Предлагаем вниманию читателей исследование Марины Юрьевны Нечаевой, кандидата исторических наук, старшего научного сотрудника сектора методологии и историографии Института истории и археологии Уральского отделения РАН. В статье анализируется идеология реформирования монашества в России XVIII в. – от Петра I до Екатерины II.
В истории российского православного монашества XVIII век был одним из сложнейших, трагических периодов. Реформирование, начатое Петром I, в разной степени продолженное его преемниками на троне и окончательно реализованное Екатериной II, коренным образом изменило как внешние, так и внутренние условия существования монашества, его численность, состав, образ жизни. Хотя этот период не был обделен вниманием историков, в центре внимания оказывались прежде всего экономические и политические аспекты реформы: подрыв экономической основы существования Церкви в условиях укрепления абсолютной монархии, количество закрытых монастырей, земель и крестьян, отошедших в государственное управление. Екатерининская реформа виделась прямым продолжением петровского замысла [1].
Действительно, преемники Петра I во всех указах, касающихся монашества, подчеркивали их связь с Духовным регламентом. Но можно ли говорить только о растянувшейся по времени одной реформе или менялись не только средства, но и сама идея реформирования монашества?
В череде петровских преобразований реформа монашеской жизни была совершенно логичным компонентом. В полной мере замысел был сформулирован в конце царствования, однако взгляды, положенные в основу реформы, были выражены еще в начале XVIII века. В именном указе Монастырскому приказу от 30 декабря 1701 г. Петр I обосновал необходимость жестких ограничительных мер «не ради разорения монастырей, но лучшего ради исполнения монашеского обещания» [2], в Прибавлении к Духовному регламенту мая 1722 г. привел целый ряд конкретных правил к исправлению «чина монашеского» [3], а в именном указе Синоду от 31 января 1724 г. «пространно» изложил смысл реформы [4].
Христианское монашество, если оно следовало нормам иноческой жизни, Петр I считал заслуживающим уважения и общественно полезным. Однако примеры такого иночества он находил только в «древних монахах» и созданных ими обителях. Смысл иноческого служения он видел в душеспасительных помыслах христиан, которые пытались уединиться, «якобы невозможно в мире спастись» и ради спасения от гонителей веры христианской. Создание первых монастырей, по мнению Петра I, «сие тогда зело доброе дело было», поскольку в них объединялись монахи ради наставничества у наиболее опытных старцев, дабы не поддаться еретическим течениям. Особо подчеркивался аскетизм, необременительность такого монашества для общества. Петр I считал, что это было возможно по природным условиям (в «зело теплых местах», где и овощи произрастали обильно, и одеяния теплого не надо), однако отмечал трудовой образ существования первых монахов («не требуя прочих трудами туне насыщатися») и активную помощь убогим, нищим и больным, которую оказывали в древних монастырях.
Столь идеальный для целей христианского спасения образ жизни просуществовал лишь сто лет, после чего появились «монахи ленивые». Таким образом, «извращение» монашества мыслилось Петром I как явление общее для всего христианства. Возможность бытования в России истинного монашества, следующего идеалам иноческой жизни и обеспечивающего себя, Петр I отвергал: «…сего весьма климат северныя нашея страны не допускает». Однако он признавал необходимость сохранения монашества ради двух «вин»: для восполнения высшей церковной иерархии («архиерейства») и «ради удовольствования прямою совестию оное желающих».
Для восполнения «архиерейства», согласно замыслу указа 1724 г., достаточно было бы двух монастырей – Александро-Невского в Петербурге и какого-либо в Москве «или выведенной отдаленной монастырь». В этих монастырях должны были быть семинарии, выпускники которых могли поступить в трехлетний искус в Александро-Невский монастырь и в это время исполнять послушания, которые не слишком бы отвлекали их от «книг чтения и прочих учительских экзерциций». Приняв монашество, они должны были практиковаться в проповедовании, а свободное время проводить в чтении, переводах и написании книг «о вещах, ведения достойных». Наиболее отличившихся надлежало предлагать к избранию в архимандриты «знатных» монастырей и в архиереи [5].
Современное российское монашество Петр I не считал принявшим иноческий сан «прямой совестью». Не бегство от мирской суеты, а бегство от обязанностей в миру – в этом винил указ иноков: «…ибо дома был троеданник: то есть дому своему, Государству и помещику, а в монахах все готовое, а где и сами трудятся, то токмо вольные поселяне суть, ибо только одну долю от трех против поселян работают». Отказывал указ монашеству и в «разумении» Божественного Писания и учения. Отвергалась и особая польза для мирян иноческой молитвы: «А что говорят, молятся, то и все молятся».
Видя корень всех бед монашества в праздности, Петр I своим долгом государя считал заботу о его исправлении и о том, чтобы от него была не только душеспасительная помощь, но и конкретная «прибыль» обществу. В качестве отрицательного примера излишнего благоволения правителей к иночеству он указал на падение Царьграда в 1453 г., который самым непосредственным образом связывал с умножением числа монастырей в Византии, «все с великими доходы», что привело к недостатку воинов, способных защитить страну.
Путь к очищению современного монашества император видел в ликвидации его «праздности» и обращении монастырей на стезю благотворительного подвижничества. В мужских монастырях он намеревался устроить госпитали и распределять в них «солдат отставных, которые трудитися не могут», а также «прямых нищих». Для служения отставным военным и нищим должны были определяться монахи, причем не моложе 50 лет, в том количестве, которое для этого необходимо, исходя из степени недееспособности призреваемых. Таким монахам не полагались даже отдельные кельи, они обязаны были жить в «чуланах» при больницах. Женские монастыри должны были заниматься призрением нищих и воспитанием сирот обоего пола: мальчиков – до 7 лет, после чего отправлять их «в школы определенные», а девочек учить грамоте и рукоделиям без возрастных ограничений.
Монахов, превышающих количество потребных для услужения отставным и нищим, предполагалось временно определять для сельскохозяйственных работ на монастырских землях, используя их как резерв для пополнения числа служащих иноков по мере естественной убыли последних. Постригать вновь в число трудящихся на земле монахов было запрещено, а в число служащих монахов постриг мог быть открыт только после полного исчерпания ресурса в виде пашенных монахов. Инокини также делились на служащих и добывающих пропитание трудами рук своих – только не на пашне, а рукоделиями.
Судя по тексту указа 1724 г., Петр I знал, что в монашество в то время постригались в основном представители податных слоев населения (крестьянство) [6], а также о сложившейся традиции определения на послушания в обителях соответственно имеющемуся опыту и навыкам. Принимавшее постриг приходское духовенство становилось иеромонахами и иеродиаконами и было занято на службе в церкви, а постригающиеся в монашество крестьяне управляли различными хозяйственными делами в вотчинах. Предполагавшиеся к услужению отставным и нищим монахи должны были сочетать эти труды с исполнением служб по церкви, следовательно, в их число должны были поступить прежде всего иеромонахи и иеродиаконы, а по мере вымирания (что должно было произойти в ближайшие десятилетия, учитывая требование возраста не менее 50 лет) их места занимать монахи из числа податных сословий. Возможности пополнения числа трудящихся на земле монахов были закрыты.
В сущности, концепция «исправления» монашества сводилась к созданию двух монастырей для подготовки ученого монашества и превращению остальных (с сокращением числа обителей) в богадельни, в которых монашеству отводилась роль обслуживающего персонала для призреваемых отставных военных, нищих и сирот. «Лучшего ради исполнения монашеского обещания» монастыри должны были придерживаться общежительных порядков, вести затворнический образ жизни [7].
