собой произошло знакомство наших родителей и между ними сложились хорошие и добрые отношения».
Епископ Троицкий Панкратий:
«Напомню, что это было еще в конце 80-х годов – на весь Советский Союз всего четыре монастыря, на 280 миллионов человек. Сколько тогда было монахов? Думаю, что максимум тысяча. Так что монастырь, монашество, конечно, было несбыточной мечтой, другим измерением духа. Не буду скрывать, что в то время мы многим увлекались: восточной литературой самиздатовской, и Рерихом, и всякого рода йогой, буддизмом, Кастанедой, но все это как-то на душу не ложилось, не удовлетворяло духовных поисков».
Монах Симеон Афонский:
«И мы с Виктором стали советоваться, что делать дальше. Меня словно осенило:
– Слушай, в Душанбе у родителей стоит пустой дом, а мы гадаем, что делать? Поселимся в нем и сделаем монастырь так, как мы его понимаем – местом общей молитвы!
– Прекрасно! – загорелся Виктор. – Не будем откладывать! Теперь же и приступим. У нас будет свой монастырь – лучше не придумать!
Тот небольшой дом на тихой зеленой улочке, который родители купили для меня и в котором одно время жили квартиранты, нам теперь очень пригодился. Мы с Виктором договорились поселиться в нем и жить по установленным правилам, как в монастыре. Архитектор, обладая отменным художественным вкусом, сам покрасил детали дома, придумал интерьер двух комнат и кухни, и в комнатах стало красиво и уютно. Одну комнату мы сделали молитвенной, где разместили наши общие иконы, поставили столик для лампад и свечей, на пол положили коврики, чтобы делать поклоны и, сидя, молиться по четкам. Другую комнату сделали жилой, постелили недорогой ковер и курпачи на таджикский манер, купили таджикские одеяла, чтобы жить, молиться и спать на полу в совершенной простоте. Деньги и еда у нас были общие, а покупки совершали по общему совету.
Так как нужно было добывать какие-то средства на жизнь, Виктор предложил вместе с ним оформлять детские и взрослые художественные книги. В ответ на мое сомнение, смогу ли я ему чем-либо в этом помочь, мой друг успокоил меня, заверив, что найдет, чем мне заниматься. Такое сотрудничество с издательством не связывало нас по рукам и ногам и давало возможность молиться и ездить в горы. Я стал работать над шрифтами по эскизам Виктора и заниматься дополнительной оформительской работой, которой мне удавалось вносить посильную помощь в наше совместное предприятие. Так удивительно Господь связал юношеское увлечение рисованием с этим этапом моей жизни.
Нам с Виктором удалось оформить несколько детских и некоторое количество взрослых художественных книг о каких-то приключениях на границе. Все эти книги были на таджикском языке. За них издательство выплачивало нам гонорар. Из общих денег мы покупали продукты и одежду».
Епископ Троицкий Панкратий:
«И вот тогда у меня впервые появилась мысль, что хорошо бы попробовать себя монахом в монашестве, писать иконы, и чтобы это было где-то далеко, и природа чтобы была, а я очень любил природу, тишину, уединение, искусство».
Монах Симеон (Афонский):
«С неразлучным Виктором летом мы прошли многие перевалы на Дарвазе и заглянули в Мунинобадские фантастического вида ущелья, отроги хребта Хазрати-Шох с их поразительными каменными столбами, которые назывались Чильдухтарон, “Сорок девушек”…
Всюду, где мы устраивали привалы, утро и вечер мы старались провести в молитве. Именно молитва делала эти походы для нас такими увлекательными».
Епископ Троицкий Панкратий:
«…Обычно мы останавливались на окраине какого-нибудь кишлака, делали привал, разводили порошки, открывали консервы, кушали.
В одном таком кишлаке произошел случай: из дома выбегают мальчик и девочка, лет десяти. На ломаном языке говорят: “Мама и папа зовут вас кушать к нам в гости”. Звали незнакомых людей, с виду обычных туристов, но мы отказались: “Нет, спасибо, мы свой порошок разводить будем”. Что вы думаете, они возвращаются к себе домой, а потом бегут с узелками, в которых был полноценный обед.
