Доклад насельника Иоанно-Богословского монастыря Рязанской епархии иеромонаха Мелхиседека (Скрипкина) на конференции, посвященной 1000-летию русского присутствия на Афоне «Семья как основа формирования будущего подвижника» (Николо-Перервинский монастырь Москвы, 18 мая 2016 года)
Дорогие отцы, братия и сестры!
Позвольте к букету памятных слов о Святой Афонской Горе, которые звучат ныне по случаю 1000-летнего присутствия русского монашества на Афоне, приложить скромный цветок и сего выступления, посвященного приснопамятному архимандриту Авелю (Македонову), старцу нашей святой обители. Мы вспоминаем о нем сегодня, во-первых, потому, что его жизнь оказалась тесно переплетенной с историей Афона, с его духовной традицией, ибо на протяжении более восьми лет, с 1970 по 1978 гг., он жил на Афоне и долгое время управлял русским Свято-Пантелеимоновым монастырем.
Наше желание вспомнить сегодня отца Авеля, поговорить о нем усугубляется еще и тем обстоятельством, что почти ровно 27 лет назад, в мае 1989 г., по благословению Святейшего Патриарха Пимена и определению Священного Синода он был назначен наместником нашей Богословской обители. Во многом именно отцу Авелю Иоанно-Богословский монастырь обязан своим возрождением.
Каковы же основания того благочестия, силою которого он так много сделал для возрождения нашего монастыря, сумел духовно помочь многим и многим людям – и монашествующим, и мирянам?
Несмотря на то, что юность батюшки пришлась на трудное время, когда страна стремилась к светлому будущему, но без Бога, – яд атеистической пропаганды не затронул его души. Напротив того, семена веры, брошенные в бразды его души родителями, принесли плод сторицею.
Он родился в большой крестьянской семье еще до коллективизации, в 1927 году, в селе Никуличи под Рязанью. Всем управляла бабушка, дедушки не было. Семья была очень трудолюбивая, православная, с традициями. Ходили на молебны и в Николо-Радовицкий монастырь, и в Иоанно-Богословский.
У бабушки, отцовой матери, было семеро человек детей, потом она взяла еще четверых. Муж у нее умер молодым, но она не сломалась, вела всё хозяйство. Отец Авель, а тогда просто Коля, никогда не слышал, чтобы кто-то ответил бабушке грубо. Все показывали дружелюбие, любовь. Имена-то даже были ласкательные: Настюшка, Грунятка. Батюшка Авель говорил, что лучший учитель – это семья. Иногда, кажется, ребенку говоришь, а у него мимо ушей. Но он это складывает, как в копилку. Запоминает, как в семье заведено.
Когда батюшка пошел в школу, – стал соприкасаться с ребятами. А там разные. Не хотелось ему быть белой вороной. Подумал: «Буду как они». Но так и не научился ни курить, ни ругаться.
Однажды во время войны, когда ему было 14 лет, произошел такой случай. Был голод. Ребята позвали его в совхоз. Там, говорят, морковь очень хорошая, сладкая, крупная. Поддался он соблазну, надергал, пошел домой, постучал. Дверь отворил отец. Мальчик подумал, что тот похвалит, скажет: «Молодец!», а он взял эту морковь и этой морковью мальчика – и так, и этак! А потом ее в крапиву бросил и говорит: «Это в первый и в последний раз. Не позорь наш род. У нас в роду никогда никто ничего чужого не брал. Продать, купить, обменять – можно, брать без спросу – нельзя».
Во время войны будущий отец Авель, Коля Македонов, целыми днями хлопотал по дому, заботился о младших братьях и сестрах. Отец его в госпитале работал; мать целый день была занята на производстве. А он трудился по дому: и пек, и стирал, и шил – обшивал своих братьев и сестер. Родные по пайкам сдавали ему продукты, а Коля думал: «Сейчас поедят, а Пасха подойдет – и нечего будет на стол поставить». Муки настоящей отсыпа́л, сахара, всё это в сундук относил, в сени. А подошла Страстная седмица, мама и говорит: «Думала, пайки будут давать, а оказалось – отложили, только к маю дадут. Как же у нас к Пасхе-то будет?» – «Мам, будет к Пасхе!» Принес, а она: «Ты где взял?» – «Вы всё принесли». – «Как у тебя сил хватило голодным сидеть, а всё …» – и замолчала.