Следует согласиться с общим мнением историков о том, что реформа монастырей стала производной от общей государственной политики Петра I, стремившегося мобилизовать все силы российского общества на служение общему благу в том смысле, как понимал его он. Забота о призреваемых лицах становилась формой «данничества» монашествующих государству, которую они должны были нести так же, как дворянство – военную и государственную службу, кре- стьянство и мещанство – уплату налогов и выполнение повинностей в пользу государства. Неслучайно Петр I употреблял термин «чин монашеский» – он считал возможным поставить его на службу государству и полностью регламен- тировать ее.
В контексте идеологии указа 1724 г. вполне логичны и более практические меры к «исправлению» монашества, изложенные в Прибавлении к Духовному регламенту 1722 г. Прежде всего они заключались в требовании соблюдения правил пострига – ограничений по возрасту, семейному состоянию, социальному положению, а также публичной процедуры пострижения [8]. Система этих правил, имеющих обоснование в нормах канонического права, была направлена на добровольность и сознательность принятия иночества, которое не должно было противоречить социальным обязанностям, имеющимся в миру. Так, постриг состоящих на военной и приказной службе разрешался только при наличии у них отпускных документов от непосредственных властей; запрещено было принимать «чуждого крестьянина», если только он не предоставит отпускное письмо от своего помещика. Для крестьян вводилось дополнительное требование грамотности, что в реалиях XVIII века практически перекрывало возможность пострига для подавляющего большинства российского крестьянства. Неграмотных крестьян можно было постригать лишь по именным указам и синодальным определениям. Любой желающий пострига, из какой бы социальной среды он ни был, обязан был представить свидетельства о том, «не обязан ли он долгами, не бегает ли от суда за воровство, нет ли за ним дела Государева». Чтобы иметь возможность удостовериться в этом, запрещено было постригать пришедших из другой епархии, как «людям честным» неизвестных.
Для «затворения» монастырей, восстановления в них уединенного образа жизни был предусмотрен ряд мер. По текущим делам за стены обители должен был выходить ограниченный круг лиц «по общему избранию» и с выданными настоятелями «подорожными». Отправляться в более отдаленные поездки монашествующие могли только с «подорожными» от правящих архиереев. Обнаруженных без документов «волочащихся монахов» предписано было ловить и отсылать к их епископам, а в столице – в Синод. Монахам запрещалось ходить в гости больше четырех раз в году, посещать дома мирян и девичьи монастыри «без благословной вины».
Для инокинь правила были еще жестче: им вообще было запрещено жить в домах мирян и «по миру скитатися». В Прибавлении было предписано «монастырям женским всегда заключенным быть», допуская только духовников к больным и некоторых других «благословных лиц». Для доступа мирян к имеющимся в женских обителях святыням и на богослужение было предписано сделать два входа в надвратные церкви (а где их нет, то специально построить такие храмы): одни двери должны были вести в храм с улицы, а другие – на территорию монастыря, но через игуменские покои. Во время богослужения в храме монахини должны были стоять отдельно от мирян: на хорах и в трапезе.
Монашествующим предписывалась личная аскетика: «начальникам» разрешалось иметь служителей «не выше потребы». Настоятели не должны были допускать, чтобы насельники проводили жизнь в праздности. По мысли Петра I, весьма на пользу инокам было бы «завести художества»: столярное дело, иконопись, монахиням – женские рукоделия. Все монашествующие должны были исповедоваться и причащаться не реже четырех раз в год в посты.
Как испытанные христианской традицией средства укрепления духовных основ иноческой жизни предписывались соблюдение общежительных норм и проживание в многобратственных монастырях. Эти же средства считались полезными для укрепления материального достатка обителей: общежительность должна была способствовать экономному ведению хозяйства и предотвращать расточительность, а сведéние малобратственных монастырей в обитель с количеством иночествующих не менее 30 человек – повышению доходов монастыря, которые могли тратиться на нужды благотворительности. Укрупнение монастырей мотивировалось и заботой о регулярном богослужении в действующих храмах, которое сложно было обеспечить малым составом братии. Относительно же возведения новых построек, в том числе церквей, предписывалась разумная сдержанность: монастырские доходы надо тратить на нужды благотворительности, а не на «строение бываемое чрез потребу от излишества, еже и не на славу Божию» [9].
В целом замысел этой реформы имел свою логику, основанную на тезисе о безусловном праве государя определять форму общественно-полезного существования монастырей. Если раньше монастыри воспринимались как «государево богомолие», а монашеская молитва как полезная и государю, и всему населению страны форма общественного служения, то в условиях секуляризирующегося сознания (прежде всего затронувшего верхние слои российского общества) монашеская молитва была низведена до частного дела. Петр I предписывал монастырям другую общественную функцию, которая оправдывала их существование, – быть не только общественно-необременительными (приобщив монашествующих к «художествам»), но и заняться активной благотворительностью.
Петр I полагал, что эту задачу решат штаты монастырей, определяющие списочный состав обителей и монашеских мест в них, на которые положено государственное содержание, исходя из того, что в российских природных условиях монахи не могут содержать себя сами, а предоставленные сами себе, по слабости человеческой «извратились». Земли и крестьян государство имело право забрать у монастырей, поскольку владение ими было обусловлено общественными функциями монастырей, и теперь государство брало на себя определение нужного объема обеспечения нового круга функций обителей [10].
Кончина Петра I в 1725 году не дала возможности развернуться реформе полностью. Однако ее ключевые элементы, предписанные отдельными указами в разное время, еще при нем показали, что в реалиях российской жизни воплощение плана может дать совсем другие результаты.
Введение штатов требовало сбора информации о наличных монашествующих, монастырских служителях, вотчинных владениях и крестьянах, состоящих на монастырском призрении лицах. Задача осложнялась огромными размерами страны, слабо развитой инфраструктурой, недостатком грамотных лиц на ме- стах для составления описей, низкой исполнительской культурой административного аппарата. В 1710 году был определен штат и государственное содержание только 80 монастырям, в основном в Патриаршей области (впоследствии несколько скорректированные) [11]. С целью стабилизации постоянно меняющейся ситуации, а также исходя из тезиса об излишнем количестве имеющихся монастырей и иночества, был введен запрет строить новые монастыри без ведения Синода (сформулированный в Прибавлении к Духовному регламенту) [12] и запрет на постриг (именным указом 28 января 1723 г.) [13].
В 1701 г. была сделана попытка передать монастырские вотчины в управле- ние Монастырского приказа [14], однако эта реформа не дала ожидаемого результата, и при открытии Синода в 1721 г. они были определены в его ведение «того ради, что оные от гражданских управителей пришли в скудость и пустоту» [15].
В противоречие с картиной, рисуемой указом 1724 г., в монастыри с 1719 г. отправляли отставных военных не только в госпитали, которые были лишь в некоторых обителях, но и для проживания на монастырском содержании в вотчинах [16]. Иноки не ухаживали лично за отставными в вотчинах, а лишь давали содержание из монастырских доходов, и это никоим образом не меняло монашеский образ жизни.
Для приобщения монахинь к рукоделиям в 1722 г. были присланы 44 мастерицы из Покровского прядильного двора для обучения прядению льна, но они были распределены в основном по московским обителям [17]. Обычный круг женских рукоделий был известен еще по мирской жизни всем насельницам монастырей, но как «художество» это не воспринималось. Видимо, рукодельные занятия были распространены не во всех монастырях. Например, в женских обителях Среднего Урала в 1722–1724 гг. картина была разная: в Далматовском Введенском монастыре из 75 насельниц 32 делали «швение на братию и сестр нужное», а еще одна – «сукон чернение» [18], а из всех женских монастырей Прикамья только монахиня Мелания в Соликамском Преображенском монастыре, родом из крестьян, плела кружева, относительно остальных монахинь региона было указано, что они рукоделия не имеют [19].
С 1723 г. началось укрупнение монастырей путем сведения насельников малобратственных обителей в более крупные. Однако к началу 1726 г. стало ясно, что реформа дает прямо противоположные задуманному результаты: неподготовленный и скоропалительный перевод монашествующих обернулся психологическими конфликтами во вновь сформировавшихся монашеских сообществах, ухудшением условий существования иноков, снижением доходности монастырских хозяйств и поступлений налогов в казну. Тезис, что монастыри должны иметь не меньше 30 иноков для устойчивого во всех отношениях существования, абсолютно не подтвердился на практике. Именным указом 3 февраля 1727 г. находившиеся прежде на своем содержании малобратственные монастыри восстанавливались [20].
Практика применения запрета на постриг дала результаты, также непредвиденные в реформе. Тотальный запрет, введенный именным указом 28 января 1723 г., в 1725–1729 гг. был скорректирован разрешением на постриг вдового духовенства, лиц с богословским образованием и отставных военных, а его действие ограничено только Великороссией [21]. Однако все эти исключения не обеспечивали поддержания достаточной для функционирования монастырей численности иночествующих. Отставные военные предпочитали жить в монастырях на покое без монашеского пострига, студентов было мало, приходское духовенство далеко не всегда стремилось закончить свои дни иноками. Так, по сведениям о 13 монастырях Прикамья, монашество в этом регионе с 1724 до 1735 г. сократилось на 25 % [22]. Ощущая на практике последствия запрета на постриг, монастыри шли на нарушение предписаний, постригая по мере необходимости и из «запрещенных чинов».
В 1733 г. начались следствия о постриженных в нарушение указов. Выявленные факты пострига и приема в монастыри пришлых монахов без отпускных документов носили массовый и повсеместный характер. Постриженных из неуказных чинов лишали монашества и отправляли на прежние жилища. С пришлыми «беспутно волочащими монахами» поступали еще строже: после расстрижения их отсылали в светский суд для учинения публичного наказания, а уж потом отправляли по домам [23].
Следствия 30-х гг. опустошили российское монашество. Согласно анализу, проведенному Б В. Титлиновым, в 1739 г. в мужских монастырях империи оставалось 7802 монаха. По определению Монастырского приказа, сделанному еще в петровское время, предполагалось при введении штатов иметь в мужских монастырях 8976 человек (причем расчет был сделан не на все епархии и ставропигиальные монастыри). Если же исключить эти «неопределенные» епархии и монастыри, то в оставшихся обителях в 1739 г. было вообще 5670 человек. Та- ким образом, даже по сравнению с «плановыми цифрами» штатного расписания реальная убыль монашества в результате проведения следствия и расстрижения виновных была на 3306 человек больше, чем требовалось. В некоторых епархиях численность монашества сократилась в два-три раза [24].
Синод, оценивший положение как катастрофическое, 24 августа 1739 г. отправил в Кабинет министров сообщение о необходимости разрешить постриг в монашество на условиях Духовного регламента. Картина кризиса в монастырях была весьма выразительна: «…ныне в монастырях иеромонахов, иеродиаконов и монахов весьма недостаточно, а во многих монастырях и никого нет, в числе же и наличных иеромонахов и иеродиаконов многие престарелые и увечные», в обителях некому совершать богослужение в храмах, да и «к разным монастырским необходимо потребным исправлениям определять некого», а «желателей» пострига из разрешенных вдовых священнослужителей и отставных солдат «почти никого не является», священнослужителей, к тому же, не хватает и в приходских церквях, поэтому желающие монашества священники и диаконы не могут принять постриг [25].
Только в правление Иоанна VI и регентши Анны Леопольдовны высочайшей резолюцией от 22 декабря 1740 г. был разрешен постриг в мужских монастырях по нормам Духовного регламента и даже с одним существенным посла- блением – отменой обязательной грамотности для крестьян [26]. В мае–июле того же года, по докладам Синода, именными указами были даны разрешения на сокращение срока искуса до 6 месяцев, на получение разрешения на постриг у епархиальных архиереев, а не в Кабинете министров, на снижение допустимого для пострига возраста женщин до 30 лет [27].
Очередной дворцовый переворот, приведший на российский престол в ноябре 1741 г. императрицу Елизавету, которая всеми средствами стремилась стереть из памяти подданных недолгий период регентства, поставил под сомнение действительность этих послаблений, сделанных для монастырей. 22 марта 1749 г. был издан именной указ, вновь запрещавший постриг «великороссиян» без именных указов [28]. Запрет был отменен именным указом 6 сентября 1761 г., разрешавшим постриг на условиях Духовного регламента [29]. Анализ делопроизводственной документации монастырей, проведенный по Среднему Уралу, показывает, что монастырские и епархиальные власти, напуганные следствиями 30-х гг. XVIII в., не осмеливались постригать из запрещенных чинов, а найти желающих иночества среди лиц, разрешенных к постригу, да еще с отпускными документами, в нужном для восстановления численности иночества количестве не удавалось. Для пополнения монашества старались использовать все оставленные законодательством возможности. Прежде всего старались убедить принять постриг вдовое приходское духовенство. Поскольку указ 1740 г. разрешал постриг крестьян, имеющих отпускные документы, не требуя их грамотности, монастыри давали такую возможность своим крестьянам и монастырским служителям. Удавалось получать необходимые для пострига увольнительные документы и посадским жителям – вероятно, наименее трудоспособным из них (по материалам монастырей Прикамья, например, в 1741–1746 гг. они составляли 17 % вновь постриженных в регионе). Из отставных солдат постриг принимали считаные единицы [30].
По мере старения и дряхления иноков все чаще епархиальные и монастырские власти пытались восполнить необходимое для управления монастырскими и вотчинными делами число постригом вдового духовенства, которое, согласно православной традиции, не должно было продолжать богослужение на приходах. Но обремененные малолетними детьми овдовевшие священники не готовы были принять постриг, да и не всегда хотели этого. В архивах монастырей и Синода сохранились свидетельства явного давления, оказываемого на них епархиальными и монастырскими властями, что нарушало добровольность пострига и, как следствие, приводило к сокращению сроков и строгости искуса, а впоследствии и к девиантному поведению некоторых представителей монашества [31].
Привлечение монашествующих к благотворительным трудам в форме призрения отставных военных тоже пошло не так, как это мыслилось Петром I. Император описывал картину богадельни для инвалидов и немощных из числа отставных. На практике на монастырское содержание поступали в большинстве своем достаточно дееспособные отставники, которые поселялись в вотчинах, находились на монастырском содержании (поэтому старались выбрать более обеспеченные обители), обзаводились женами и детьми [32]. К 1759 г. в стране было 947 монастырей, в которых проживали 10 092 монаха, отставных же в монастырских вотчинах было 1358 человек [33]. По мере возможности и потребностей отставных использовали для выполнения различных административных поручений для монастырей. Таким образом, оказались востребованы не труды монашества по уходу за больными, а выделение средств на содержание отставников. Использование монастырей в образовательных целях, по замыслу Петра I, должно было носить ограниченный характер: требовались две обители для подготовки ученого монашества и признавалось полезным во всех монастырях учить насельников «не точию да читают писания, но да и разумеют», причем такое обучение должно было вестись в общей келье, а вот писать что-либо «по кельям» монахам запрещалось [34].