Другой раз я помню, возвращался я один автостопом и остался в каком-то маленьком захолустном городке. Я остался один. Машины, которые могли меня довезти до города, все прошли, становилось темнее, шансов нет. Стою на дороге и думаю, размышляю, где и как я буду ночевать. Вижу, идут парни в темноте, покуривают. Я отдалился от них, иду и про себя думаю: «Сейчас достанется». А тут и того хуже: “Пойдем с нами”, – говорят они. Я думаю, чем эта прогулка закончится, мне даже страшно представить было: в живых останусь или нет. Что вы думаете, – они меня привели в совершенно бедную хижину, на глиняном полу расстелили свои матрасы, куда меня и усадили, дети вымыли обувь. В качестве угощения принесли всё, что было в доме: какие-то убогие лепешки, конфетки, сахар: всё, чем было меня угостить. Вот представьте, человека незнакомого вот так пригласить к себе домой! А для них это была норма. Конечно, и для меня это было большим уроком.
К концу 80-х обстановка уже изменилась, они стали слушать экстремистские проповеди в магнитофонной записи. В 1989 году, когда мы последний раз приезжали в этот прекрасный край, сталкивались уже с враждебными взглядами, с попытками какой-то проповеди, укорами в наш адрес. Позже взаимная враждебность вылилась в кровопролитную гражданскую войну».
Монах Симеон Афонский:
«Ранней весной мой друг и я попали в переделку: когда мы спускались с верховий высокогорной долины к Ховалингу, нас неожиданно настиг сильный снежный буран. По пути встретилось разрушенное здание подстанции. Устроившись в тонких спальниках на бетонном полу, мы обнаружили, что холод пробирает до костей. Насобирав немного щепок, я развел слабенький костерок, не дававший особенного тепла. Виктор, порывшись в углу, обрадованно воскликнул:
– Федор, я нашел старые галоши! Теперь будет теплее!
У ярко пылавшего огня мы обогрелись и поставили поближе к костру мокрые ботинки, чтобы они обсохли. Даже сильная вонь от горящей резины не помешала нам вдоволь помолиться, слушая как по крыше шуршит мелкий снежок. Утренний холод рано разбудил нас. В рассветном сумраке мы не могли удержаться от смеха: наши лица покрылись черной копотью, придавшей им зверское выражение. Утеревшись свежим снегом и размазав грязь по лицам, мы принялись надевать обувь. Но не тут-то было: ботинки съежились от жара.
– Не беда! – бодро воскликнул Виктор. – Пойдем в домашних тапках… А ты в чем пойдешь?
Мне пришлось обрезать задники ботинок, и так, ковыляя, мы побрели по неглубокому свежевыпавшему снегу. Ехавший навстречу тракторист остановил трактор и выпучил глаза:
– Эй, куда идете, такие чумазые?
– В магазин, обувь покупать! А то наша совсем износилась! – мой друг нашел в себе силы пошутить.
В сельском магазине мы купили новые резиновые галоши и в них прибыли в Душанбе. В городе нас останавливали старые таджики:
– Хорошая обувь…
– Хорошая, – отвечал Виктор. – Горит хорошо!
Благодушие моего товарища вызвало во мне большое к нему уважение. Его умение не унывать в трудных ситуациях сблизило нас еще больше.
Несмотря на различные тяготы пути, из каждой поездки в горы удавалось привозить не только разнообразные впечатления, но и ценный опыт соединения молитвы с повседневной жизнью. Помимо этого, благодаря быстрой смене обстоятельств молитва становилась более живой и зрелой. Молитвенный опыт, собранный нами в нашем “монастырском” уединении, снова и снова проходил нелегкую проверку в непростых горных условиях. Тогда душа закалялась и набиралась мужества в различных сложных ситуациях, ум учился находить правильные решения, а сердце – не терять молитвенного состояния».
Епископ Троицкий Панкратий:
«После переселения людей, проведенного Хрущевым, местные таджикские кишлаки опустели: людей из гор послали на равнины выращивать хлопок. Многие погибли – это трагедия всего таджикского народа. В горах очень хорошие условия для жизни, курортные, там чистый воздух, вода, достаточно умеренный климат, много зелени… Когда там стало невозможно жить, и местом наших поисков стал Кавказ, мы часто с сожалением вспоминали о горах близ Памира…
На Кавказе были целые селения пустынников, живших нелегально, вне закона. Среди них были и опытные, духовно зрелые монахи. Местные власти, как и всё остальное, борьбу с пустынниками вели спустя рукава, Но были, конечно, ситуации и серьезные – когда находили кельи, их сжигали, на вертолетах облетали горы в поисках пустынек. Тяжело было жить, постоянно прячась…»
Монах Симеон Афонский:
«У Виктора были краткие Жития святых, которые мы читали по очереди. В молитвенных бдениях мы руководствовались, в основном, описаниями молитв из “Рассказов странника”, а также “Отечником” святителя Игнатия. Днем читали свои любимые книги и по ночам молились. На пишущей машинке я перепечатал “Откровенные рассказы странника своему духовному отцу”, после которых впервые задумался о своем жизненном пути и конечных его поисках.
Особенно нам полюбились молитвы ночью, когда маленький огонек лампады уютно освещал комнату. Улица, которая была и без того тихой, уже спала. В раскрытые окна лился запах цветущей сирени. Если сидеть, затаив дыхание, то становилось слышно, как бьется сердце соседа. Время словно не существовало. Была лишь долгая чудная ночь и нескончаемая молитва, из которой не хотелось выходить, если бы не затекшее тело.
Случались и забавные эпизоды. Однажды Антон – наш друг по домашнему монастырю, сидя на коленях в молитве, постепенно наклонялся, все ниже и ниже, головой свисая почти до пола, но не выпускал из рук четок. Бедняга работал иногда допоздна и сильно уставал. Виктор проявлял строгость и стучал рукой по полу. Наш друг вздрагивал и тут же смиренно выпрямлялся. Иногда Антон во время молитвы начинал громко храпеть, и Виктор подталкивал его локтем:
– Молись, не спи!
– А я не сплю… – шептал тот.
– Да как же ты не спишь, если храпишь?
– Я могу не спать и слышать, что я храплю! – упрямо шептал Антон.
В летние месяцы в наш “монастырь” приезжали гости – верующие ребята из Москвы и Питера. Нам больше нравились питерцы – тихие, спокойные и интеллигентные. С некоторыми из них мы подружились на всю жизнь. Помню, когда гость из северных широт увидел у нас зеленый неспелый виноград и стал его с удовольствием есть, я обратился к нему: “Через две недели виноград поспеет и лучше есть его потом!” На что получил ответ: “А у нас в Питере это считается спелым виноградом!” Пришлось купить на рынке спелый виноград, и Максим открыл для себя его истинный вкус.
Тогда впервые от нашего друга и любителя винограда из Питера, серьезного исследователя русского Севера, я услышал о великом русском святом –преподобном Серафиме Саровском. Жития его у нас не было, пришлось ограничиться рассказами питерского гостя. Место духовных подвигов этого святого настолько благодатно, как рассказывал наш почитатель преподобного Серафима, что там все окрестности исполнены благодатью. Знаменитому подвижнику несколько раз являлась Матерь Божия, поэтому Дивеево – великая святыня. Теперь в Сарове, где подвизался преподобный Серафим, секретная зона, и сотрудники спецслужб с собаками прогоняют всех паломников, пытающихся пробраться к святому источнику. Услышав такой волнующий рассказ, я обратился к преподобному с просьбой хотя бы раз одним глазком посмотреть на это святое место, что и исполнилось спустя несколько лет».
Епископ Троицкий Панкратий:
«Преподобный Серафим Саровский, прежде чем стать таким, каким мы его знаем, много лет прожил в монастыре, затем в уединении в пустыне, все силы свои положил на тяжелую борьбу с самим собой, со своими грехами, страстями, с “ветхим” человеком внутри себя. То же самое можно сказать и о преподобном Сергии Радонежском, и о других святых. Они следовали Христу, старались исполнять Его заповеди, искали и следовали воле Божией.