А вот еще один примечательный, яркий случай из жизни отца Авеля и его семьи.
Когда шла война, его маме было 38 лет. Отец был призван в армию. Она была беременна и, что называется, на сносях. Но роды наступили раньше больницы.
Когда дома начались схватки, она послала Колю за ее отцом: «Пойди за дедушкой. У меня уж роды». Он побежал в сельсовет, в колхоз, пока лошадь нашли – ребенок застыл, зима была. Она простыла и заболела. Когда она умерла, – пришла ее сестра. Такая сестра была – Колю не любила. Как ни придет: «Все Евангелие читаешь? Евангелие тебе хлеб не даст, газеты надо читать, журналы читать»… Пришла и говорит: «Вот если бы твоя мамка меня послушалась, была бы жива». – «А чего же она тебя не послушалась?» – «Я ей говорила: на кой тебе нужно, и так ребят полно». А она сказала: «Дуська ты Дуська, если бы ты побывала в Иоанно-Богословском монастыре, видела картину Страшного Суда, какие муки за убийство своих детей… Нет, умру, но аборта делать не буду».
Жизнь его была жизнью в лоне Церкви, в русле церковного Предания и основывалась на глубоко-христианском отношении к самому себе, окружающим людям и событиям. Суть этого Предания, а также традиции, вспомоществующие ее обретению, отец Авель изучал с детства. Не учившись в семинарии, он очень хорошо знал Священное Писание и Жития святых. Житие почти любого святого мог рассказать – где жил тот или иной святой, когда страдал, какие были его подвиги. Он помнил многих и многих святых и их внутреннему устроению, их добродетелям старался подражать. Все святые стремились жить в покаянном расположении ума и сердца и непрестанно памятовать о Христе, призывать Его на помощь во всяком добром деле: и прежде всего, в борьбе со своими страстями, со своим «ветхим человеком». В этом – воля Божия «благая, угодная и совершенная» (Рим. 12:2). Это прочная основа благочестия, как для монашествующих, так и для мирян, хотя внешние формы жизни у тех и других в некоторых отношениях различны.
Для тех, кто избрал монашеский путь жизни по призванию, – послушание, безбрачие и нестяжание служат удобнейшим пособием для обожения. И отец Авель был одним из таких людей. Отозвавшись на призыв Божий, он пожелал понести бремя этих трех монашеских обетов, и Господь, обучив его искусству истинно духовного, покаянного жития, в том числе и на Святой Афонской Горе, дал с избытком вкусить от плодов этого искусства. В то время как подавляющее большинство наших соотечественников жило в мечтах о светлом будущем, которое понималось ими исключительно как земное душевно-телесное благоденствие, – отец Авель в 1945 году принимает монашеский постриг. И это был очень важный шаг, сделавший возможным его будущее пребывание на Афоне.
В 1948 году Управляющего Рязанской епархией, архиепископа Димитрия (Градусова), у которого молодой отец Авель был иподиаконом, переводят на Ярославскую кафедру. С собою он забирает отца Авеля, ставшего к тому времени иеромонахом, и другого своего иподиакона – Бориса Ротова, которому Промысл Божий уготовал впоследствии служение митрополита. Начинается пора священнического служения на Ярославской земле. Молодой, ревностный, рассудительный священник, к которому шел народ, раздражал власти, и против него в местной прессе была развернута клеветническая кампания. Отец Авель был переведен назад в Рязанскую епархию на отдаленный приход.
В 1969 году он уже архимандрит, настоятель Борисо-Глебского кафедрального собора Рязани. В это самое время друг детства отца Авеля, митрополит Ленинградский и Новгородский, Председатель Отдела внешних церковных сношений митрополит Никодим вместе с Патриархом Алексием I начинают хлопотать о пополнении численности братии Русского Свято-Пантелеимонова монастыря на Афоне.
Узнав от митрополита Никодима о группе монахов из восемнадцати человек, об отъезде на Афон которых Святейший Патриарх Алексий I собирался ходатайствовать перед советским правительством, отец Авель только вздохнул: «Какие они счастливые!»
– Ты это, старец, серьезно? – спросил владыка Никодим. – А ты хотел бы быть на Афоне?
– Всякий монах может только мечтать окончить свою жизнь в уделе Пресвятой Богородицы.
Отец Авель был включен в этот список. Но прошло десять лет, прежде чем он смог выехать на Афон. Из тех девятнадцати человек только он и иеромонах Виссарион (Остапенко) смогли прибыть на Святую Гору. Причина тому – неблагоприятная политическая обстановка как в Советском Союзе, так и в Греции. В Союзе установка на безбожие, в Греции у власти хунта, «черные полковники», не благоволившие русским. Да и Константинопольский Патриархат долгое время не был расположен допускать на Афон русских монахов.
На совещании в Лавре святого Афанасия на Афоне 24 июня 1963 года Патриарх Болгарский Кирилл, обращаясь к Патриарху Константинопольскому Афинагору, воскликнул: «Ваше Святейшество, Господь взыщет с Вас, а история Вас осудит, если в Ваше патриаршество угаснут славянские лампады на Святой Горе!» И Патриарх Афиногор ответил: «Все Церкви могут посылать на Афон столько монахов, сколько сочтут нужным». В первую очередь имелась в виду, конечно, Русская Церковь. Но прошел еще не один год, прежде чем поездка стала возможной.
Приехав на Афон, отец Авель имел возможность в течение почти года ежедневно общаться с удивительным старцем, игуменом Свято-Пантелеимонова монастыря, архимандритом Илианом (Сорокиным), представителем дореволюционной братии. Каждый день после богослужения он провожал отца Илиана до его кельи и часто беседовал с ним, жадно впитывая в себя всё услышанное от него об обители, братии и монастырской традиции.
Те добродетели, которые отец Авель возрастил в себе до приезда на Афон, – любовь к молитве, благоговение перед святынями, искусство духовного и административного руководства – на Святой Горе возмужали. Получив прививку от Афонского сада, они стали надежнее, краше, благоуханнее.
Традиции внимательной молитвы вообще и умно-сердечной, Иисусовой молитвы, в частности, отец Авель учил на примере собственной жизни. Многие люди, хорошо знавшие отца Авеля, отмечали присущую ему особенность: во время совершения богослужения он всегда был предельно сосредоточенным и даже казался строгим и неприступным. Но в обыденной обстановке был настолько добр и приветлив, что, казалось, это совсем другой человек, не тот, которого только что видели облаченным в священнические одежды, совершающим богослужение.
Его идеал молитвы – всегда помнить, что Бог рядом и всё видит. Этот образ непрестанной молитвы, о котором говорит святитель Василий Великий, был начертан на сердце приснопамятного батюшки.
Когда отец Авель служил литургию, он весь уходил в молитву. Когда молился, от всего отходил, особенно когда начинался Евхаристический канон. Батюшка учил: 2Главное – это внутренняя молитва и внутреннее содержание в любом человеке».
Вопрос о внимательной молитве насущен и для монашествующих, и для мирян. Как сосредоточиться на словах молитвы? Святитель Игнатий (Брянчанинов) писал, что единственный жертвенник, на котором дозволено человекам приносить молитвенные жертвы Богу, единственный жертвенник, с которого молитвенные жертвы приемлются Богом, это смирение. Человек, видящий себя грешным, оплакивающий свои грехи и призывающий Бога на помощь, чтобы Он Своею благодатью очистил его от скверны грехов и страстей, идет по пути спасения.
Господи, помоги мне увидеть мои грехи и страсти.
Господи, дай сил оплакать их.
Господи, пошли свою очистительную благодать, да избавлюсь я от них.
Этими и подобными молитвенными воздыханиями душа человека с Божией помощью поставляется в правильное положение по отношению к Богу и окружающему миру. Самого себя человек начинает постепенно мыслить и переживать существом грешным, слабосильным, неспособным без Божией помощи обрести спасение, наследовать Рай. Бог становится для него Источником всякого блага, Врачом врачей, Единственным, кто может даровать жизнь вечную.
Из смиренного расположения души, возбуждаемого вышеуказанными (или подобными им) приготовлениями, хорошо призывать Имя Божие на свои грехи и страсти, молясь против них словами Иисусовой молитвы: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго», т. е. избавь меня от тщеславия и гордости, маловерия и неверия, блудных и хульных помыслов, чревоугодия и прочей скверны.
Шествуя по пути смирения, человеку удобно бывает молиться не только Иисусовой молитвой, но и словами разнообразных церковных молитв и песнопений, которые он слышит в храме, или читает самостоятельно. Слушая – слышать и переживать их.
Будучи на пути смирения, он напрягает свои слабые человеческие силы, обращаясь к смыслу молитвенных слов. Однако, этим не ограничивается и просит, чтобы Господь помог уразуметь смысл этих слов – но так, как угодно Ему и только Ему; чтобы Он послал Свою вспомоществующую благодать и помог пережить эти слова в сердце – и опять же, так, как Ему угодно. Слова молитв и песнопений таким человеком начинают восприниматься как лекарства, с помощью которых Бог старается уврачевать его душу: утешая, просвещая, возбуждая к борьбе с его «ветхим человеком».
Внимание, собранность во время молитвы было яркой отличительной чертой отца Авеля. Однажды, в середине 70-х годов, в один из его приездов с Афона в Советский Союз, его вез один таксист, который в салоне автомобиля включил громкую светскую музыку. Она долго играла, а отец Авель сидел и молился по четкам. Водителю сделали замечание, что отец Авель – духовное лицо, русский игумен с Афона, и в его присутствии не следует включать светской музыки, на что водитель ответил: «Я его уже не первый раз везу. Он молится и все равно ничего не слышит».
По воспоминаниям митрополита Оренбургского Вениамина, отец Авель, причастившись Святых Христовых Таин по окончании Божественной литургии, постоянно вычитывал определенное количество Иисусовых молитв. При этом никакие внешние обстоятельства, разговоры или действия его не отвлекали.
.jpg)
В 1978 году батюшка приехал с Афона в Ленинград на похороны своего духовного друга митрополита Никодима (Ротова). В соборном храме Александро-Невской Лавры ему довелось прочитать над почившим владыкой разрешительную молитву. Вскоре после похорон он пожаловался на плохое самочувствие и был вынужден лечь на обследование в больницу. Результаты медицинского обследования оказались неутешительными, и епископ Ювеналий (ныне митрополит Крутицкий и Коломенский), тогда исполнявший обязанности председателя ОВЦС сказал: «Отец Авель, я вынужден Вас опечалить…» Так батюшка остался на Родине. И в этом был несомненный Промысл Божий. Обретя опыт святогорской жизни, отец Авель был возвращен Господом к российской пастве, чтобы с еще большей рассудительностью вести ее по пути спасения в условиях тогдашнего сложного атеистического времени, чтобы впоследствии возродить Иоанно-Богословский монастырь Рязанской епархии, нашу родную обитель.
Примечательно, что еще на Афоне, когда батюшка Авель подолгу беседовал со схиархимандритом Илианом, расспрашивая его о святогорской жизни, тот, между прочим, часто рассказывал отцу Авелю одну и ту же историю об одном священнике, который приехал на Афон, чтобы там умереть, но Господь судил иначе и благословил его вернуться назад в Россию. Отец Илиан очень часто вспоминал об этом случае, и батюшке стало казаться, что игумен, наверное, забывает, что уже неоднократно говорил об этом. И лишь когда отцу Авелю пришлось вернуться на Родину, он понял смысл этого повторения.
Когда в 1989 году Церкви бы возвращен Иоанно-Богословский монастырь, отец Авель был назначен его наместником.
Традиция ревностного служения Богу и людям, закалившая его благую ревность на Афоне, ярко проявилась у него в Богословской обители.
Отец Авель вспоминал: когда он прибыл на Афон, в Пантелеимоновом монастыре служба шла параллельно в двух местах … а братии всего 14 человек, и большая часть недвижимы. «Дошло до того, что я один три года служил бессменно, а служба там ранняя, ночью. Ночью надо служить, а потом и вечерняя служба. А еще ведь и братия, болящие и неходячие. Всё обойдешь с крестом, возвращаешься со службы в келию, переодеваешься в сухое и думаешь: ну может хоть сегодня-то не будет никого… Глядь, идут: от губернатора, из министерства, то послы, то еще кто-нибудь. С одними попрощаешься – другие тут же явятся. А там уж в колокол ударили – к вечерне надо выходить, а дальше в ночь…»
Как наместнику Иоанно-Богословского монастыря батюшке тоже пришлось столкнуться с немалыми трудностями: всё разорено, храмы неустроенны, жилья почти никакого нет… но опыт преодоления трудностей на Святой Горе ему, несомненно, помог.
Отец Авель рассказывал, что правящий архиерей, владыка Симон понимал, как трудно здесь и говорит ему: «Батюшка, Вы уж живите дома. Там все удобства. А сюда будете только на праздник приезжать». А отец Авель отвечает: «Да я тогда не смогу быть Вашим наместником. Как же это я не буду знать, что братья делают? Как живут? Может, они тут гулять будут? Я приеду в субботу, а они все явятся передо мной, выстроятся. Вахтовым методом я не могу».
Вот еще один пример из тогдашней его жизни. Накануне освящения Богословского собора, которое состоялось 20 мая 1989 года, велись напряженные работы по водружению креста на куполе. Они закончились буквально за несколько часов до приезда архиепископа Симона, который в сослужении наместника и священнослужителей освятил престол храма и совершил на нем первую Божественную литургию. Но к этому моменту в храме еще не были установлены двери и часть окон, и когда проводили владыку, отец Авель, вместо того чтобы идти отдыхать, остался сидеть в храме, охраняя престол от случайных прохожих, сельских коз и овечек, которые тогда свободно бродили по территории монастыря.
В первую очередь отец Авель заботился о внутренних монашеских делах братии.
На службе к нему подходила под благословения вся братия. Он со всеми здоровался, спрашивал каждого: «Как у тебя дела? А что ты сегодня такой хмурый, что у тебя случилось? А где этот? Почему его нет? А тот куда про- пал?» – «Батюшка, он уехал». – «Куда уехал?» – «Он уехал учиться». – «А что у него там? Экзамен? Ну, помолимся, помолимся».
Он очень серьезно относился к послушанию. Для него это было сакральное. Он говорил, что никогда не надо себя жалеть, никогда. Это самое страшное, саможаление, когда человек начинает себя жалеть и рассчитывать на свои силы и возможности.
Еще одна традиция, которую отец Авель вынес из своей святогорской жизни – это то, чтобы братию монастыря формировать из послушников и пострижеников своей обители, не принимать монахов из других монастырей.
Основанием для такого решения были, по-видимому, воспоминания о неприятных ему возражениях новоприбывших на Афон: «А у нас так водится» (письмо от 14 июня 1977 г.). Он говорил новоприбывшим: «Мы на Святую Гору пришли за тем, чтобы воспринять древние традиции, понять их!»
Сам же он до Афона был только приходским священником – монастырей в Советском Союзе практически не было, и афонские традиции воспринимались им самим без каких-либо внутренних препятствий. Конечно, это важное правило имело и имеет свои исключения как в России, так и на Святой Горе, но, думается, во многих случаях оно верно и оправдано.
Скажем и о влиянии отца Авеля на формирование богослужебной традиции нашего монастыря.
В богослужебный строй Богословской обители отец Авель привнес скорее дух, чем букву святогорского богослужения. Всё совершалось и совершается неспешно, мерно, торжественно…
Проникнутый особенной любовью к Матери Божией, Игумении Святой Афонской Горы, отец Авель во дни Ее памяти благословлял служить всенощные бдения, что исполняется в обители и поныне.
Из Афонского Устава батюшка полностью позаимствовал Чин молитвословий до и после трапезы.
Архимандриты Авель, Ипполит (Халин), Илий (Ноздрин), другие отцы-святогорцы, приехавшие на Афон, чтобы пополнить ряды русской братии… В их лице Россия вернулась на Афон, чтобы Афон вновь пророс на Руси новыми всходами – углубил, освятил, в чем-то преобразил духовную жизнь многих и многих наших соотечественников.
Предстоятель
Публикации
Доклады