Кроме Александро-Невского монастыря, предназначенного для подготовки ученого монашества, в 1723 г. для таких же функций был выделен Московский Заиконоспасский монастырь, в котором размещалась Славяно-греко-латинская академия, куда стали собирать со всей страны молодых монахов (до 30 лет) [35]. Что касается научения монахов Священному Писанию, то в обителях как до издания Духовного регламента, так и после к этому относились с разным рвением. Традиционно в православных монастырях существовала практика чтения за трапезой книг духовно-нравственного содержания, эта форма «уразумения» была доступна всем. Судить о грамотности монашества по документации XVIII в. сложно. В обителях Прикамья, например, в ходе следствий середины 30-х гг. XVIII в. из монахинь не смогла подписаться ни одна, а из монахов – только 26 % [36]. Конечно, грамотность не сводилась к навыкам письма, но полагаем, что начальный уровень таких навыков все-таки сопровождался способностью поставить свою подпись. В ведомости же Далматовского Введенского женского монастыря уже в 1722 г. грамотными были указаны семь из 75 монахинь [37]. По мере изменения социального состава росла и грамотность монашества, но не за счет обучения в монастырях, а за счет притока уже грамотного вдового духовенства.
Наиболее последовательно, чисто полицейскими мерами, добивались «затворения» монашествующих в стенах обители для лучшего контроля за их образом жизни. Мерами к этому была регламентация отпускных документов, запрет на прием пришлых монахов и санкции за его нарушение [38]. Эти меры были составной частью политики регуляции социального состава принимавших постриг.
Попытки упрочения других аспектов монашеской жизни предпринимались эпизодически. Так, после нескольких указов 1723 г. больше не напоминали о необходимости перестройки надвратных храмов в женских обителях ради сохранения уединения [39]. После повторения в 1729 г. требования отрешить от служения в женских монастырях вдового приходского духовенства [40] эту норму тоже не вспоминали. По аргументированной просьбе монашествующих в некоторых обителях могли быть утверждены необщежительные нормы жизни [41].
В целом в 20-е – начале 60-х гг. XVIII в. заявленная Петром I реформа монастырей развивалась весьма неравномерно. Наиболее последовательно (но только с 1733 г.) проводилась политика соблюдения социальных ограничений на постриг. Наименее регулируемой указами светской и церковной власти была внутренняя организация локальных монашеских социумов.
Результатом преобразований стал изменившийся состав монашества: численность иночества сократилась, источники его пополнения кардинально изменились (уменьшилось число крестьянства и возросло количество вдового приходского духовенства). Это имело негативные последствия для главного замысла реформ: произошло не укрепление, а ослабление внутренних основ жизни монашеских социумов (меньшая мотивация на принятие пострига, ослабление стабильности состава общин). Реализация реформ показала ошибочность ряда положений, составлявших основу замысла: опыт укрупнения малобратственных монастырей опроверг тезис об оптимальном размере монашеских локальных социумов; распределение отставных военных по обителям не привело к обращению монашества к делам благотворительности. На фоне резкого уменьшения числа монашества осложнилась задача эффективного управления монастырскими владениями, что отрицательным образом сказывалось на сборе налогов и сокращало возможности использования доходов монастырей на благотворительные нужды.
Попытка вмешаться в управление монастырскими хозяйствами и тем обеспечить государственный интерес в налогах и повинностях была сделана императрицей Елизаветой Петровной, которая указом от 6 октября 1757 г. повелела передать управление монастырскими вотчинами посланным офицерам, а иночеству сохранить прежнее содержание, пока не будут изданы штаты монастырей. Императрица мотивировала свое решение заботой о том, чтобы «духовной чин не был отягощен мирскими попечениями». В отличие от Петра I, она не выступала с критикой современного монашества, наоборот, пыталась предстать его благодетельницей. «Освобождая» монашество от «отягощения» хлопотами по управлению хозяйством, императрица освобождала его и от благотворительных задач, объявляя о намерении создать инвалидные дома, на содержание которых и должны были пойти доходы с монастырских земель. Офицеры столкнулись с недостатком информации для организации управления, и началась очередная опись монастырского имущества для разработки штатов.
В свое недолгое правление Петр III успел издать 16 февраля 1762 г. указ о передаче монастырских владений государству [42] с назначением всем наличным инокам того денежного оклада, какой они получали раньше, или в размерах предписанного указом от 22 мая 1724 г. [43] Снова вводился полный запрет на постриг. Реформа была отменена императрицей Екатериной II 12 августа 1762 г. [44] и не успела реализоваться. Но это было лишь тактическим ходом.
Уверившись в прочности своих позиций, императрица указом от 26 февраля 1764 г. провела секуляризацию церковных владений во всех великороссийских епархиях. Для архиерейских домов и монастырей вводились штаты, определявшие численность духовных лиц, на которых давалось государственное содержа- ние, при этом из их управления изымались земельные владения и крестьяне.
Комиссия о церковных имениях, готовившая реформу, исходила из сумм, которые полагала возможным собирать ежегодно с вотчин, отходящих теперь государству, а также средств, необходимых на «дела богоугодные» (на содержание отставных военных и инвалидов, на учреждение семинарий, на содержание епархиальных богаделен, на выплаты различным духовным лицам, приезжающим из-за границы и живущим в Святой Земле). Из этих же сумм предполагалось содержать все синодальные учреждения, а также управляющий персонал, назначаемый в бывшие духовные вотчины.
В своем манифесте Екатерина II устройство благотворительных дел в государстве показывала как свой монарший долг: «Но кто может столь неразумен и дерзновенен пред Богом явиться, чтоб благолепие церковное, поучение народа, нищим призрение, в старости, ранах и болезнях послужившим за веру и Отечество содержание, не принимал за те добродетели, к которым нас прямая вера Христова поучает? И не Мы ли самодержавную власть от Бога приявши над многими народами, паче всех земных о том помышлять должны?» [45]. Указ 26 февраля касался судьбы монастырей, имевших земельные владения и крестьян. Из этих обителей были выделены 159 мужских и 67 женских, которым были определены штаты. Монастыри делились на три класса, различающиеся количеством мест и размером содержания. Сверх этих классов для трех обителей – Троице-Сергиевой лавры, Александро-Невского и Чудова монастырей – устанавливались особые штаты и повышенная сумма. Для каждого класса была определена численность монашествующих, детализированная по сану и послушаниям. Предполагалось оставить 3918 штатных мест: 1366 для монахинь и 2552 для монахов [46].
Относительно монастырей, оставшихся вне списка штатных, Комиссия о церковных имениях 31 марта того же года представила императрице доклад, в котором предлагала оставить определенное количество мужских безвотчинных и маловотчинных обителей исходя из класса епархий, на территории которых они расположены. Всего подлежали сохранению в качестве заштатных 161 монастырь. Выбрать обители было поручено епархиальным архиереям, «из самых луч- ших… точию б были такие, кои бы неоскудное к содержанию своему довольство от мирского подаяния иметь могли», причем земли и прочие угодья, прежде им принадлежавшие, изымались, а милостыню просить заштатным монахам запрещалось. Женские заштатные монастыри докладом Комиссии не предусматрива- лись. Императрица утвердила это предложение Комиссии без изменений [47].
Таким образом, и заштатные монастыри отбирались по величине содержания, которое им обещало мирское общество. Не попавшие в число заштатных и штатных обители подлежали закрытию.
Принцип отбора монастырей в число штатных и даже заштатных – по размерам материального обеспечения – не имел ничего общего с желанием сохранить наиболее крепкие в духовном отношении монашеские общины. Положение в штат становилось своеобразным подарком самым состоятельным обителям, у которых государство забирало земли и крестьян.
Численность монашеских общин, положенных в штат, должна была быть небольшой: 12 мест в мужских монастырях 3-го класса, 17 – в мужских 2-го класса и женских 2-го и 3-го классов, 33 в мужских 1-го класса и от 52 до 101 в женских 1-го класса. Это было значительно меньше того размера монашеских общин, ко- торый признавался желательным Петром I. По екатерининским штатам лишь первоклассные монастыри, которых было 20, дотягивали до такой численности насельников. Общая численность монашествующих, предусмотренная екате- рининскими штатами, была значительно меньше той, которая фигурировала в планах реформ в начале XVIII в., и примерно в 2,5 раза меньше той, которая имелась к 1764 г. [48].