Святые подвижники достигали очень высоких духовных состояний, реальной святости, их жизнь была благодатной жизнью с Богом. А почему я так плох, почему я так далек от Бога? Главное, на мой взгляд – быть всегда верным Христу, не грешить сознательно, терпеливо переносить всё, что посылает или попускает Господь. Помнить о своем ничтожестве, стремиться стяжать смирение, не осуждать никого, вообще изгнать неприязнь из своего сердца. Всегда помнить о Боге, жить так, чтобы слова молитвословий не расходились с делами. Если осознаешь свое плохое состояние, – хорошо, у тебя есть шанс исправиться. Если тебе много лет, а ты еще не изменился к лучшему, не поборол страсти, – не отчаивайся. Если ты отойдешь ко Господу в борьбе за жизнь христианскую, то Он тебя помилует, даже если ты не достиг того, к чему призван каждый христианин – святости».
Монах Симеон Афонский:
«В те годы нам с Виктором не довелось попасть в разоренное Дивеево, но Господь промыслительно привел нас в Троице-Сергиеву Лавру, где преподобный Сергий стал моим любимым святым. Помню, как в одну из поездок мы вошли в храм, наполненный верующими. В углу отсвечивала разноцветными огоньками лампад серебряная рака с мощами. У раки иеромонах служил молебен Преподобному. Небольшой хор певчих стоял тут же, в стасидиях вдоль стены, и трогательно подпевал священнику. Встав в длинную очередь, мы поклонились мощам преподобного Сергия и поцеловали стекло, под которым виднелся монашеский покров. Все в этом старинном храме с древними иконами словно дышало и жило Преподобным. Кроме того, здесь чувствовалось что-то еще, какая-то возвышенная неземная святость, которая заставляла трепетать сердце.
– Какое невероятно благодатное место! – поделился я своим восторгом с Виктором. – Какая удивительная святость!
Несколько лет спустя я узнал, что рядом, за железной старинной дверью с дырой от пушечного ядра, находится место, где стояла келья Преподобного, в которой ему явилась Пресвятая Богородица. Чувство неизъяснимого счастья неспешно, словно подготавливая трепещущее сердце к главной встрече в жизни, начало овладевать моей душой, как будто она давно тосковала об этой встрече и ожидала ее. Это чувство становилось все больше и больше, не вмещаясь в сердце, пока из груди не вырвался возглас удивления: “Матерь Божия, как же велик Твой святой!” Кроткая животворящая благодать преподобного Сергия словно привязала мое сердце к вечному духовному единению с Преподобным и Троице-Сергиевой Лаврой. Голоса певчих растворились в незримом веянии благодатной нежности, которая нескончаемо струилась от мощей святого угодника Божия. По моим щекам тихо катились слезы благодарности. Сердце плачем сообщало, что оно нашло свою земную родину – Свято-Троицкую Сергиеву Лавру, и Небесную родину – преподобного Сергия, который до того стал родным и близким, словно был моим родным отцом. С той поры сердце мое стало принадлежать преподобному Сергию и, вместе с ним, его святой обители, не ведая, через какое горнило искушений ему еще предстояло пройти».
Епископ Троицкий Панкратий:
«Грузины на территории Абхазии, главным образом, грузинская милиция, “делали бизнес”: они брали какого-то известного пустынника, когда тот выходил в город что-то купить (а пустынника легко было распознать – волосы и борода), привозили к себе в отделение, но давали ему возможность сообщить верующим и называли сумму “выкупа”. Верующие, конечно, собирали эту сумму, и все к общему удовольствию расставались. Пустынник возвращался в свою пустыню, а милиционер зарабатывал себе какую-то копеечку».
Монах Симеон Афонский:
«Самые заповедные места в горах мы исследовали вместе с Виктором. Нас всё больше стали интересовать уединенные районы без дорог и кишлаков, чтобы там, в горах, устроить постоянную молитвенную базу. Мы пользовались в походах географическими советскими картами, но, заметив, что они не совпадают с местностью и точность их весьма относительна, вскоре выбросили их и передвигались в горах, полагаясь больше на чутье и горный навык.
В одно лето нас собралось в поход около десяти человек, и по общей просьбе я повел всех в лесной заповедник. Нас порадовало уединенное ущелье, бывшее моим приютом несколько лет; мы ночевали в саду у старика Джамшеда, который снова освоил свой старый заброшенный участок у реки, доставшийся ему от деда. Затем мы по притокам реки ушли на хребет Хазрати-Шох и вышли к поселку Тавиль-Дора. Когда наш отряд ехал в Больджуан на попутных машинах, он растянулся по трассе на десяток километров.
Конечно, в большой компании всегда присутствовало больше веселья и шуток, чем молитв. Тем не менее, у всех на сердце было мирно и молитвенно в течение всего похода. Тишина и безмолвие гор незримо оказывали свое воздействие на наши души. Мы незаметно становились сосредоточеннее, глаза и ум отдыхали: глаза – от городской суеты, ум – от внутреннего кружения помыслов. Особенно хорошо мы почувствовали себя в черешневых садах Пештовы, где прошли многие мои годы в счастливом уединении и неустанной молитве. Невыразимое счастье, переполнив душу, словно безконечная река, изливалось на весь окружающий мир. Невидимое утешение благодати повеяло в наших сердцах. Среди нас словно пребывал Христос, пока еще не в полной мере постигнутый каждым из нас, но уже безусловно и безраздельно ставший нашим единственным Спасителем и Помощником. Виктор даже воскликнул:
– Как хорошо здесь, просто удивительно! Даже не хочется уходить…
– А чего удивляться? Места-то какие, Господи, – одна благодать! – присоединился к нему Максим. – Такое я ощущал только на Соловках…
Это было последнее свидание с Пештовой и в то же время прощание с беззаботной молодостью, простым юношеским счастьем и жизнью в благодати и красоте Божия мира. Надвигался новый период, период скорбей и очищения от пагубных страстей юности – тщеславия и наиболее изощренной страсти – гордыни».
Епископ Троицкий Панкратий:
«У нас в Душанбе появились пустынники, и я сразу почувствовал: это то, что я искал. Они узнали, приехали, встретились со мной в церкви, я пригласил их к себе, мы познакомились. Один из них был уже схимник, другой – тоже серьезный человек. Тогда мы устроили первую келью в горах. Есть такое местечко – Чилдухтарон, там действительно много пещер, гротов, это напоминает знаменитые Красноярские столбы, но их гораздо больше – целый регион. Это совершено уникальное место: выветрившиеся каменные фигуры, где можно легко спрятаться. Единственно, что это очень близко с Афганистаном».
Монах Симеон Афонский:
«Еще я любил молиться на Иверской горе, в часовне Матери Божией, где находились остатки древнего храма. Там особо ощущалось Ее благодатное присутствие. Верующие говорили нам, что на этой горе произошло явление Пресвятой Богородицы в XIX веке. Постепенно Новый Афон стал для нас любимым местом паломничества и духовно родным домом. С верующими в Абхазии Бог привел познакомиться и подружиться немного позже. Еще оставались для нас неведомы Команы, где находилось место захоронения святителя Иоанна Златоуста и пребывали мощи мученика Василиска, а также чудесный источник, забивший на месте его мучений.
После одной из поездок ко мне пришел Геннадий, устроившийся на работу в мастерскую по обслуживанию компьютерной техники.
– Нужно поговорить по секрету, – отозвал он меня в сторону. – Ко мне уже несколько раз приходили на квартиру сотрудники КГБ, один старый, другой молодой, очень вежливые, из какого-то шестого отдела по борьбе с религией. Спрашивали о вас.
– Ну и что? Мы же ничего опасного не делаем! – удивился я.
– А они считают иначе. Интересовались, кто к вам приезжает, куда вы ходите в горах. Молодой подошел к полке с книгами: “О, вы любите астрономию? Я тоже люблю!” Пожилой заметил у меня радиоаппаратуру, говорит: “Вы увлекаетесь радио? Я тоже увлекаюсь. У нас, оказывается, есть общие интересы…”. А потом перешли к “делу”, – усмехнулся инженер:
“Скажите, вы советский человек?” Говорю: “Советский…”, не станешь же отрицать!..
“А раз советский, – это все мне пожилой втолковывал, – то вы должны помогать советской власти!” Я молчу. “Мы просим вас сообщать нам о деятельности ваших знакомых!” Он назвал ваши фамилии.
– И что ты им ответил?
– Ответил, что, как православный, информатором у них не буду! Так молодой даже подпрыгивать начал на стуле от злости. Они говорят: “Мы рассчитывали на вас, а вы нас так подвели…” Вот такие дела!
– Спасибо, Гена, что предостерег нас, будем иметь это в виду. Но ты сам знаешь, мы с советской властью не боремся!
– Знать-то знаю, но будьте поосторожней!
Я с признательностью пожал другу руку:
– А к нам не хочешь присоединиться?
– Нет, уж я как-нибудь сам по себе. Заходи ко мне, когда время есть. Если будут новости от КГБ – сообщу…
Мы расстались, продолжая видеться время от времени.
В Душанбе зимние затяжные дожди иногда навевали уныние, и мы с большим удовольствием уезжали на крайний юг Таджикистана, в небольшой городок Куляб, на границе с Афганистаном. Приграничный климат зимой представлял собой сухие субтропики и чем-то напоминал Афганистан, какой-то отчужденностью и заброшенностью. Но тепло южного солнца, обилие фруктов и местных сладких фиников давали нам чувство отдыха и поддерживали молитвенное настроение».
Епископ Троицкий Панкратий:
«Я жил тогда при храме: уволился с работы, потому что не мог уже без Церкви, просто не мог физически. Я бросил все свои работы, всё то, чем занимался до этого, устроился в храме сторожем, мне дали келью два на два метра, и я был счастлив. Я там жил, молился, сторожил, и на клиросе пытался петь и читать, и крышу красил… Можно сказать, монастырь для меня начался еще в миру, на моем приходе.
Когда батюшка настоятель узнал, что я архитектор и умею рисовать, то он мне тут же дал поручение – реставрировать старые иконы. Я этого не умел, только по книжкам стал изучать, как реставрируют иконы, а после пытаться писать новые иконы. Мне это занятие было очень по душе, хотя, конечно, иконами назвать эти самоделки можно условно. Но любовь к иконам и мечта об иконописании осталась на всю жизнь. Даже на Валааме попытался начать писать, но вскоре раздался звонок от Святейшего. Своим характерным, твердым голосом он сообщил мне, что принято решение назначить меня Председателем Синодальной комиссии по канонизации святых. Мои попытки как-то избежать сей участи отвергались самым жестким образом. Я понял, что об иконописи можно забыть».
Монах Симеон Афонский:
«Виктору дали заказ от нашей душанбинской церкви написать большую икону трех святителей, и он усердно трудился над ней. Работа его удалась и прибавила уверенности в том, что Церковь для него и для меня, в нашем тяжелом искушении, единственное прибежище, что и пытался он мне доказать. Добрый мой товарищ начал уговаривать меня вместе с ним стать постоянным прихожанином Никольского храма, но мое уязвленное самолюбие отчаянно сопротивлялось совету Виктора: как он мог уйти от меня в Церковь, что он может там найти, и с кем он будет там общаться? Но Бог вскоре открыл вначале ему, как более смиренному, а потом уже, через несколько лет, и мне, как более гордому, что только в Церкви и через Церковь можно найти истинного Спасителя и Помощника – Христа, возлюбившего нас и пролившего кровь за наши грехи. И в этом Виктор помог мне как никто другой, за что я ему пожизненно благодарен».
