С монахиней Евфимией (Пащенко) невозможно говорить о медицине вне контекста литературы. Для нее эти темы неразрывны. Она потомственный врач из династии медиков, которая восходит к ХIХ столетию; автор более тридцати книг на православную тематику, ряда научных статей по геронтологии и церковному краеведению; северянка по рождению, работающая неврологом в одной из поликлиник Москвы.
Известно, что в произведениях творческого человека (писателя, художника) отражены его убеждения и переживания. Так, Ф.М. Достоевский, с чьим творчеством мы знакомы с юных лет, описал в одном из романов собственные чувства в ожидании казни. В стихотворениях А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова мы находим глубокие, подчас скорбные размышления о смысле жизни человека, его предназначении в мире. «Узнавайте обо мне из моих книг», – сказал английский писатель и поэт Редьярд Киплинг. И был прав. Чтобы понять писателя, надо, прежде всего, читать его произведения.
В рассказах монахини Евфимии (Пащенко) тоже немало автобиографических деталей. Рассуждая о медицине, моя собеседница неизменно возвращалась и к этому своему призванию – литературе, которая то и дело вплеталась в ее рассказ. Стоит заметить, весьма органично и уместно. Потому что это ее жизнь: три стези, три служения – монашество, медицина, писательство.
Донос, духовная мать и церковная юность
Мать Евфимия, позвольте поблагодарить Вас за встречу. Нелегко было Вас найти.
Что правда, то правда (улыбается).
Вы работаете в обычной поликлинике. Как у православного врача, наверняка в вашем кабинете есть иконы. Коллеги, пациенты спокойно к этому относятся?
В нашей поликлинике у многих врачей в кабинетах есть иконы. Но я помню, как 1998 году, когда я еще жила и работала на своей родине, в Архангельске, один пациент пожаловался заведующему неврологическим отделением, что у меня в кабинете висят две иконы – освященные репродукции из календарей. Заведующий вызвал меня и сказал: «Снимай иконы». Хотя у него самого они висели. Теперь подобные инциденты в прошлом. И хорошо, что так.
Конец 90-х – не так уж давно это было, почему такое восприятие?
В провинциальных городах негативное отношение к православной вере и к верующим держалось дольше, чем в столице. Но я тогда пошла на хитрость: повесила в кабинете репродукцию известной фрески В. Васнецова из Киевского Владимирского собора, изображающей Божию Матерь с Богомладенцем на руках. А рядом – репродукцию другой картины того же художника – «Три царевны подземного царства». И когда снова пришел тот пациент, увидел икону и недовольно поморщился, я ему сказала: «Понимаете, это репродукция картины Васнецова. Я очень люблю его творчество. А Вы?» Он аж в лице изменился. И ничего не ответил. Да и что тут скажешь, если Виктор Васнецов писал и картины, и иконы? То-то и оно…
Вы принимаете пациентов в гражданской одежде?
Да. Чтобы стало понятно, почему я не афиширую свое монашество, скажу так. В те времена, когда я крестилась (а именно – в середине 80-х годов теперь уже прошлого столетия), это не было принято. По крайней мере, в моем родном Архангельске. Даже священники ходили по улицам в гражданской одежде и коротко стригли волосы. Понятно, что, согласно поговорке, «попа и в рогожке узнают». В те же времена в соседней Вологде священник мог ходить по улице в подряснике. Но у нас почему-то этого не было. Лишь один человек был исключением из общего правила – инокиня Евдокия (Неверова), в миру Анастасия, впоследствии монахиня Елевферия. Она родилась в Холмогорском районе, в верующей семье. В юные годы вслед за старшей сестрой Евдокией (которая в старости тоже приняла постриг) переехала в Архангельск и выучилась на повара. Послушницей стала в 1937 году. На ношение подрясника, четок и совершение монашеского келейного правила ее благословил иеромонах Игнатий, который отбывал ссылку в нашем городе. Фамилия его неизвестна. Жил он на окраине города, прозывавшейся «Шанхай». Там же был домовый храм, где он служил. Об этом знали немногие горожане. Для большинства отец Игнатий был юродивым, в летнюю пору ходившим по городу в ватнике, с вязаными носками на руках. Его поступки многим казались нелепыми. Смысл их открывался позднее.
Например, одна из старых горожанок, ныне покойная С.Г. Анненкова, рассказывала, как однажды отец Игнатий зашел в Свято-Ильинский собор, держа в руках грязный, растрепанный веник, из которого на свежевымытый пол сыпались прутья. Уборщицы стали бранить его и гнать прочь. Однако в какой-то миг поняли – он поступает так неспроста. Ведь незадолго до его прихода между ними произошла перебранка. А ведь ссоры между единоверцами, тем более, работающими в храме, так же недопустимы, как мусор на церковном полу. Словно угадав их мысли, отец Игнатий направился к выходу из храма…
Мать Елевферия стала послушницей отца Игнатия в 1930-е годы – во времена репрессий и гонений на веру. Разве это не подвиг?