Сокращение численности должно было произойти со временем, по мере вымирания монашествующих, поскольку новые постриги были запрещены до окончания разведения наличного состава по обителям (сначала закрывали монастыри, не попавшие в число штатных и заштатных, потом по мере убыли иночества должны были закрываться заштатные). Перевод монашествующих из закрываемых монастырей на штатные места носил отчасти формальный характер, поскольку престарелых и немощных, которым не по силам был переезд, согласно указу 27 ноября 1769 г., оставляли на прежних местах и только зачисляли в штат на бумаге [49]. Подобный характер переводов был предусмотрен указом от 26 февраля 1764 г. и для отставных военных, распределяемых по городам на квартиры [50].
В 1786 г. реформа была распространена и на монастыри Малороссии [51], а в 1788 г. – на монастыри Харьковской, Екатеринославской, Курской и Воронежской губерний [52].
Введение штатов монастырей в юго-западных землях, присо- единенных к Российской империи в конце XVIII в., и Грузии, проводившееся вплоть до середины XIX в., уже не повлияло на великороссийские обители, поскольку осуществлялось в рамках этих регионов [53].
Всего, по подсчетам П. Чудецкого, в ходе реализации реформы было закрыто до конца XVIII в. 637 монастырей из 1072, имевшихся к 1764 г. (60 %), в том числе 508 мужских (из 863) и 129 женских (из 209) [54].
Обращение к материалам монастырских фондов показывает, что сокращение численности монашества в конце XVIII в. продолжалось и после сведения (реального и формального) заштатных иноков в штатные обители. Например, на Среднем Урале (в границах Пермской епархии) в оставшихся трех штатных мужских монастырях к середине 90-х гг. (1794–1795 гг.) было 13 монахов и 24 бельца. Женских обителей в этом регионе официально уже не существовало, хотя в Далматове еще жили восемь монахинь, официально причисленные в штат Енисейского монастыря [55]. Мужские обители не могли заполнить штатные места, хотя полный запрет на постриг был снят в 1789 г. [56] После реформы 1764 г. монастыри лишились такого источника пополнения иночества, как крестьяне и монастырские служители собственных вотчин, а желающих из числа вдового духовенства было недостаточно даже для заполнения штатных мест. Препятствием к полноценному существованию монашества стало уже не ограниченное количество мест с гарантированным штатным жалованьем, а отсутствие желающих и могущих стать монахами.
Таким образом, главная прoблема дальнейшего функционирования православной монашеской общности состояла в тех социальных ограничениях, которые закрывали доступ в нее податных слоев населения, из которых в досинодальный период и формировалось российское иночество.
С 1764 г. монашество последовательно освобождалось от прежних социально- благотворительных функций. В условиях изъятия вотчин и определения четко фиксированных по статьям расхода штатных сумм монастыри просто не имели средств для благотворительности.
Указ 26 февраля 1764 г. предписывал впредь отставных солдат по монастырям на пропитание не определять, а отводить им жалованье на проживание в квартирах в 31 городе России. Это решение аргументировалось взаимным недовольством отставных и монашества прежним вариантом довольствования [57].
В связи с определением отставных на квартиры встал вопрос и о содержании при монастырях умалишенных и колодников, которых прежде сторожили отставники. Теперь государство брало на себя их обеспечение, но отправляло в те монастыри, которые считало подготовленными. Еще в 1762 г. для содержания умалишенных были отведены новгородский Зеленецкий и московский Андре- евский монастыри (в перспективе для них должны были построить отдельные государственные долгаузы) [58]. В 1766 г. для содержания колодников был назначен Спасо-Евфимиев монастырь Суздальской епархии [59]. Когда в 1768 г. тобольский губернатор Д.И. Чичерин подал представление в Сенат о необходимости определения в его губернии умалишенных в какой-либо штатный монастырь с неполным комплектом братии для содержания их там на вакантном штатном жалованьи, Синод (по обращению Сената) 11 августа того года предписал губернатору по согласованию с тобольским архиереем выбрать для этих целей один из упраздненных монастырей епархии [60].
Практика помещения в монастыри для отбытия епитимии лиц за нарушения церковных предписаний сохранялась. Наиболее частым проступком, за ко- торый отправляли в монастырь, было пьянство приходского духовенства [61]. Такая мера помогала поддержать авторитет духовенства в приходах, но расшатывала внутренние правила существования обителей. В женских монастырях, даже не попавших в штат, продолжали содержать колодниц за преступления в области семейного права или за участие в «богопротивных сборищах» [62].
Поскольку жалованье монашествующие получали персонально, следствием введения штатов стало разрушение общежительных основ жизни монашеских сообществ [63]. Синод, некоторые архиереи и настоятели пытались восстановить общежительность, но монашествующие толковали новый порядок распределения штатных сумм иначе. 27 января 1766 г. Синод указом подтвердил обязательность общей трапезы, поскольку без нее «монастырскому обыкновению и порядку немалое помешательство, а между самих оных монахов неустройство и неприличность произойти может» [64]. Указом от 16 ноября 1775 г. Синоду пришлось прописать порядок раздела штатных сумм, предназначавшихся на различные повседневные нужды монашества, поскольку настоятели монастырей писали, что это вызывает постоянные конфликты в монашеских социумах [65]. Материалы монастырских архивных фондов подтверждают существование в штатных обителях екатерининской эпохи конфликтов между братией и настоятелями из-за раздела штатного содержания, а также нередкие случаи девиантного поведения монашествующих [66].
Еще одним негативным последствием екатерининской реформы стало разрушение многих монастырских архитектурных комплексов. Начиная реформу, светская власть предполагала использовать освобождающиеся постройки для различных государственных и церковных потребностей. 17 июня 1765 г. высочайшим повелением строения упраздненных обителей могли передаваться в ведение Военной коллегии для назначения под войсковые квартиры [67], однако коллегия ни разу не воспользовалась этим правом [68], а 21 августа 1779 г. сообщила Синоду, что не намерена занимать монастырские постройки [69].
Имущество закрываемых обителей передавали ближайшим приходам, но они не всегда могли содержать монастырские постройки в должном виде. Имущество монастырей, находившихся в отдаленных местах, оказывалось ненужным никому. Заштатные монастыри, воспринимавшиеся как временно существующие до перераспределения монашества на штатные места, не получали средств для поддержания монастырских построек [70], да и в штатных отпускаемых от казны средств хватало только на мелкие ремонтные работы в храмах, на все более крупные строительные нужды надо было испрашивать отдельное разрешение Синода.
Введение штатов стало трагедией для монастырей упраздняемых и заштатных, насельников которых либо ожидала отсылка в другие обители, либо окончание своих дней на прежнем месте среди стареющих и дряхлеющих собратьев по несчастью. Введение штатов не гарантировало и существование штатных монастырей, поскольку теперь они не имели достаточных средств на содержание и ремонт в экстренных ситуациях построек, а при обветшании таковых могли быть переведены по указам властей в другие места, без учета их мнения. Присылаемые в них вдовые, проштрафившиеся на приходе или просто безместные свя- щенники и диаконы, не желавшие иноческой жизни, размывали монашескую идентичность обителей.
Подводя итоги, следует отметить, что вся идеология реформирования российского монашества в XVIII в. была проявлением секуляризации общественного сознания, которая пересматривала роль религиозных институтов. Прежнее почтение к монашеству, признание важности монашеской молитвы испытывали не все. Российские правители, остававшиеся в православной традиции, считали нужным сохранение института монашества, но искали варианты его согласования с общественными потребностями, из которых на первый план ставили государственные задачи. Они различно определяли общественные функции монашества. По замыслу Петра I монастыри должны были превратиться в полезных участников происходивших в стране преобразований. Императрица Елизавета уже устраняла монашество от благотворительных забот об отставных военных и «избавляла» его от ненужных забот об управлении вотчинами, доходы с которых должны идти на нужды благотворительности. Императрица Екатерина II ставила монашество в круг лиц, которые должны быть охвачены благотворительной опекой государства, но уже не возлагала на него никаких общественных функций.
Петр I, клеймя недостатки современного ему иночества, требовал «исправления», предлагая конкретный (хотя и не во всем реальный) путь к тому. Императрица Елизавета благодетельствовала монашеству, «даруя» ему возможность вести душеспасительную жизнь без забот о хозяйстве (и без самого хозяйства). Императрица Екатерина II пристраивала имеющееся монашество на штатные места в монастырях, равно как заботилась об устройстве богаделен в епархиях, назначении денежного содержания отставным солдатам, женам и детям погибших на службе.
Соответственно изменению круга возлагаемых на монашество функций менялось и представление о том, какое количество монастырей и иночествующих должно остаться. Все правители России XVIII в. руководствовались представ- лением о полном праве государя выбирать форму использования монастырских доходов на благотворительные нужды, поскольку монастырские владения сформировались за счет пожертвований государей и частных лиц на богоугодные дела.
Характерное для секуляризирующегося общества вытеснение религиознoсти в сферу частной жизни человека проявилось в представлении о приоритетности государственных обязанностей перед свободой выбора иноческого пути.
Это привело к жестким административным мерам контроля за соблюдением социальных условий пострига. Их реализация на практике показала невозможность поддержания прежней численности монашества в социальных реалиях российского общества XVIII в.
Резкое сокращение численности монашества в условиях сохранения монастырского землевладения приводило к нарастанию проблем формирования управленческого состава для монастырских хозяйств и монашеских социумов. Попытки изыскать кадровый резерв путем использования различных форм давления на вдовое духовенство привели к ослаблению мотивации к постригу и, как следствие, понижению культуры иноческой жизни.
В условиях сокращения численности монашества (на Среднем Урале, например, с 20-х гг. до конца XVIII в. иночество сократилось в 27 раз [71]) требование активной благотворительности от монастырей становилось нереальным. Перекрыв основные социальные резервы пополнения монашества, императорская власть обрекла его на постепенное старение и дряхление. Монашеские сообщества сами постепенно превращались в контингент лиц, нуждающихся в уходе.
Определяя политику относительно монастырей, центральная светская власть требовала прежде всего заботиться об отставных военных, не учитывая другие виды социальной помощи, которые монастыри выполняли и раньше, и продол- жали нести в синодальный период: пострижение в монашество и принятие на монастырское содержание престарелых [72], девиц, содержание подъепитимийных лиц, умалишенных. Идея устройства на монастырское содержание отставных военных оказалась непродуманной. Непродуктивным оказалось и требование создания многобратственных монастырей. Исторически недостоверным был краеугольный тезис политики перевода монастырей в штат, утверждавший невозможность существования в России монашества, живущего своими трудами.
Реформирование монашества показало, что на практике центральную светскую власть прежде всего интересовало согласование принципов существования монастырей с государственными интересами сохранения податной базы и обеспечения государственной службы. Многоаспектность реформы, декларированной Петром I, после его кончины свелась в основном к попыткам составить штаты и проконтролировать соблюдение социальных ограничений на постриг. Реформы проводились сугубо административными мерами и не смогли «исправить» монашество, зато поставили его на грань исчезновения, сократив его численность до критических размеров. Сам выбор штатных монастырей по ко- личеству бывших прежде в их владении монастырских крестьян не имел ничего общего с сохранением лучших в духовно-нравственном отношении обителей.
Медленное и тяжелое возрождение монашеской жизни произошло уже в XIX в., хотя духовный импульс ему был дан еще в конце XVIII в. старцами, которых было немного, но они являли собой примеры истинно подвижнической, аскетической и духовно осмысленной иноческой жизни. Появление старцев стало своеобразным ответом живого начала, все-таки сохранявшегося в русском монашестве, на сугубо бюрократические реформы, давившие иночество весь XVIII век.
[1] Чудецкий П.И. Опыт исторического исследования о числе монастырей русских, закрытых в XVIII и XIX веках. Киев, 1877; Зверинский В.В. Материал для историко- топографического исследования о православных монастырях в Российской империи с библиографическим указателем: в 3 т. СПб., 2007; Завьялов А. Вопрос о церковных имениях при императрице Екатерине II. СПб., 1900; Семевский В.И. Крестьяне в царствование императрицы Екатерины II. Т. I–II. СПб., 1901–1903; Верховской П.В. Населенные недвижимые имения Св. Синода, архиерейских домов и монастырей при ближайших преемниках Петра Великого: Коллегия экономии и Канцелярия Синодального экономического правления. (15 июля 1726 г. – 12 мая 1763 г.): Исследование в области истории русского церковного права. СПб., 1909; Булыгин И.А. Монастырские крестьяне России в первой четверти ХVIII века. М., 1977; Комиссаренко А.И. Русский абсолютизм и духовенство в ХVIII веке. М., 1990; Зирбуева В.Г. Секуляризация церковного землевладения в Псковской провинции во второй половине XVIII в.: дис. … канд. ист. наук. СПб., 2011 и др. Более многосторонний подход к анализу этих реформ дан в монографиях: Горчаков М.И. Монастырский приказ. (1649–1725 г.): Опыт историко-юридического исследования. СПб., 1868; Ивановский В. Русское законодательство XVIII и XIX вв. в своих постановлениях относительно монашествующих лиц и монастырей: Опыт историко-канонического исследования. Харьков, 1905; Смолич И.К. Русское монашество: 988–1917; Жизнь и учение старцев: Приложение к «Истории Русской Церкви». М., 1997 (переизд. 1999). С. 255–290; Монашество и монастыри в России XI–XX веков / отв. ред. Н.В. Синицына. М., 2002. С. 186–226; Федоров В.А. Русская Православная Церковь и государство. Синодальный период. М., 2003. С. 52–88.
[2] Полное собрание законов Российской империи. Собрание первое (далее – ПСЗ-1). Т. IV. СПб., 1830. № 1886. С. 181–182.
[3] ПСЗ-1. Т. VI. СПб., 1830. № 4022. С. 699–715. Ранее большинство этих правил уже было предписано отдельными императорскими указами (подробнее см.: Горчаков М.И. Указ. соч. С. 121–182).
[4] ПСЗ-1. Т. VII. СПб., 1830. № 4450. С. 226–233.
[5] Там же.
[6] Шамина И.Н. Из истории Вологодских монастырей XVI–XVII вв. (состав насельников) // Отечественная история. 2003. № 1. С. 143; Нечаева М.Ю. Монашество Среднего Урала синодального периода: принципы формирования и социальный состав. Екатеринбург, 2016. С. 30–32; Кустова Е.В. Монастыри и монашество в социокультурной истории Приуралья в середине XVI – первой четверти XVIII века: дис. … д-ра ист. наук. Т. 2. Киров, 2017. Т. 2. С. 7–11.
[7] ПСЗ-1. Т. IV. № 1886; Т. VII. № 4450.
[8] Подробнее о правилах пострига, сформулированных в Прибавлении, и их соответствии нормам церковного права и церковной традиции см.: Нечаева М.Ю. Указ. соч. С. 60–66.
[9] ПСЗ-1. Т. VI. № 4022.
[10] Право государя использовать церковные доходы на чрезвычайные нужды (например, связанные с войной), неоспариваемое и в допетровскую эпоху, в период масштабных преобразований Петра I стало обоснованием изъятий доходов и на иные цели (см.: Седов П.В. «Все де ныне государево»: традиции и новации в церковной реформе Петра I // Феномен реформ на западе и востоке Европы в начале Нового времени (XVI–XVIII вв.). СПб., 2013. С. 122–142).
[11] Горчаков М.И. Указ. соч. С. 174–175.
[12] ПСЗ-1. Т. VI. № 4022.
[13] ПСЗ-1. Т. VII. СПб., 1830. № 4151. С. 18.
[14] Горчаков М.И. Указ. соч. С. 121–246.
[15] ПСЗ-1. Т. VI. № 3734. С. 355–356.
[16] ПСЗ-1. Т. V. СПб., 1830. № 3409. С. 726.
[17] ПСЗ-1. Т. VI. № 4089. С. 770–771; Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания. Собрание первое (далее – ПСПиР-1). Т. II. СПб., 1872. № 616. С. 278–279; № 747. С. 440; № 875. С. 567; Т. III. СПб., 1875. № 1088. С. 131.
[18] Государственный архив г. Шадринска (далее – ГАШ). Ф. 224. Оп. 1. Д. 176. Л. 5–10.
[19] Государственный архив Кировской области (далее – ГАКО). Ф. 237. Оп. 81. Д. 6.
[20] Подробнее о замысле и реализации этой реформы см.: Нечаева М.Ю. Указ. соч. С. 42–49.
[21] ПСПиР-1. Т. V. СПб., 1881. № 1490. С. 25–28; № 1492. С. 29; № 1842. С. 413; № 1911. С. 489; Т. VI. СПб., 1889. № 2237. С. 357–358; № 2248. С. 378.
[22] Нечаева М.Ю. Указ. соч. С. 70, 224.
[23] ПСПиР-1. Т. IX. СПб., 1905. № 2854. С. 39–44; № 2941. С. 191–218.
[24] Титлинов Б.В. Правительство императрицы Анны Иоанновны в его отношениях к делам православной церкви. Вильна, 1905.С. 302–304.
[25] ПСПиР-1. Т. X. СПб., 1911. № 3464. С. 294–295.
[26] Именным указом 2 января 1741 г. эти нормы распространены на женские монастыри (ПСЗ-1. Т. XI. СПб., 1830. № 8303. С. 329–331).
[27] ПСПиР-1. Т. X. № 3682. С. 511–512; № 3707. С. 534; № 3717. С. 545; ПСЗ-1. Т. XI. № 8382. С. 424–426.
[28] ПСЗ-1. Т. XIII. № 9591. С. 31; Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания. Царствование Государыни Императрицы Елисаветы Петровны (далее – ПСПиР-Царствование Елизаветы). Т. III. СПб., 1912. № 1108. С. 191–192.
[29] ПСЗ-1. Т. XV. СПб., 1830. № 11332. С. 790–791.
[30] Нечаева М.Ю. Указ. соч. С. 96–114. Е.В. Кустова опубликовала несколько примеров того, как жители Вятской епархии получали отпускные документы от крестьянских и посадских общин для принятия пострига: Кустова Е.В. Монахи и «сродники»: из истории социальных отношений в монастырях Вятской и Великопермской епархии в XVIII в. // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение: Вопросы теории и практики. 2013. № 6 (32): в 2 ч. Ч. II. С. 95.
[31] По монастырям Среднего Урала, например, такие случаи зафиксированы в целом ряде колоритных документов: ГАШ. Ф. 224. Оп. 1. Д. 167. Л. 70–71; Д. 609. Л. 2, 6, 21–21 об.; Д. 653.
Л. 19а–20; Д. 732. Л. 49 об.; Д. 748. Л. 18–19; Государственный архив г. Тобольска (далее – ГАТ). Ф. 156. Оп. 1. Д. 2640. Л. 26 об.–28 об., 44–45 об., 49–50, 55–56; Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания. Царствование Государыни Императрицы Екатерины Второй (далее – ПСПиР-Царствование Екатерины). Т. I. СПб., 1910. № 97. С. 89–90; № 181. С. 222–223; № 186. С. 227–228.
[32] См., например, о численности и содержании отставных военных: Козлова Н. «За старостью и болезнями от службы отставлен…» // Родина. 2009. № 2. С. 99–103; Кустова Е.В. Служба и служение: отставные военные в вятских и пермских монастырях в XVIII веке // Военно-исторический журнал. 2014. № 2. С. 58–65.
[33] Комиссаренко А.И. Разработка законодательных актов секуляризационной реформы 1764 г. // Проблемы истории России. Вып. 2: Опыт государственного строительства XV–XX вв. Екатеринбург, 1998. С. 35.
[34] ПСЗ-1. Т. VI. № 4022.
[35] ПСПиР-1. Т. III. № 1099. С. 142; № 1136. С. 217–218; Т. V. № 1929. С. 512.
[36] Расчеты выполнены по материалам: ГАКО. Ф. 237. Оп. 81. Д. 41, 45, 51.
[37] ГАШ. Ф. 224. Оп. 1. Д. 176. Л. 5–10.
[38] ПСЗ-1. Т. VI. № 4015. С. 693; Т. VIII. № 6177. С. 916–922; Т. IX. СПб., 1830. № 6561. С. 296–298; Т. X. СПб., 1830. № 7953. С. 957; Т. XI. № 8012. С. 16–17; № 8303. С. 329–331; ПСПиР-1. Т. I. СПб., 1869. № 258. С. 275–276; Т. II. № 626. С. 295–296; Т. V. № 1678. С. 215–216; № 1732. С. 308–309; Т. VII. СПб., 1890. № 2468. С. 301–302; № 2604. С. 535–539; № 2605. С. 539–541; Т. VIII. СПб., 1898. № 2786. С. 194–195; Т. IX. № 2854. С. 39–44; № 3120. С. 550–551; Т. X. № 3172. С. 3–4; ПСПиР-Царствование Елизаветы. Т. IV. СПб., 1912. № 1375. С. 65–66.
[39] ПСПиР-1. Т. III. № 981. С. 16; № 1006. С. 39–40; № 1016. С. 46.
[40] ПСПиР-1. Т. VI. № 2238. С. 358; ПСЗ-1. Т. VIII. № 5439. С. 214.
[41] См., например: ПСПиР-1. Т. II. № 954. С. 673–678; Т. VI. № 2129. С. 160–165.
[42] ПСЗ-1. Т. XV. № 11441. С. 910.
[43] Штаты 1724 г. не устанавливали численность монашествующих в монастырях, а определяли только оклады деньгами и хлебом в зависимости от послушаний («должностей»), список которых доходил до 27 человек (ПСЗ-1. Т. XLIV. Ч. II. СПб., 1830. Отд. III. К № 4511. С. 1–2).
[44] ПСПиР-Царствование Екатерины. Т. I. № 37. С. 35–37 (этот же указ: ПСЗ-1. Т. XVI. СПб., 1830. № 11643. С. 51–53).
[45] ПСЗ-1. Т. XVI. № 12060. С. 549–569.
[46] ПСЗ-1. Т XLIV. Ч. II. Отд. III. К № 12060. С. 24–36.
[47] ПСПиР-Царствование Екатерины. Т. I. № 175. С. 214–215 (этот же указ: ПСЗ-1. Т. XVI. № 12121. С. 697–699).
[48] По данным на 1759 г., в монастырях проживало 10 092 монашествующих, по штатам оставалось 3 918 мест (см.: Комиссаренко А.И. Разработка законодательных актов… С. 35).
[49] ПСПиР-Царствование Екатерины. Т. I. № 637. С. 773–775 (этот же указ: ПСЗ-1. Т. XIX. СПб., 1830. № 13721. С. 406–408).
[50] ПСЗ-1. Т. XVI. № 12060.
[51] ПСЗ-1. Т. XXII. СПб., 1830. № 16374. С. 574–575; № 16375. С. 575–576; № 16411. С. 631–632; № 16721. С. 1120; Т. XLIV. Ч. 2. Отд. 3. С. 54–55.
[52] ПСЗ-1. Т. XXII. № 16649. С. 1070; ПСПиР-Царствование Екатерины. Т. III. Петроград, 1915. № 1442. С. 292–297.
[53] ПСЗ-1. Т. XXXI. СПб., 1830. № 24696. С. 767–771; Т. XXXIX. СПб., 1830. № 30010. С. 468–470; Полное собрание законов Российской империи. Собрание второе. Т. XVII. Отд. 1. СПб., 1843. № 15188. С. 1; Отд. 2. СПб., 1843. Приложения. К № 15188. С. 3; Чудецкий П.И. Указ. соч. С. 29; Зверинский В.В. Указ. соч. С. XI.
[54] Чудецкий П.И. Указ. соч. С. 35–37. Попытки определить количество закрытых монастырей в XVIII в. в целом и за отдельные периоды предпринимались неоднократно и несколько расходятся в показателях, но все они строятся на неполных и недостаточно проверенных данных, поэтому до сих пор носят ориентировочный характер.
[55] ГАТ. Ф. 156. Оп. 4. Д. 2054. Л. 5 об.–6, 9; П. О. Г. Перевод Пыскорского ставропигиального монастыря в губернский город Пермь // Пермские епархиальные ведомости. 1881. Отдел неоф. № 12. С. 130–133; № 15. С. 165–170.
[56] Синодальным указом 3 августа 1789 г. в великороссийских штатных монастырях разрешалось, в случае невозможности перевести или причислить туда заштатных иноков из других мест, принимать «в надежду пострижения» и по прошествии искуса подавать в Синод представления на постриг (ПСПиР-Царствование Екатерины. Т. III. № 1442).
[57] ПСЗ-1. Т. XVI. № 12060.
[58] ПСПиР-Царствование Екатерины. Т. I. № 79. С. 75–76.
[59] Там же. № 327. С. 379–380.
[60] Там же. № 448. С. 522–524.
[61] Например, документы Пыскорского Преображенского монастыря в Прикамье содержат немало свидетельств активного использования этой обители как церковно-исправительного учреждения и плачевного влияния этого на нравственный облик монашествующих (Государственный архив Пермского края. Ф. 193. Оп. 1. Д. 5. Л. 13–13 об., 243–244 об., Д. 6. Л. 64–64 об.,
133–133 об., 175, Д. 8. Л. 91–91 об., Д. 9. Л. 32–32 об.; Оп. 2. Д. 11. Л. 13–15 об., 97–170 об., 183–194, 201–202 об., 303–307 об., Д. 14. Л. 60, 72–116 об., 147–147 об., 159, 174–186 об., Д. 15. Л. 15–33, 66–66 об., 76–107 об., 133–133 об., 182–182 об., 210, 226–229, 235, 257–265, Д. 17. Л. 139–139 об., Д. 18. Л. 98–102).
[62] Например, в Далматовском Введенском монастыре, в штат не положенном, вплоть до 80-х гг. XVIII в. были колодницы (ГАТ. Ф. 156. Оп. 3. Д. 2727. Л. 18 об.–19).
[63] Вопрос о том, каких норм жизни придерживалось российское монашество до введения штатов 1764 г., остается малоисследованным и дискуссионным. Вероятно, в разных обителях существовали разные уставные нормы. Сохранявшаяся практика вкладов в монастырь при постриге, в некоторых обителях значимая для обеспечения, не способствовала существованию строгой общежительности.
[64] ПСПиР-Царствование Екатерины. Т. I. № 285. С. 327; ПСЗ-1. Т. XVII. СПб., 1830. № 12564. С. 556–557.
[65] ПСПиР-Царствование Екатерины. Т. II. СПб., 1915. № 812. С. 140–141.
[66] См., например: ГАСО. Ф. 603. Оп. 1. Д. 6. Л. 83, 84; Д. 8. Л. 56–56 об., 79–79 об., 82–82 об., 84–85 об., 87, 93–93 об., 126–127 об.
[67] ПСПиР-Царствование Екатерины. Т. I. № 247. С. 284–285.
[68] Завьялов А. Указ. соч. С. 273–275.
[69] ПСПиР-Царствование Екатерины. Т. II. № 923. С. 238–241.
[70] В материалах Синода сохранилось немало описаний печального состояния заштатных монастырей в 70–80-е гг. XVIII в. (ПСПиР-Царствование Екатерины. Т. II. № 963. С. 273; № 1012. С. 317–318; № 1058. С. 363; № 1083. С. 397; № 1084. С. 397; № 1176. С. 503–504).
[71] Нечаева М.Ю. Указ. соч. С. 29–30, 145.
[72] Кустова Е.В. Призрение больных монашествующих в вятских и пермских монастырях в XVIII в. // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. 2013. № 12 (38): в 3 ч. Ч. I. С. 113–116; Она же. Монастыри и монашество…Т. 2. С. 5–6.
Список литературы
Булыгин И.А. Монастырские крестьяне России в первой четверти ХVIII века. М.: Наука, 1977.
Зверинский В.В. Материал для историко-топографического исследования о православных монастырях в Российской империи с библиографическим указателем: в 3 т. СПб.: Альфарет, 2007.
Козлова Н. «За старостью и болезнями от службы отставлен…» // Родина. 2009. № 2. С. 99–103.
Комиссаренко А.И. Разработка законодательных актов секуляризационной реформы 1764 г. // Проблемы истории России. Вып. 2: Опыт государственного строительства XV–XX вв. Екатеринбург, 1998. С. 34–47.
Комиссаренко А.И. Русский абсолютизм и духовенство в ХVIII веке: Очерки истории секуляризационной реформы 1764 г. М.: Изд-во Всесоюз. заоч. политехн. ин-та, 1990. Кустова Е.В. Монахи и «сродники»: из истории социальных отношений в монастырях Вятской и Великопермской епархии в XVIII в. // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. 2013. № 6 (32): в 2 ч. Ч. II. С. 94–98.
Кустова Е.В. Призрение больных монашествующих в вятских и пермских монастырях в XVIII в. // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение: Вопросы теории и практики. 2013. № 12 (38): в 3 ч. Ч. I. С. 113–116.
Кустова Е.В. Служба и служение: отставные военные в вятских и пермских монастырях в XVIII веке // Военно-исторический журнал. 2014. № 2. С. 58–65.
Монашество и монастыри в России XI–XX века / отв. ред. Н. В. Синицына. М.: Наука, 2002.
Нечаева М.Ю. Монашество Среднего Урала синодального периода: принципы формирования и социальный состав. Екатеринбург: Банк культурной информации, 2016.
Седов П.В. «Все де ныне государево»: традиции и новации в церковной реформе Петра I // Феномен реформ на западе и востоке Европы в начале Нового времени (XVI– XVIII вв.). СПб.: Изд-во Европейского университета, 2013. С. 122–142.
Смолич И.К. Русское монашество: 988–1917; Жизнь и учение старцев: Приложение к «Истории Русской Церкви». М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 1997 (переизд. 1999).
Федоров В.А. Русская Православная Церковь и государство: Синодальный период (1700–1917). М.: Русская панорама, 2003.
----------------------
Источник: Вестник ПСТГУ. Серия II: История. История Русской Православной Церкви. 2020. Вып. 92. С. 39–60