Епископ Троицкий Панкратий:
«Был у нас один прихожанин, он учился в семинарии, и я смотрел на него, как на какого-то небожителя. Он приехал и сказал: “А почему бы тебе не поступить в семинарию?” – “Да кто я такой?” Он говорит: “Готовься”. О семинарии, честно говоря, даже не задумывался: это казалось каким-то совсем другим миром. Но когда мне сказали, что надо поступать в семинарию, я взял благословение у настоятеля и стал готовиться. И кстати, настоятель, отец Николай, тогда интересную вещь мне сказал: “Вы будете архиереем”. Недавно мы с ним встречались, и я ему это “припомнил”, говорю: “У Вас дар пророчества, оказывается, есть”».
Монах Симеон Афонский:
«В тот период нашей жизни мы сделали для себя важное открытие, которое сильно повлияло на нашу совместную жизнь. Мы узнали, что существуют чудотворные старинные иконы и что Бог очень помогает тем, кто молится перед ними. Первое такое открытие произошло в Третьяковской галерее, где мы испытали совершенное потрясение перед иконами Рублева “Троица”, “Спас” и “Апостол Павел”. Помимо необыкновенного иконописного мастерства, неодолимое благодатное притяжение этих икон вызывало в душе сильное желание пребывать в чистосердечной молитве. Наше долгое стояние перед музейными иконами очень не нравилось дежурным, которые то и дело подходили к нам: “Здесь вам не церковь! Хватит молиться, проходите!”
В Андрониковом монастыре в то время находилось собрание древних икон XII–XIV веков. В этот музей, как тогда именовался монастырь, мы заходили постоянно, когда бывали в Москве. Там были выставлены древние и с такой благодатной силой написанные старыми иконописцами изображения, что для сердца они казались не иконами, а сияющими окнами в Небесный мир. Невозможно было сердцу не начать молиться перед ними и не углубляться в благоговейную молитву, которую не хотелось прерывать. Если бы не назойливое одергивание со стороны дежурных, то, наверное, мы не смогли бы уйти оттуда добровольно».
Епископ Троицкий Панкратий:
«Мне надо было ехать поступать в семинарию, я к тому времени уже подал документы. Но пустынники стали меня уговаривать не ехать в семинарию, а жить в пустыне: “Здесь настоящее монашество. Зачем ехать туда?” И, конечно, этим они внесли очень большую смуту в мою душу, они посылали меня на Кавказ – мол, иди, поучись там сначала, а потом возвращайся».
Монах Симеон Афонский:
«Архитектор Виктор старательно трудился над иконой в Никольском храме, а я одиноко жил в пустыне. Осенью в Душанбе приехал настоящий схимник с Кавказа, бывший московский режиссер. Схимник приехал с послушником и пожилым фронтовиком, их сопровождал иеромонах из Троице-Сергиевой Лавры. Все они познакомились с моим другом в душанбинской церкви. Монах покинул Кавказ из-за милиции, не дававшей ему покоя, и теперь искал уединения в горах Таджикистана. Вся группа просила Виктора показать им сокровенные места в безлюдных горах. Он повел их на хребет Хазрати-Шох, изобиловавший пещерами и брошенными садами. После недолгих поисков схимник нашел подходящий грот, хотя архитектор предупредил его об опасной близости кишлака. Но отшельник утверждал, что недоступность грота – лучшая безопасность от любых охотников и убедил всех соорудить ему в этом гроте келью. С трудом вскарабкавшись туда, помощники соорудили из камней стенки, а крышу сделали из фольги, уложенной на толстые ветки и придавленной камнями.
Во время постройки кельи схимник демонстрировал полное послушание иеромонаху и говорил каждый раз, указывая рукой на камень:
– Благословите взять этот камень! Благословите взять тот камень!
Это повторялось до тех пор, пока иеромонах не выдержал:
– Слушай, я тебе благословляю брать все камни в этих горах! Можешь теперь работать спокойно!
Бывший фронтовик-разведчик, вызвавшийся помогать схимнику, отважный и смелый человек, тоже трудился наравне со всеми. Но когда он услышал, при входе в ущелье, строгий приказ схимника: “В этом месте мы должны оставить наши советские паспорта, потому что они – зло! Дальше пойдем без паспортов!”, то оробел и заявил:
– Знаете, я много чего повидал, но такой приказ я слышу впервые! Мы что, обратно не вернемся?
Закончив постройку кельи, все помощники ушли, оставив отшельнику продукты на зиму. Через приезжего иеромонаха Виктор узнал о семинарии в Троице-Сергиевой Лавре и о старцах этого монастыря. Проводив новых знакомых, он остался трудиться в храме, готовясь к поступлению в семинарию. Его сердце устремилось к Лавре и к учебе в этом средоточии духовной жизни в России».
Епископ Троицкий Панкратий:
«В то время с высшим образованием в семинарию не брали. Была такая негласная установка: с высшим образованием не брать, поэтому и мои шансы были ничтожно малы. И только когда началась перестройка, это стало возможным. Но у меня была большая жажда монашества, и мне объяснили, что можно попасть в Лавру, только если ты поступишь в семинарию. Просто так людей с улицы без семинарии в то время в Троице-Сергееву Лавру не брали. Поэтому у меня, конечно, такая установка была».
Монах Симеон Афонский:
«Осенью я приехал в Душанбе, и родители вручили мне письмо от Виктора. Он поступил в Московскую семинарию Троице-Сергиевой Лавры по рекомендации настоятеля Никольского храма, и советовал мне не оставлять храм и Причащение. Теперь я с ним был полностью согласен, потому что спешил в церковь, как никто другой. Исповедовался я, как всегда, у доброго батюшки Стефана, который приласкал меня и посоветовал во время приездов в Душанбе всегда посещать церковные службы. На сердце немного полегчало, как будто в душу проник живительный свет надежды, придав ей силы.
С отцом Стефаном я поделился радостью:
– Мой друг принят в семинарию и учится на втором курсе!
– Это хорошо, что ты радуешься за него, – озабоченное лицо батюшки посветлело от улыбки. – Великое приобретение для души – уметь радоваться чужому счастью! Никогда не завидуй. Зависть разрушает собственную жизнь до основания. Вообще запомни духовное правило: когда мы не тянемся к добру, тогда зло само притягивается к нам».
Епископ Троицкий Панкратий:
«Приехал в Лавру в большом смятении: что делать – поступать или не поступать? К отцу Кириллу (Павлову) я тогда не попал сразу (хотя хотел к нему пойти), а попал к одному из его помощников-духовников, который мне дал один простой совет – “Ты поступай, и если поступишь, значит есть на то воля Божья, будешь учиться, поступишь в монашество и в Лавру. Если нет – поедешь на Кавказ”. Я так и поступил – сдал документы, и представьте себе, это был первый год (1986), когда негласный запрет на поступление людей с высшим образованием в семинарию был снят. А если бы я, скажем, поступал в 1984-м, то меня бы, скорее всего, не приняли: “Высшее образование? Нет, Родина тебя не для этого учила, чтоб ты потом кадилом махал…” И нас приняли сразу во второй класс, потому что у всех было высшее образование».
Монах Симеон (Афонский):
«События шли своим чередом. Время от времени приходили письма от Виктора. Сначала он сообщал, что учится в семинарии, затем, что зачислен послушником в монастырь, наконец, пострижен в монахи и рукоположен в иеродиакона. Он приглашал навестить Лавру, но больше всего обрадовало его предложение представить меня своему духовнику – отцу Кириллу, о котором иеродиакон писал много восторженных строк. Это предложение взволновало мою душу, не забывшую преподобного Сергия, с которым она стала связана неразрывными узами. И сама Лавра с ее старинными зданиями, крепостными стенами и площадями в цветах казалась среди мирской жизни неземным раем и благодатным прибежищем для уставших душ, ищущих надежной опоры в духовной жизни. После пустыни мои пылкие надежды на самостоятельный поиск спасения стали скромнее, поэтому я с радостью откликнулся на письмо Виктора и сказал родителям, что хочу поехать в Троице-Сергиеву Лавру повидаться с моим другом. Отцу и матери это сообщение доставило много радости, так как они почувствовали в моем намерении нечто большее, вошедшее в нашу жизнь и менявшее ее неуловимо и деликатно. Это было то, что называется Промыслом Божиим».
Публикации
Монастыри
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ
