Доклад кандидата исторических наук, представителя Института всеобщей истории РАН в Италии М. Г. Талалая на международной научной конференции «Русь – Святая гора Афон: тысяча лет духовного и культурного единства» в рамках юбилейных торжеств, приуроченных к празднованию 1000-летия присутствия русских монахов на Святой горе Афон (выездное заседание: Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 22 сентября 2016 года).
Святая Гора и Католическая Церковь… В христианской ойкумене эти два сообщества занимают полярные места: созерцательный Афон и деятельный Ватикан, цитадель Востока и цитадель Запада, крайний консерватизм и модернизм (впрочем, осторожный). Однако, ойкумена – одна и та же, христианская, и отсюда – пересечения, сближения и расхождения.
Известно, как строго относятся афонцы к католикам, полагая Римскую Церковь безблагодатной, лишенной Таинств. Такая строгость ставит серьезную проблему перед католиками, в целом с пиететом относящимися к святогорскому наследию и традициям. В последнее время сформировалось и популярное разъяснение со стороны Рима: радикальное отношение афонцев к католицизму – это лишь их частное мнение, не разделяемое остальными православными.
Святой Афон как религиозный феномен, еще анахоретского толка, зародился задолго до Великой Схизмы, и на Западе любят подчеркивать, что один из первых святогорцев, преподобный Петр (VII в.), был пострижен в монашество самим папой римским у ватиканской гробницы первоверховного апостола. И по зарождении святогорских общежитий, в эпоху преподобного Афанасия, Афон был открыт для западных христиан латинского обряда, не говоря уже о грекоязычных выходцах из Южной Италии и Сицилии – и это тоже подчеркивают на Западе.
Трагическим переломом стал XIII век, начавшийся Четвертым Крестовым походом, с последующей франкократией, т. е. господством западноевропейских завоевателей-латинян. Святая Гора познала тогда преследования и гонения. Именно с XIII столетия на Афоне стали укрепляться резкие антикатолические убеждения, с веками, при расхождении Запада и Востока, лишь усилившиеся. При этом происходили разного рода события, когда афонская история пересекалась с римско-католической[1]. Каждое из них заслуживает отдельного исследования, однако перечислим их хотя бы пунктирно.
В 1213 году, спустя семь лет после падения Константинополя под ударом крестоносцев, афонцы, также подвергавшиеся разбоям и поборам со стороны латинских епископов и баронов, решили обратиться за защитой к самому папе римскому, тогда – Иннокентию III. Папа взял Святую Гору под свой омофор, а также строго осудил грабителей: на некоторое время тяжкое положение Афона несколько исправилось, но вскоре грабежи продолжились, в особенности со стороны алчных наемников-каталонцев.
В 1438–1439 годах в рамках собора, получившего в восточной историографии название Флорентийского, на униональной хартии оставили свои подписи пять афонитов, в том числе три игумена: настоятели Великой Лавры (о. Моисей), Ватопеда (о. Дорофей) и Пантократора (о. Геронтий) – позднее, правда, старцы отреклись от этого акта.
В начале XVI века в той же Флоренции, в монастыре святого Марка подвизался в качестве послушника грек Михаил Триволис, тогда католик, а в будущем – один из столпов афонского иночества и духовной литературы на Руси, преподобный Максим Грек. В новые времена «католическая юность» святого Максима будет оценена по-разному: на Западе – как его становление в качестве филокатолика, на Востоке – как его закалка в православной традиции [2].
В начале XVII века в Риме был затеян проект, оформившийся к 1620-м годам, о командировании на Афон католических миссионеров (восточного обряда) с целью склонения святогорцев к Унии. Первым, в 1626 году, на Святую Гору послали греческого священника-униата Александра Василопулоса, прошедшего обучение в Риме, который прощупал почву и нашел ее якобы благоприятной. Затем к проекту привлекли высокообразованных иезуитов, устроивших на Афоне свою духовную школу. Католическая школа просуществовала с 1636 по 1641 год, когда была закрыта турецкими властями (под давлением Константинопольского патриарха). Интересно, что обосновывая перед папой важность афонского проекта, ватиканская конгрегация Пропаганды веры, в лице ее секретаря монсеньора Франческо Инголи, откровенно заявляла о дальней, «многоходовой» перспективе – о возвращении под омофор Рима Московской державы: она, преклоняясь перед авторитетом Афона, в случае его униатства и сама могла бы встать на такой путь…[3]
После фиаско этого проекта на долгое время интерес Рима к Афону увял, но возродился в недавние времена.
В первой половине ХХ века немаловажную роль в афонских делах, особенно их «русского сектора», стал играть бенедиктинский монастырь восточного обряда в местечке Шевтонь (Бельгия) [4]. С конца 1920-х годов он регулярно посылал своих монахов на Святую Гору, помогая афонитам морально и материально. Один из таких посланников, Давид Бальфур (1903–1989), после общения с пантелеимоновскими монахами даже принял православие.
Именно Шевтоньский монастырь выступил в 1963 году инициатором проведения празднования на Западе тысячелетия Святой Горы, которое выразилось, в первую очередь, в важнейшей церковно-богословской конференции, прошедшей в Венеции.
Остановимся, однако, на знаковом сюжете, вокруг которого выявляется проблематика нашей темы – на существовании на Афоне необыкновенного монастыря латинского обряда в местности, называемой ныне Морфино.
Сам этот сюжет, несомненно реальный, приводит в недоумение современных афонитов, крайне антилатински настроенных. С тем, чтобы как-то встроить его в сложившиеся схемы, часто идет в ход разъяснение, что, мол, обитель эта возникла в начале XIII века, в лоне окатоличивания завоеванной крестоносцами Византии.
Действительность, однако, была совсем иной. И к ней пытались приблизиться доступными ими средствами два ведущих русских «афоноведа» XIX века – епископ Порфирий (Успенский) и архимандрит Антонин (Капустин). Оба они непредвзято размышляли о смысле латинской обители на Святой Горе, приходя к интересным выводам.
И Порфирий, и Антонин посетили Афон в одну эпоху, в 1840-е годы, Порфирий – чуть раньше (однако Антонин выпустил свое описание первым).
Предоставим слово преосвященному Порфирию, который обратился к латинскому эпизоду после рассказа о грузинском Иверском монастыре:
В одно время с грузинами селились на Афоне монахи латинские из Италии. В Лавре Афанасия, под начальством его, подвизался великий постник Никифор из Калабрии и спасался монах Иоанн, подписавшийся по-латыни под дарственною записью Афанасия в 985 году. Стоустая молва об Афоне, как о монашеском рае, достигла и до Рима и оттуда привела на сию гору несколько монахов и мирян, пожелавших принять тут монашеский постриг. Сперва пришел оттуда брат беневентского князя инок Беневентос, известный добрыми делами и уважаемый как в Риме, так и в Греции, и пришел не один, а с шестью учениками своими для богомолья в афонских обителях. Посетив их, он пожелал остаться на Св. Горе и построить себе и родичам своим особый от греков монастырь. <…> Таким образом возник новый монастырь на Афоне, именовавшийся Римским. В нем жило много подвижников мирно и благочестиво по уставу св. Венедикта [5].
Факт существования «римского» святогорского монастыря совсем не скандализирует автора – он относится к нему со спокойствием историка, скрупулезно реконструируя необычный сюжет.
Благодаря новым исследованиям теперь существует возможность прокомментировать текст епископа Порфирия, указав на некоторые его неточности[6]. Так, неправомочно относить «великого постника Никифора из Калабрии» к латинским монахам – о. Никифор, прославившийся крайними формами отречения от мира (в т. ч. даже отказом от одежды – в Калабрии он подвизался нагим, а на Афоне носил рубище), полностью принадлежит к феномену греко-италийского монашества: выходец с Калабрии, по своей культуре он был византийцем. Калабрийских и луканских греков вообще было немало на раннем этапе киновийного Афона, и они, чаще всего, селились по принципу «землячества» – такие «италийские» обители воспринимались всеми как органические части византийского мира, и их следует полностью вывести из дискурса о святогорских латинянах. Не может не насторожить выражение «брат беневентского князя инок Беневентос» – ясно, что автор почерпнул имя из какого-то источника, но воспользовался им некритически, т. к. Беневентос – явное прозвание выходца из города (княжества) Беневента, т. е. беневентец.
Что касается латинской подписи под дарственным актом преподобного Афанасия – весьма вероятно, что епископ Порфирий ее лично не видел, а узнал о ней из публикации архимандрита Августина, вышедшей, как уже говорилось, ранее, или же из греческих источников.
Характерно замечание епископа Порфирия, что латинские монахи решили жить отдельно от греков: далее автор обращается к житийному эпизоду о грузинских святогорцах, основателях Ивирона, деятельно сотрудничавших с италийскими монахами. В середине XIX века и епископ Порфирий мог воочию наблюдать сотрудничество негреческих – в первую очередь славянских – обителей в преобладающим греческом контексте. Нельзя исключить, что и девятью веками ранее, наряду с подвижничеством, греки-афониты могли относиться к пришельцам из других, новых цивилизаций с некоторым высокомерием (с веками всё укоренявшимся).
Преосвященный Порфирий задался вопросом – где же находился тот «Римский монастырь»? После разного рода возможных решений автор пришел к выводу, что на Афоне существовало целых два (!) латинских монастыря:
Афон, как магнитная сила, в конце десятого века привлек к себе латинских монахов не из одного Рима, а и из итальянского города Амальфи, расположенного на берегу Тирренского моря, ниже столичного города Неаполя. Пришедши на Святую Гору до 980 года, амальфинские рабы Божии (не упомянутые в уставе Цимисхия 971 года) купили себе место на правой стороне речки, вытекающей из-под большого и малого Афона с северной стороны этой горы, и тут почти у моря на красивом холме построили себе монастырь во имя Пресвятой Девы Марии, от которого остались поныне только башни и развалины водопровода [7].
При этом он не учел того обстоятельства, что «римлянами» часто называли уроженцев не только Вечного Города, но и вообще Апеннинского полуострова – и более того, выходцев из Священной Римской империи, как, к примеру, произошло на Руси в случае преподобного Антония Римлянина, согласно весомому предположению ученых происходившего из немецких земель. В итоге автор соотносит упомянутый им первым «Римский монастырь» – с ныне существующим Каракальским монастырем, а «Амальфитанский монастырь» считает упраздненным и исчезнувшим вовсе. Оставив в стороне логический вопрос – в чем смысл двух латинских монастырей, и не вдаваясь в другие подробности, сообщим, что теория двух латинских монастырей действительно бытовала, но отвергнута сейчас ученым сообществом [8].
О Морфино написал, как уже сказано, современник епископа Порфирия, архимандрит Антонин, который перемежает свои впечатления путешественника с открытиями исследователя:
Мы въехали в глухую пустыню. Дорога наша направлялась все к югу, или, точнее, к юго-востоку, идя косогором под навесом громадных высей Афона. Мы пересекли много оврагов, глухо поросших лесом и совершенно необитаемых, пока спустились к морю в месте, преисполненном дивной красоты и восторгающего дух величия. Здесь от самого гребня афонского спускается к морю сперва ущельем, потом удольем, наконец, широкою лощиною убранная богатейшей растительностью покатость. Посереди ее над самым морем стоит высокий конический холм, от подошвы до верха поросший деревьями и увенчанный башнею с остатками других развалин. Место это называется теперь Морфину, а было некогда обителью православного братства латинского – амальфитанского.
Здесь следует пояснить, что введенное архимандритом наименование братства как Амальфитанское, действительно, бытовало на Афоне, но не соответствовало реальности: так называемая Амальфитанская обитель, Амальфион (отсюда искаженное Морфино, или Морфину) была основана выходцами из Беневента (именно об этом говорит преосвященный Порфирий, соотнеся, правда, эту обитель с неким Римским монастырем). При этом и более широкое понятие – итальянский монастырь – тоже неправомочно, так как Италии как нации в то время не существовало, и в лучшем случае можно говорить об италийской обители, подразумевая под италийцами протоитальянцев. В первые десятилетия обитель называлась по местному топониму – Апофикон (греч.: «склады»), и уже много позднее, ее стали прозывать Амальфитанской. В научном плане правильно употреблять термин бенедиктинская обитель, или же, идя вслед за сложившейся ономастической традицией, – так называемая Амальфитанская обитель.
Архимандрит Антонин продолжает:
О, как трепетало сердце при воспоминании, или, точнее, – воображении сего минувшего братства народов Востока и Запада! [9] Я под двумя актами (985 и 1169 г.) видел вместе с греческими, грузинскою и славянскою подписями и подпись латинскую. Под первым актом подписались двое монахов Sanctæ Lauræ, т. е. Лавры св. Афанасия — Ioahannes и Arsenios. Под вторым подписался уже самостоятельный игумен Киновии амальфийцев, не различаемый хорошо по имени, – по-видимому, Иоанн. Под упомянутым выше филофеевским актом также есть подпись игумена амальфийцев монаха Витона – по греч. переводу (Bιτων), которого прот Св. Горы ставит вторым после себя и называет Ευλαβεςατων [благоговейнейшим], первое место предоставляя игумену великой Лавры, которого величает τιμιωτατων (честнейший). Не думаю, чтобы это были официальные титла тогдашнего времени, еще менее – чтобы в них содержался какой-нибудь намек на догматическую разность обителей.
Благоговейнейшим и честнейшим может быть (и даже – должен быть) инок, и в особенности – игумен.
Когда устроилась эта святогорская латинская киновия, когда и зачем перестала быть, и наконец, в каком месте была? Было бы весьма любопытно узнать всё это.
Русский ученый автор не имел возможности ответить на все эти вопросы. Но он интуитивно почувствовал значение латинской киновии. В самом деле, на протяжении трех столетий, с 985 года (т. е. с акта, под которым впервые появилась латинская подпись), и по конец XIII века так называемая Амальфитанская обитель являла собой живое и красноречивое свидетельство бытования западной монашеской и литургической традиции в самом сердце Православной Церкви. Она устояла в испытаниях и в трагические века, последовавшие за Великой Схизмой, разграблением Константинополя и франкократией, вплоть до восстановления византийского суверенитета над этими землями в 1261 году. Более того, бенедиктинская обитель, несмотря на политико-религиозные трения, сделалась одной из самых процветающих монашеских общин на Афоне. Существование обители латинского обряда на Афоне, в этой цитадели восточного монашества, стало элементом большой политической, экономической, культурной и религиозной игры, развернувшейся на фоне хрупкого и конфликтного равновесия между Священной Римской Империей, папством, Константинопольским патриархатом, Афонской Горой, бенедиктинским Орденом и его «столицей» Монтекассино, королевством лонгобардов и в особенности герцогствами Беневента и Капуи, городом Амальфи и Иерусалимским королевством [10].
Архимандрит Августин пишет далее:
Из упомянутых актов видно только то, что она существовала между 1070 и 1169 годами. Говорливый Плака [11] не мог бы умолчать о предмете, долженствовавшем занимать его не менее, чем нас, если бы в его время Морфину толковалось так же, как толкуется теперь. Думается, что в эпоху крестоносцев аббатство неизбежно должно было стать в ложное положение на Св. Горе, и – или само собою уничтожилось, или было уничтожено.
В самом деле, казалось бы, это весьма логичное предположение о причинах закрытия монастыря: после изгнания «франков» из Византии, вендетта затронула и все «франкское», в том числе и бенедиктинский монастырь. Однако это – позднейшая интерпретация событий, которые имели преимущественно экономические причины – финансовый и хозяйственный упадок обители, вызванный угасанием Амальфи как морской державы, и отток в целом бенедиктинского монашества с Востока.
Описание архимандрита заканчивается блестящим пассажем, выражающим мечтания автора о наднациональной миссии Афона:
На минуту, можно сказать, блеснул этот светлый призрак единения народностей на поприще подвига, озаривши одну из прекрасных страниц афонского монашества, и исчез, к сожалению всякой христолюбивой души. Навсегда ли? Ужели не возвратится опять вожделенный день, в который на одном и том же святогорском акте подпишутся и Ηγυμενος, и Abbas, и монах церковник, и грузинец, и валах, и араб, и почему бы не копт, не армянин, не турок наконец? Говорю: святогорском акте; потому что Святая Гора Афон есть самое средоточное место православного мира – наилучшее и наиудобнейшее для сплетения подвижнического венца из разных народностей, в украшение давно ожидающей его невесты Христовой. Знаю все возражения и вижу все затруднения, но не теряю сладкой надежды, что православная Церковь откажется некогда от народных монополий, сознáет себя одним семейством Христовым и перестанет делиться. Гражданского майората в ней не может быть – потому что у нее нет владения на земле, потому что жительство ее на небесех есть. Много и долго можно (и нужно) говорить на Св. Горе о Св. Горе для Св. Горы, но пусть и говорят многие! [12]
Так сюжет с латинской святогорской обителью подвиг архимандрита Антонина на более масштабные размышления – о сущности и роли всего Афона, и о его месте в лоне всего христианства.
В заключение заметим, что настрой о. Антонина, увы, принадлежит к прошлому: в настоящее время преобладает тенденция или к замалчиванию истории латинской святогорской обители, или даже к ее «демонизации». Утверждается, что «Морфино, бывшее святилище черной Венеры, одинокая башня [13]», принадлежит к тем афонским местам, «в которых монахам никто не благословлял жить и молиться» [14]. Более того, якобы «Морфино сейчас – запретное место, место где, по преданию, бесы вечером собираются на совет перед ночным нападением на монахов. Посещение запрещено» [15].
Это, конечно, не так. Морфино доступно для посещения, его «амальфитанская» башня – одна из важных достопримечательностей Афона, наводящая просвещенного паломника на размышления о встречах Востока и Запада. Пусть она сейчас пустует, но вовсе нельзя исключить возможности, что сюда могут прийти православные итальянцы, коих сейчас немало, и вознесут молитвы, если не на латыни, то на итальянском, благо сейчас церковнославянские богослужебные тексты адекватно переведены для православных приходов в Италии [16].
[1] Cуществует небольшой очерк на эту тему, написанный отцом-иезуитом Дж. Хофманном: Hofmann G. Athos e Roma // Orientalia Chrisiana, V, № 19, 1925, pp. 137–147. Текст, в русле идеологии Римско-Католической Церкви той поры, которая рассматривала православных как схизматиков и как субъектов, нуждающихся в возвращении под папский омофор, заканчивается наивным вопросом: «Придет ли время, когда Афон вновь признает Флорентийскую унию?»
[2] См. «восточную» точку зрения: Иванов А.И. О пребывании Максима Грека в доминиканском монастыре св. Марка во Флоренции // Богословские труды. Вып. XI. М., 1973. С. 112–119. «Западная» наиболее полно выражена в книге эмигранта первой волны, католика восточного обряда Ильи Денисова; см. Denisoff E. Maxime le Grec et l'Occident. Louvain 1943.
[3] Письмо монсеньора Франческо Инголи от 1628 г.; см. Hofmann G. Athos e Roma… цит. Р. 139.
[4] Первоначально роль Шевтоньского монастыря находилась в унисоне с римскими учреждениями такого плана – Руссикумом, Папским Восточным институтом, русско-католическим приходом св. Антония, а именно – подготовка к переходу в католичество православных «схизматиков» из России, которые в Бельгии были представлены значительным числом беженцев, преимущественно, из аристократических слоев.
[5] Порфирий (Успенский), еп. История Афона; цит. по: http://western-saints.livejournal.com/14036.html
[6] См. Мерлини М. Неизвестный Афон / ред. и пер. М. Талалая. М.: Индрик, 2016. Современный итальянский автор не пользовался русскими источниками, и наша статья восполняет этот пробел.
[7] Там же.
[8] См. небольшую современную статью Д. Настасе «Неизвестный афонский монастырь X в.» (Nastase D., «Λανθάνουσα ἀθωνίτικη μονὴ τοῦ 10ου αἰώνα» (“Un couvent athonite ignoré du X-e siècle”) // Byzantina Symmeikta (Συμμεικτα) 5, National Hellenic Research Foundation, 1983. P. 287–293), где также утверждается о двух обителях, хотя при этом современный автор уже не отождествляет «Римский» монастырь с Каракаллом (об основании которого теперь стало много известно), а просто заявляет о нераскрытой его судьбе.
[9] Как далеко это настроение архмимандрита Антонина от тяжелых дум некоторых современных паломников, видящих в Амальфионе лишь отзвук католической экспансии и чающих «изгладить память о том, что на Афоне был латинский монастырь – православное амальфитанское аббатство»; см. http://www.isihazm.ru/?id=384&iid=1969
[10] Подробнее см. Мерлини М. Неизвестный Афон…
[11] Плака (Василий) – один из псевдонимов Василия Григоровича-Барского.
[12] Антонин (Капустин), архим. Заметки поклонника Святой Горы. Серия «Русский Афон». М.: Индрик, 2013. С. 142–143.
[13] От построек бенедиктинского монастыря уцелела только одна башня.
[14] Сенькин С. Украденные мощи. Афонские рассказы. М., 2007. Цит. по: http://rumagic.com/ru_zar/religion_rel/senkin/0
[15] http://www.isihazm.ru/?id=384&iid=1969
[16] На Афоне, к примеру, часто бывает настоятель миланского прихода МП РПЦ архимандрит Димитрий (Фантини), коренной миланец.
Фото с сайта http://www.artrz.ru/authors/1805038816/index.html
Публикации
Доклады