Как Вы познакомились с монахиней Елевферией?
Это произошло в 1986 году. Тогда я ходила молиться в Свято-Ильинский собор. На самом деле это кладбищенская церковь, но долгие годы, после разрушения старого Свято-Троицкого собора, до постройки нового, Михаило-Архангельского, она являлась кафедральным собором. Мать Елевферия тоже ходила туда, пела на левом клиросе. Знакомство наше продолжалось до самой ее смерти в 1996 году. Можно сказать, она была моей духовной матерью. Да только ли моей!
Именно благодаря монахине Елевферии я заинтересовалась историей женских монастырей нашей епархии. Прежде всего – Сурского Иоанно-Богословского, основателем которого был уроженец Архангельской губернии святой праведный Иоанн Кронштадтский. Этого святого по справедливости называют «всероссийским батюшкой». Но мы, северяне, относимся к нему с особой любовью. Не только как к великому святому, но еще и как к земляку.
После закрытия Сурской обители в 1921 году некоторые из сестер, в том числе казначея, мать Рафаила, и, возможно, последняя игумения, мать Серафима (Ефимова) переселились в Архангельск, где было монастырское подворье. Затем изгнанная с подворья монашеская община продолжала существовать нелегально, пока, в начале сороковых годов, не была разгромлена. Из ссылки в Архангельск вернулись лишь немногие из сурских сестер. Монахине Елевферии посчастливилось знать их. Мало того – она была одной из немногих, кто не просто хранил о них память, но и стремился передать ее молодому поколению верующих.
Я начинала со сбора воспоминаний. Затем – работа в архивах Архангельска, Вологды, Санкт-Петербурга. Итогом этой многолетней работы стала монография «Очерки из жизни северных женских монастырей конца XIX – начала XX века», изданная мною в Архангельске на собственные средства. Впоследствии, переработанная и дополненная, книга была издана православным издательством «Воскресение» совместно с «Эксмо». В этом издании она стала называться «Тайны монастырей. Жизнь в древних женских обителях».
Именно эту книгу я принесла на наше интервью. В ней, кстати, есть глава и о монастырской медицине.
Там достаточно скрупулезно описаны мои архивные находки, касающиеся того, чем болели и чем лечились северные монахини. В целом же книга посвящена истории и разным сторонам жизни женских монастырей Архангельской, а отчасти и Вологодской епархий конца ХIХ – начала ХХ века. При этом информация, приведенная в ней, абсолютно достоверна. Желающие могут убедиться в этом, просмотрев в Интернете электронный вариант книги в первоначальной редакции.
«Ты врач и больше никто!»
Крайне интересное чтение, следует отметить. Мать Евфимия, а как Вы пришли в медицину и почему избрали именно эту стезю?
Потому что издавна и очень часто дети медиков сами становятся медиками. Например, отец святителя Луки Крымского (Войно-Ясенецкого) был фармацевтом. В нашей семье так: родители преподают в Архангельском медицинском университете, брат в свое время защитил кандидатскую диссертацию по неврологии. Дедушка и бабушка по матери и бабушка по отцу – врачи разных специальностей. Более того, дедушка моего деда, Афанасий Пономарев, был крепостным фельдшером в селе Кермись Тамбовской губернии (ныне Рязанская область). Он был крепостным некоего помещика Матвеева, который дал ему вольную. Одним словом, династия. Дай Бог оказаться достойной ее представительницей!
Стать врачом было вашим осознанным желанием? Вы чувствовали предрасположенность к медицине?
Скажем так, это было решено заранее – только медицина. Я не помышляла о чем-то ином. Меня с детства готовили к профессии врача. Конечно, иногда думалось: может, лучше бы было выучиться на журналиста? Много лет спустя я поняла: неспроста Бог устроил так, что я стала именно врачом. Это был самый лучший жизненный выбор и наилучший жизненный путь. Слава Богу за все!
Позднее Вы окончили еще и Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет. А какой факультет?
Миссионерский. Заочное отделение. И еще учась в школе, окончила курсы рабкоров при редакции областной газеты «Правда Севера».
Ваше литературное досье впечатляет. По собственному опыту знаю, сколько времени и сил требует труд журналиста, писателя, редактора. Вы очень много пишете.
Как могу, и сколько Бог дает. Видите ли, люди считают, что писатель творит «по вдохновению». Но по собственному опыту могу сказать: ждать вдохновения – все равно что ждать у моря погоды. Писательство – это труд, тяжелый и зачастую неблагодарный. Многие наверняка помнят строки В. Маяковского о том, что писатель должен перелопатить тонны словесной руды ради того, чтобы написать одну-единственную хорошую строку. Наградой за этот труд – редкой, а потому особенно дорогой – является пресловутое вдохновение. Но ведь почти так же и с молитвой – чтобы стяжать навык молитвы, надо нудить себя ее совершать. Причем регулярно, не отвлекаясь, борясь с собственной ленью и немощью. Разве не так?
Очень даже так. Поэтому следующий вопрос логичен: как Вам удается совмещать писательский труд (который для современного, особенно молодого, человека может показаться каторгой и неблагодарным делом) с врачебной практикой?
Так же, как и многим другим. Антон Чехов, Михаил Булгаков, Франсуа Рабле, Артур Конан Дойль, Арчибальд Кронин совмещали труд врача и творчество писателя. И сейчас мы уже воспринимаем их именно как писателей, как «врачей вне медицины». Другое дело, если я и писатель, то, так сказать, «писатель вопреки». Мне говорили: «Зачем ты это делаешь? Не трать время на пустяки. Ты же врач, и должна заниматься только медициной». Я не послушалась. Но, возможно, иногда стоит проявить непослушание, чтобы во славу Божию приумножить талант, данный Господом. Вспомните Евангельскую притчу о талантах. Тот или иной дар дается неспроста, и придет час, когда нам придется дать ответ, как мы им распорядились.
«Не шью золотом, бью молотом»
Вы начинали терапевтом в доме престарелых…
Да, он находился примерно в часе езды от Архангельска, в поселке Ширша. Я работала там первые три года после окончания мединститута. Это время считаю самым ярким в своей врачебной деятельности.
А как стали врачом-неврологом?
В этом заслуга моей мамы, Галины Серафимовны Пащенко. Она сама врач-невролог, старший преподаватель кафедры неврологии Архангельского медицинского института. Вот она и решила, что терапия – хорошо, но неврология – еще лучше. И не ошиблась.
Сколько лет Вы работаете неврологом?
С 1999 года. Три года проработала в архангельском госпитале для ветеранов войн, 16 лет – в поликлинике № 2 Архангельска, с мая 2012 года работаю в городской поликлинике № 214 Москвы.
Как Вы оказались в Москве?
Как многие другие люди. Можно сказать, переехала. Но, как известно, в нашей жизни все «не напрасно, не случайно». Именно после переезда в столицу одна за другой стали издаваться мои книги.
Я слышала, неврологический молоток у Вас необычный – с гравировкой.
Однажды, шутки ради, я решила сделать на ручке своего неврологического молотка какую-нибудь надпись: забавную, но со смыслом. Первый вариант был таким: «Не шью золотом – бью молотом». Но тот молоточек потерялся, и я обзавелась новым, с другой надписью на ручке: «Мы кузнецы, и дух наш молод». Это слова известной старой песни. На другой стороне выбито продолжение: «куем мы счастия ключи». Иногда пациенты видят, что у меня на молоточке какая-то надпись. Возьмут в руки, прочтут, улыбнутся… и хорошо, что так.
В одном интервью Вы заметили, что невролог – это единственный врач, который может «побить» пациента молотком.
Шутка… Но при осмотре пациента без пресловутого неврологического молоточка не обойтись. Как же смотреть и оценивать рефлексы?
Как строится ваш рабочий день?
При полной нагрузке работа длится 8 часов, по 12 минут на пациента. Получается 34 человека в день. Но ничего, с Божией помощью справляюсь.
Ученые монахи, «чернички» и почему в монастырь надо идти молодым
Работая в городской поликлинике, Вы не афишируете, что Вы монахиня?
Нет. Это ни к чему. В поликлинике я прежде всего врач.
Вы числитесь в каком-нибудь монастыре?
Я никогда не жила в монастыре. Дело в том, что когда я принимала монашество, в нашей епархии еще не было женских монастырей. И все тогдашние монахини, в том числе приснопамятная мать Елевферия, о которой я рассказывала ранее, жили в миру. В советское время, когда женские обители в нашей стране можно было пересчитать по пальцам одной руки, многие верующие принимали монашество, не уходя в монастырь. Чаще всего это были так называемые «тайные постриги». Про это написано много хороших, душеполезных книг. Но и шуточных историй сложено немало. Вот одна из них: приходит соседка к соседке и заговорщическим шепотом сообщает: «Знаешь, мать, а я на днях тайный монашеский постриг приняла». А та ей в ответ: «Поздравляю, мать. А знаешь, я ведь уже десять лет как в схиме – только тайно».
Разумеется, это шутка. Но отнюдь не шутка, что, например, переводчица и историк Мария Сергеенко, в чьем переводе мы читаем «Исповедь» блаженного Августина, была монахиней. Как и супруга академика А.Ф. Лосева, и сам он – монахи вне монастыря.
Получается, у Вас перед глазами не было монастыря, не было сестричества. Тем не менее, Вы выбрали монашеский путь. Почему?
Я была убеждена: чтобы безраздельно служить Богу и Его Святой Церкви, я не должна иметь семьи. Ведь сказал же в свое время святой праведный Иоанн Кронштадтский супруге: «Счастливых семей и без нас много. А мы посвятим себя служению Богу».
Но Вы хотели жить в монастыре?
В мае 1988 года я ездила в Толгский монастырь под Ярославлем, тогда недавно возвращенный Церкви. В тогдашних газетах писали, что там будет устроено нечто вроде богадельни для престарелых священно- и церковнослужителей. И вот, узнав об этом, монахиня Елевферия, в то время еще инокиня Евдокия, попросила меня туда съездить. Я думала: если она уйдет туда, я последую за ней. Но монастырь еще только отстраивался, вдобавок, врачи там были не нужны. Когда я рассказала обо всем этом матери Елевферии, она больше не заводила речь об уходе в монастырь. Может быть, решила, что на это нет Божией воли. Не знаю.
Позднее Вы думали о том, чтобы поступить в монастырь?
В монастырь надо уходить, когда ты еще молод, когда можешь работать. Как говорится, старого учить – что мертвого лечить. Монахами ведь не рождаются – ими становятся. Живя в монастыре, человек перевоспитывается, учится быть монахом. Есть известная история о том, как некоего умудренного духовным опытом монаха спросили: «Говорят, будто нет сейчас старцев, а почему их нет? Он ответил: «Оттого, что нет хороших послушников. Из них и бывают старцы».
Другое дело, что и в старину были монахи, жившие вне монастырей. Прежде всего, так называемое «ученое монашество»: ученые, преподаватели, миссионеры. Человек учился в духовной семинарии, потом в академии, затем принимал монашество и оставался преподавать в той же семинарии или академии, занимался научной деятельностью.
С другой стороны, в деревнях нередко встречались так называемые «чернички» – одинокие набожные женщины, жившие монашеской жизнью. Рассказ о таких «черничках» мы находим, например, в воспоминаниях митрополита Вениамина (Федченкова). Иногда они объединялись в общины и полагали основание новому женскому монастырю. Именно так возник женский монастырь в одном из городов Архангельской епархии – Шенкурске. Начало ему дала женская община, жившая при одном из тамошних храмов.
Оговорюсь: и ученые монахи, и «чернички» вели монашеский образ жизни. То есть, были монашествующими не только по имени, но в первую очередь по своим делам.
Вы когда-нибудь ощущали дискомфорт, что Вы не в монастыре?
Для меня подобное состояние естественно. Хотя мать Елевферия любила повторять слова преподобного Арсения Великого из Древнего Патерика (это была ее настольная книга): «Если ты монах, то иди в монастырь». Но сама она прожила всю жизнь в миру. Видимо, это ждет и меня.
Кроме того, живя в Архангельске, я активно занималась церковно-общественной работой: пела на клиросе, вела воскресную школу, преподавала на богословских курсах, занималась краеведением, писала статьи для «Епархиального вестника». По большей части это было, как говорится, «за послушание».
Блаженны врачи, чьи дети выбрали монашество
Родители приняли ваш выбор?
Нет, они и поныне далеки от Бога. Увы, но это так.
Говорят, неверующие родители спасаются молитвами верующих детей.
Возможно. Дай Бог! Если мои родители до сих пор не пришли к Богу по моей вине. Известен афоризм: когда в семье появляется новообращенный, его родные становятся мучениками. К сожалению, у каждого из нас на совести люди, которые не стали верующими потому, что видели в нашем лице не лучшие образцы оных. У классика современной православной литературы Владимира Крупина есть рассказ «Марусины платки». Он как раз об этом. Люди судят о нашей вере по нашим делам. Все мы это знаем, но не всегда помним.
Как сказал протоиерей Андрей Ткачев, «православные невыносимы в быту».
Можно вспомнить слова Гете: «Где за веру спор, там, как лишний сор, все забыто – счастье и любовь». Вдобавок, нередко родители, желая счастья своим детям, заранее планируют их жизнь: выучишься на того-то, работать будешь там-то, в брак вступишь с тем-то и так далее. Но Бог, создав человека, наделил его правом выбора. Иначе говоря, свободной волей. Выбор детей зачастую не совпадает с волей родителей. А то и идет с ней вразрез. Что дальше – известно. Обида на родителей, а то и ненависть: сломали, отравили жизнь… Сложно понять: они не виноваты в том, что именно в этом видели счастье своих детей. Как правило, осознание этого приходит позднее, когда родителей уже нет. Об этом у меня тоже есть рассказ, он называется «Долг и любовь».
Бабушка-хирург, литература и одуванчики
В служении врача и писателя есть что-то общее? Считаете ли Вы медицину творческой профессией? И что Вам все-таки ближе?
Безусловно, в профессии врача и труде писателя есть немало общего. Ведь и то, и другое подразумевают и труд, и терпение, и работу над собой. Кстати, в старину медицина считалась искусством – искусством врачевания.
К слову сказать, писать я училась не у кого-то из писателей. Разве только, читая написанные ими книги. А основной моей учительницей в этом была моя бабушка, Надежда Ивановна Батыгина, врач-хирург, преподаватель того же самого Архангельского мединститута, где сейчас работают мои родители, и где учились мы с братом. Выйдя на пенсию, она начала писать статьи и рассказы из своей врачебной и преподавательской практики.
Помню, как она писала один рассказ. Первоначально он назывался «Вовкина борода». Героиней рассказа была женщина-хирург, которая успешно прооперировала маленького мальчика Вовку, избавив его от уродливого ожогового рубца на шее, напоминавшего бороду. Но в ходе работы над текстом незаметно поменялась концепция рассказа. Теперь героем его стал сам Вовка, маленький, но необычайно мужественный мальчик. Чего стоит хотя бы сценка, когда, придя в себя после операции и увидев гипсовую повязку, закрывающую его шею, он пытается шутить: «Теперь я полечу в кошмош… у меня шкафандр…» Или его встреча с профессором Г.А. Орловым: «ждраштвуй, профешшор! А я тебя шначала и не ужнал!» Бабушка изображала эту сцену в лицах – так, как ее мог изобразить лишь очевидец. Но самое главное совсем не это. Когда Вовке разрешили гулять, он возвращался в больницу с охапками одуванчиков и разносил цветы по палатам, где лежали тяжелобольные. Собственные страдания научили его состраданию. Так родился замечательный рассказ уже под другим заглавием: «Вовкины одуванчики».
Бабушка знала, что Вы хотите стать монахиней?
Она не дожила до этого времени. Но была недовольна тем, что я крестилась. Хотя сама была крещеной. А мать ее, Анна Степановна, была глубоко верующим человеком. В свое время ее даже арестовали за совместное с односельчанками чтение церковных книг. И освободили лишь по ходатайству мужа, видного работника местного молокозавода. Дочь свою, мою бабушку, она воспитывала в традициях веры, строго. Вот только строгость матери и стала причиной того, что дочь порвала с верой. Но, несмотря на это, именно из уст моей крещеной, но неверующей бабушки-хирурга я впервые услышала о святителе Луке (Войно-Ясенецком), который в первой половине тридцатых годов ХХ столетия отбывал ссылку у нас в Архангельске. Она не знала его лично, но ее начальник, заведующий отделением общей хирургии больницы им. Н.А. Семашко профессор Георгий Андреевич Орлов был знаком с владыкой Лукой, даже имел дома его портрет, вероятно, подаренный святителем.
Бабушка не только рассказывала мне о святителе Луке, но и подарила его знаменитую книгу «Очерки гнойной хирургии» со своими пометками. Казалось бы, к чему неврологу читать хирургический трактат? Однако эта книга не только о том, как оперировать абсцессы или флегмоны, но еще и о том, как врач, вне зависимости от специализации, должен относиться к пациенту. Именно там находятся замечательные слова: «Для врача не должно быть понятия “случай”, а должен быть живой страдающий человек».
Мать Евфимия, Вы читаете современную литературу?
Разумеется. К этому обязывает и профессия врача, и то, что я сама пишу книги. И то, и другое подразумевают самообразование. Врачи «старой школы» имели широкий кругозор – следили за книжными новинками, посещали театр. «Нельзя жить только хирургией», – говорил святитель Лука молодой коллеге, жаловавшейся ему на уныние и нежелание жить. Разумеется, прежде всего он имел в виду веру, и все же… Не зря сказано: «книга не человек, а учит».
Сейчас я читаю роман Генрика Сенкевича «Потоп» и удивляюсь, как метко он описывает пагубное действие гордыни. Человек, обуянный ею, предает ближних, становится предателем Отчизны, радуется победам ее врагов. Но, разумеется, я не ограничиваюсь классикой и с интересом прочла «День опричника» Сорокина – страшное произведение о человеке в тоталитарном государстве. Там есть замечательный образ актрисы, которая, в отличие от главного героя, сумела сохранить человеческое достоинство. И не предала свою подругу, осужденную жену «врага народа». В этой книге она – как звезда, светящая в кромешной тьме. Но если на небе горит хоть одна звезда, тьма уже не беспросветна.
Чему нас может и должна научать хорошая литература?
Все тому же – как быть и оставаться человеком. И даже – как жить во Христе. Ведь без жизни во Христе нельзя быть человеком. Разумеется, лучше всего об этом говорится в тех книгах, которые мы называем духовными и душеполезными. Прежде всего – в Священном Писании. Однако такой труд не каждому под силу. Тем, кто только приходит к вере, зачастую нужно, как говорил святитель Димитрий Ростовский, «нравоученьице с приключеньицем». Например, книги приснопамятной Юлии Вознесенской: «Мои посмертные приключения» или фэнтэзи-дилогию о последних временах «Путь Кассандры» и «Паломничество Ланселота».
Но иногда даже у далеких от веры писателей можно найти такие тексты, которые стоит читать православным людям. Был, например, такой писатель Александр Шаров, жил в советское время, писал сказки. А вот прочтешь его сказку «Мальчик-Одуванчик и три ключика», и подумаешь – разве это не быль? Ведь знаем мы из Евангелия, что искать дóлжно прежде всего Царствия Божия и правды его, не собирая себе сокровищ на земле, – но все-таки поступаем, как герой этой сказки, растрачиваем жизнь на пустяки, равнодушно проходим мимо чужого горя. А потом запоздало сетуем: «Эх, зачеркнуть бы всю жизнь да сначала начать!» Но как в этой сказке гномы лишь раз дарят человеку волшебные ключики счастья, так и жизнь дается нам только раз. И мы в ответе за то, как и во имя чего ее проживем.
Святитель Феофан Затворник называл светские книги «конфетами». Нельзя жить, питаясь одними конфетами. И все-таки время от времени можно позволить себе прочесть хорошую светскую книгу.
Искусство, а не сфера обслуживания
В наше время люди сталкиваются с грубостью, неучтивостью, равнодушием среди работников медицины, особенно много жалоб на молодых врачей. Я лично была свидетельницей, как в Первой градской больнице Москвы на Ленинском проспекте бабуля с ходунками чуть не плакала, рассказывая о том, как ей нагрубила молодая офтальмолог. Что происходит с нашими врачами?
Увы, современная медицина обесчеловечивается. Возможно, потому, что теперь она относится к так называемой «сфере обслуживания». Ну, а хамство в этой сфере – обычное явление. Кому из нас хоть раз в жизни не нагрубил продавец в магазине? Куда мы идем и к чему придем? К счастью, таких примеров не так много. Дай Бог, чтобы их было еще меньше.
Сейчас появилось огромное количество платных клиник. На все из них разве найдутся хорошие специалисты? Кто эти врачи? Не опасно ли ходить в такие учреждения?
Я не могу об этом судить по одной причине: в платные клиники я никогда не обращалась и знакомых, работающих в них, не имею.
Врач-невролог – один из самых востребованных специалистов сегодня, запись к нему осуществляется порой за месяц-два вперед. На ваш взгляд, связано ли это с тем, что люди стали более нервными, раздражительными, не справляются со стрессами?
Распространено заблуждение, что невролог лечит тех пациентов, которых в народе называют «нервными». На самом деле их лечат священники и психотерапевты. Пресловутая «эмоциональная неустойчивость» чаще всего – плод неудовлетворенной гордыни. Не случайно в свое время отец Александр Ельчанинов писал: «Самый главный неврастеник – диавол».
Что до неврологии, то сейчас она раздробилась на ряд узких направлений: появились вертебрологи, эпилептологи, паркинсонологи и т. п. А поликлинические неврологи лечат заболевания позвоночника и патологию сосудов головного мозга. Смиренно выполняя свое служение людям.
«Исповеди» бывших и монастырские бунты
Что Вы думаете о таком явлении как психолог в монастыре?
Не живя в монастыре, не могу судить об этом. Так же, как у нас не принято делать назначения больному, не осмотрев его.
Не так давно было много разговоров о книге Марии Кикоть «Исповедь бывшей послушницы». Вы ее читали?
Читала. Но, не имея опыта жизни в монастыре и, тем более, не зная, насколько написанное соответствует реальности, я сопоставила прочитанное с архивными документами по истории женских монастырей. После чего поняла, что прав был Н.М. Кармазин, утверждавший, что история учит нас: нет на свете ничего нового, все это уже когда-то было, если даже не хуже…
Вот Сурский монастырь, основанный великим Иоанном Кронштадтским с благой целью – дать землякам пример веры и благочестия. Будущие послушницы набираются в общину по его благословению. Потом проходят подготовку к монастырской жизни в Леушино, у сподвижницы отца Иоанна, матери Таисии (Солоповой). И что же в итоге? Спустя год после открытия обитель наводняют молодые, неопытные сестры. Причем кое-кто, по их собственным признаниям, уходит в монастырь не «ради Иисуса, а ради хлеба куса». А спустя шесть лет кое-кто из послушниц, подпав под влияние ссыльных революционеров, распевает песни о лучшей доле и святой свободе.
В каком современном монастыре возможно такое? В фондах ЦГИА хранятся жалобы сурских сестер на строгую игумению, которая заставляет их ходить босиком и держит впроголодь. Происходит смена настоятельницы. Но через 12 лет после этого послушницы бунтуют против новой игумении Порфирии (Глинко). Теперь уже в открытую. Причина: удалили из монастыря любимого батюшку-духовника. Чтобы водворить в монастыре мир, понадобилось вмешательство не только архиерея, но и местного урядника. Один из современных светских краеведов, вслед за антиклерикальной прессой тех лет, назвал это «бунтом монахинь». Но бунтовали не монахини, а послушницы.
Во времена богоборческих гонений те же сурские сестры явили пример мужественного стояния за веру. Как связать все это воедино? Как объяснить, почему во время испытаний человек подчас ведет себя достойнее, чем во время благоденствия? И как объяснить, что есть несколько книг, где описано то же самое, что и в книге Марии Кикоть? Эти книги получили гриф издательского отдела Московского патриархата. Один из их авторов – православный святой. Я имею в виду «Записки игумении Таисии (Солоповой)» (те самые, о которых праведный Иоанн Кронштадтский написал: «дивно, прекрасно, божественно!»), книгу С. Нилуса «Сила Божия и немощь человеческая. Записки игумена Феодосия» и «Приношение современному монашеству» святителя Игнатия (Брянчанинова). В них описаны те же проблемы, столкновения с которыми не выдержала Мария Кикоть.
Но не являются ли эти проблемы испытанием на верность избранному пути? В самом деле, столкнувшись с ними, кто-то уходит из монастыря. Мало того, пишет «Исповедь бывшего…». А кто-то остается и достигает духовных вершин.
Помню, меня поразила бурная негативная реакция со стороны некоторых верующих. Автора готовы были чуть ли не линчевать. А ведь такие «исповеди» будут выходить и дальше, сейчас «модно» выпускать подобную литературу. Люди в наше время нередко идут в монастырь, не понимая этого пути, этой жизни, они не готовы к послушничеству. Но, безусловно, есть среди них и такие, у кого самые искренние намерения. Почему, вместо того чтобы им сочувствовать, мы судим? Имеем ли мы на это право? Как сказал архимандрит Кирилл (Павлов), «если не слышишь чужие стоны, не помогут ни посты, ни поклоны». Как мы, православные, должны воспринимать такие ситуации?
Возможно, если бы в руки Марии Кикоть попали те книги, которые я перечислила, если бы она их прочла, если бы задумалась… Другое дело, что не попали, не читала, не думала. Но что теперь о том?
Хуже другое: похоже, сейчас имеет место очередной виток моды на «исповеди» бывших. Первый был во времена хрущевских гонений на веру, когда выходили книги священников-ренегатов А. Осипова, А. Черткова, П. Дарманского и других. Вероотступников использовали для того, чтобы дискредитировать православную веру. Ярчайший пример этого – судьба А. Осипова, который незадолго до смерти дал интервью под говорящим заглавием: «Атеизм внес свет в мою жизнь». Так же, уже в наши времена, использовали и Марию Кикоть.
Я могу назвать того, кто виновен в появлении «Исповеди бывшей послушницы». Он же подтолкнул к отречению от веры и последующей борьбе с ней священников-ренегатов хрущевских времен. Он же побудил сестер Сурского монастыря бунтовать против настоятельниц. Мы все его знаем, хотя предпочитаем не поминать. Это – диавол, враг нашего спасения.
«Поллианна» для тяжелобольных и о том, что правда может убить
Какие книги Вы могли бы посоветовать тем, кто страждет в болезнях, в качестве утешения?
Прежде всего, духовную литературу. Но некоторым людям я советовала читать детскую книжку «Поллианна». Хотя ее автор – американка Элинор Портер. Я знала, по крайней мере, двух онкологических больных, кому эта книга помогла справиться с депрессией. Но здесь всё очень индивидуально. Поэтому врач и должен читать и знать светские книги. Хотя он не всегда может посоветовать пациенту книгу, от которой тому станет легче на душе, и появится желание жить и бороться с болезнью.
Говорите ли Вы безнадежным больным об их диагнозе?
Нет. Святитель Лука Крымский так делал. А я не могу. Потому что меня такое известие, наверное, сразило бы наповал. Есть у Леонида Андреева рассказ «Жили-были». Так вот, жил-был диакон. И случилось ему заболеть. Положили его в больницу, стали лечить, но без толку. Неизлечимой оказалась его болезнь. Но дьякон верил, что поправится и рассказывал соседям по палате, что он будет делать, когда его выпишут, как поедет с матушкой в Лавру… Но как-то раз сосед по палате, купец, такой же тяжелобольной, оборвал его: «Поедешь ты, как же! На Ваганьковское кладбище, вот куда ты поедешь! Врач, вон, сказал, что тебе жить всего ничего!» Ночью купец просыпается и слышит, как диакон плачет. «Чего ревешь?» – «Солнышка жалко».
В конце рассказа купец умирает, а диакон еще живет. И хотя он уже не может поднять голову от подушки от слабости, ему продолжают говорить: «Мы вас вылечим» – чтобы не отнять у него последнюю радость, имя которой – надежда.
В старину умирающему больному врачи советовали исповедаться и причаститься. После этого иногда бывали чудесные исцеления. Но если человек все-таки умирал, то подготовленным к смерти.
Бабушка рассказывала мне притчу. Жили-были два врача. Один из них заболел, пришел к своему коллеге обследоваться и говорит: «Скажи мне, как коллега коллеге, я обречен?» Тот ему сказал: «Да, ты неизлечимо болен и скоро умрешь». И услышал в ответ: «Спасибо, друг, за правду. Но ты убил меня». Не всякий человек способен выдержать, когда ему в лоб скажут: «Вы обречены». Я сама знаю, что значит услышать такие слова. И потому никогда не говорю безнадежно больному человеку, что он обречен. Никогда. Потому что думаю: «А если на его месте окажусь я?»
Спасение болящих – во многом дело рук самих болящих
Порой в болезни страждущий «прячется» в теплое «одеяльце», откуда его бывает очень сложно вытащить, и человек сам, таким образом, создает ад внутри себя. С чем связано такое поведение?
Что говорить, все мы любим, чтобы нас жалели, помогали нам, а сами потрудиться не хотим. Вот, спина у нас заболела. Бежим к врачу, требуем назначить уколы, таблетки – и такие, чтобы все сразу прошло, как в рекламе. А потом негодуем, что не помогает, что врач советует делать гимнастику, двигаться побольше, в бассейн записаться. Плохой, значит, врач, раз не прописал чудодейственной таблеточки.
Не то же ли самое и в нашей духовной жизни? Плачемся о грехах, и, тем не менее, продолжаем их творить. Но ведь и в Царство Небесное, не приложив усилий, не попасть. Хорошо сказал преподобный Серафим Саровский: «Добродетель не груша, ее сразу не съешь».
Когда человек не хочет лечиться, опускает руки, – не говорит ли это о том, что подсознательно он не желает выздоровления?
Подсознательное оставим Фрейду. Есть уныние, но чаще всего имеет место банальная лень. И то и другое одинаково гибельно. Помните историю о двух лягушках, которые упали в крынку со сливками? В свое время ее пересказал писатель Леонид Пантелеев, автор «Республики ШКИД» в книге-исповеди «Верую». Одна лягушка, посчитав, что нет смысла барахтаться (все равно исход предрешен заранее) сложила лапки и пошла ко дну. Другая, наперекор здравому смыслу, стоившему жизни первой лягушке, продолжала барахтаться, пока не сбила из сливок масло и не выпрыгнула наружу.
Есть яркие примеры победы человека над болезнью. Или такие, когда человек вопреки болезни творил, устанавливал спортивные рекорды, возвращался в ряды бойцов с врагами Родины. Честь им и хвала, это настоящие люди.
Для Вас профессия врача – это служение?
Я никогда не задумывалась над этим. Для меня это норма жизни.
Мать Евфимия, а в храм Вы ходите в обычной одежде?
По-разному. Говорят, одежда не делает монахом. Люди судят о нас не по одежде, а по делам. И честь одежды, вне зависимости от того, монашеский ли это подрясник или белый халат врача, можно посрамить недостойным поведением. Есть притча о том, как однажды некоему монаху захотелось выпить. Пошел он в магазин. Пошел, как был, в подряснике. Дошла до него очередь, продавец спрашивает: «Батюшка, вам чего?» И устыдился монах: «Как же я сейчас ему скажу: продай мне водочки? …Полфунта изюма мне, пожалуйста…»
Если ты оделся по-монашески, веди себя достойно, ведь по твоему поведению люди судят о Церкви в целом. Страшное подтверждение этому мы находим в житии святителя Луки. Его мать была глубоко верующей, но в храм не ходила. Причиной тому, по словам владыки, было «возмущение жадностью и ссорами священников, происходившими на ее глазах».
Можно сколько угодно твердить: нельзя судить о целом по частностям. Церковь свята, порочны люди, да и то лишь некоторые. Другое дело, что плохое имеет свойство первым бросаться в глаза.
К сожалению, не все это понимают.
Священник Димитрий Смирнов опроверг аргументы таких людей замечательным афоризмом: «Меня обсчитали в булочной – всё, больше я хлеба не ем».
Простите за такой вопрос, но Вы не чувствуете себя некоторым образом отделенной от монашеского братства, – что Вы сами по себе?
И да, и нет. Я слышала, будто те монахи, которые живут в монастырях, считают своих собратий, живущих в миру, «неправильными» монахами. И когда я на улице или в метро вижу монахиню, то думаю: это – настоящая! Но тут, как говорится, Бог рассудит. Слава Ему за все!
Беседовала Христина Полякова
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ
