Страсти по монашеству

1.

Реакция на публикацию в интернете «Положения о монашестве» показалась сначала бурной и многообразной, но постепенно выродилась, как обычно на форумах, в перепалку трех-пяти постоянных обитателей сети, с обвинениями упреками, сарказмами и оскорблениями в адрес друг друга и авторов Положения; похоже, критики не конкретный документ обсуждают, а увлеченно повествуют о собственных неудачах на монашеском поприще и высказывают оригинальные, порой сверхоригинальные идеи.

Верно подмечено: более двадцати лет наши монастыри существуют в отсутствие теории монашества, без знания канонического права, живут по писанным и неписанным законам, которые хранит церковное Предание со времен Василия Великого, поэтому нет оснований предполагать, что какой-то документ «окончательно уничтожит» или, напротив, возродит монашество в России. Положение или типовой Устав, который когда-то появится, станут только эскизом, по которому каждый монастырь и каждый насельник продолжит создавать собственный неповторимый рисунок.

Удивителен пристальный интерес к монашескому племени: пишут миряне и, если судить по тону полемики, люди, далекие от «крайностей» Евангелия. Монастырь, выражаясь современным языком, система закрытая, как любая семья: можно, если позволяет совесть, подглядывать в окна, смаковать сплетни, подозревать скелеты в шкафу, сочинять, наконец, разнообразные ужасающие сюжеты, но узнать, что на самом деле происходит внутри, со стороны не получится.

Только личный опыт может оправдать участие в дискуссии о монашестве, и то не безусловно: известно, что в интернете по этой теме выступают большей частью «беглые», «изгнанники» или обижаемые, те, чья судьба в монастыре по тем или иным причинам завершилась трагически; их впечатления, естественно, болезненны и мнения, стало быть, односторонни. Отсюда используемая по отношению к монастырям сплошь негативная терминология: «казарменный дух», «жесткий контроль», «трудовые лагеря», «рабство», «дисциплинарные прещения вместо любви» — словом, сплошная «погибель человеческих душ».

Мрачную картину порождает, как правило, знакомство с какой-то одной, действительно неблагополучной, обителью или с одним насельником, который не нашел себя в монашестве, возможно, избрав ошибочный путь, а результат — широкие обобщения и слезные причитания о судьбе нынешнего российского монашества в целом; если опять сравнить с семьей, получается: если разводы преобладают, значит брак представляет собой злостный устаревший институт, нуждающийся в капитальном усовершенствовании. Сколь яркой и многолюдной была бы дискуссия в интернете по этому поводу!

Во время оно поступили в монастырь два родных брата; Николай Беляев тщательно следил за собою, часто исповедовался, задавал вопросы старшим, осуждал себя. А Иван больше озирался по сторонам, фиксировал чужие ошибки, проявлял недовольство, тосковал по воображаемому идеальному монастырю; в результате один стал иеромонахом Никоном и прославлен во святых, а другой покинул монастырь, женился, прожил тяжелейшую путаную жизнь. Повторяю: два родных брата, сходных в воспитании и образовании; эпоха — начало ХХ века, а монастырь — Оптина пустынь в пору расцвета.

В юности будущий о. Никон, который, к сведению обличителей «трудовых лагерей», послушно убирал снег, колол дрова, мыл посуду, возил навоз, копал и сажал огород, убирал кельи, записал в дневник слова старца Варсонофия, прежде говариваемые и преподобным Амвросием: «Монашество есть блаженство, которое только возможно для человека на земле». Под ними подпишется любой, кто пришел в монастырь правильно, то есть по призванию, по любви к Богу, не имея никаких иных целей, кроме служения Ему. Святитель Игнатий, как известно, применял к монашеству слова Спасителя в притче о богатом юноше: если хочешь быть совершенным, раздай имение и следуй за Мною; кому евангельский максимализм кажется чрезмерно жестоким, тому не стоит приближаться к монастырю: избирая благую часть, добровольно и навсегда избираешь мученичество и подвижничество: идти за Христом значит нести крест, ежечасно отвергаясь себя, то есть страдать. Трудно выразить словами, как сочетается мученичество с блаженством: вероятно, где-то на глубине мы уверены, что выбирая Бога погружаемся в надежные волны Его любви и помещаемся у Христа за пазухой; радость о Нем преобладает над скорбью и в самых нештатных ситуациях побеждает боль, обиды, горести и печали, порождаемые чаще всего оскорбленным самолюбием и плотским мудрованием; «я пришел к заключению, — писал преподобный Никон из тюрьмы, — что скорбь есть ничто иное, как переживание нашего сердца, когда что-либо случается против нашего желания, нашей воли».

Так что нравится монастырь или не нравится — зависит от человека, от поставленной им цели. Правильная цель дает необходимую энергию, волю к терпению, силы, чтобы работать, веру, чтобы молиться. Никакое начальство не устрашит: оно всего только палка в руках Господа, ради моего исправления; никакое унижение не убьет: оно для осознания грехов моих и покаяния; никакая холодность окружающих не заставит вопить об их равнодушии и грубости: мое-то сердце разве наполнено исключительно любовью?

Даже падение, даже много падений, совершаемых по слабости и малодушию, не обескуражит, если душа плачет над собою и все-таки стремится к тесному пути, пребывая на стороне преподобных подвижников. Вот почему никак нельзя официально, «сверху» снижать ориентиры и документально закреплять бедственные поползновения к немощи и теплохладности, обращаясь к пресловутым «правам человека».

2.

К великому сожалению, совершенно все замечания и поправки проникнуты духом времени: интернет даром не проходит. Предлагают узаконить выборность игуменов (игумений) и заменить единоначалие выборным же Духовным собором, предписывают упразднить зависимость монастыря от архиерея, возмущаются запретом для монахов покидать монастырь или переходить из одного в другой, требуют для монахов социальных гарантий и отпусков, советуют принять за образец постановления Монашеского съезда 1909 года и даже Второго Ватиканского Собора. Словом, да здравствует демократия и перестройка.

Жалуются на игумений, которые рассматривают эту должность как «лакомый кусок», путь к удовлетворению «властных и честолюбивых амбиций» и даже «способ обогащения». Возможно, такие чудовища встречаются среди игуменов (игумений) — сегодня назначаемых архиереем, то есть тех, кто не сам добывал должность, не пойдешь же к епископу проситься в игумении! Но рассмотрим выборы; демократический процесс содержит в себе непреложную закономерность: у власти оказывается отнюдь не лучший, честный, добрый, а самый энергичный, самый активный, самый желающий управлять. За него проголосуют, конечно, друзья-товарищи, те, кто рассчитывает на будущие милости и теплые места, кто жаждет иметь во главе монастыря не начальника, а, как говорили в старину, потатчика нашим грехам. Разумеется, найдутся и противники, выдвинут иные кандидатуры, перевес в один голос вряд ли успокоит проигравших, следственно, неизбежно разделение, расшатывающее монастырь, иногда и не преодолимое, если учесть распространенную ныне страсть к отстаиванию личного мнения. Предлагать такие выборы раз в два или три года — чистое безумие.

Желают будто бы «атмосферы любви», а не дисциплинарных прещений, однако игумена (игумению), от кого в высшей степени зависит эта самая атмосфера, хотят водворить под жесткий контроль и связать ограничениями, абсолютно вразрез с древней традицией единоначалия, церковного монархизма. Демократия совершенно не уместна в семье — дети не равны и не могут быть равны матери, которая несет тяжкое бремя ответственности за все, что в семье происходит. Что же касается злоупотреблений, в том числе финансовых, которыми так озаботился и в интернете и в Независимой газете г-н Бабкин, Положение, конечно, не должно их касаться, как случаев хотя и прискорбных, но частных и весьма редких; разве можно предусмотреть и оговорить в официальном документе искажения, увы, вероятные в связи с действием человеческого фактора; никаким декретом наклонность ко греху исключить нельзя.

В подобных ситуациях как раз и нужен присмотр правящего епископа, контролирующего монастыри и распоясавшихся игуменов или иных властных лиц; епископ — охранитель священной церковной традиции и там, где она нарушается, обязан навести порядок. Он озабочен также развитием епархии, в частности, созиданием монастырей, поэтому направление на руины более или менее опытных насельников уже устроенных обителей не является преступлением или наказанием; напротив, эта вынужденная мера дает, как правило, плодотворные результаты, в том числе и для самих командированных. Кстати уж спросить: откуда же посоветуют недовольные брать монашеские кадры — из мира или, может быть, с Луны?

Для наших монастырей, преимущественно женских, все еще актуальна проблема духовников; возмущаются белыми священниками в этой роли, которые будто бы, совсем не разбираясь в монашестве, становятся виновниками душевного «надлома» и разного рода «искажений». Но зачем отождествлять форму с содержанием? Почитайте проповеди протоиерея и мученика Иоанна Восторгова; можно ли глубже понимать монашество? В то же время имеется немало, к сожалению, примеров, когда к диким искажениям приводили как раз решительные иеромонахи, налагая на кающихся под видом епитимьи совсем не удобоносимые бремена; ценность духовника определяется только его человеческой, нравственной, духовной зрелостью.

Да и так ли уж сложно «мирскому» распознать какие-то там «страшные тайны» сугубо монашеской брани: обычный исповедный набор содержит ну там усталость от непривычных трудов, уязвленное самолюбие, зависть к тем, кому, по видимости, легче, осуждение начальников, жалость к себе и ропот, ропот, ропот. Цель христианской жизни, что в монастыре, что в миру, одна — исполнение евангельских заповедей, покаяние, общение с Господом; искренний христианин, тем более священник, живи он хоть посреди Содома, обязательно любит монашество и разделяет его идеалы; он не скажет измученной сомнениями послушнице: «ну его, этот монастырь, тебе же трудно, возвращайся домой к маме».

Протест у обсуждающих Положение вызвала позиция, касающаяся перехода из одного монастыря в другой; но эти правила придуманы не сейчас, чин пострига содержит обещание «пребыть в сем монастыре до смерти»; ссылаться на пример святителя Игнатия или преподобного Паисия, менявших монастыри, по меньшей мере некорректно: способность к дерзновению, свойственная святым, дается как редкое исключение, подтверждающее правило, общее для всех. И кто знает, какие муки совести терпели преподобные, какое принесли искупительное покаяние за свой проступок! Вообще-то опыт показывает: нынешние «перебежчики», переменив пять-шесть монастырей, покоя нигде не находят, ибо сами не меняются; как говорится, все мое ношу с собой. Конечно, в наше новоначальное, богатое ошибками, время, переход должен быть по снисхождению разрешен; так и сказано в Положении: переход возможен, если нет возражений со стороны обоих игуменов и архиерея.

Слишком жестоким показался пункт Положения о гибельности самовольного ухода в мир: «ни при каких обстоятельствах постриженный монах не может быть освобожден от данных Богу обетов». Для сведения: возвращение в мир во всю историю монашества рассматривалось как предательство, святотатство (святитель Василий Великий), дезертирство (святитель Иоанн Златоуст), самоубийство (о. Иоанн Кронштадтский). Не обновить ли в духе либерализма чин пострига, не изменить ли обеты, учитывая переменчивость обстоятельств и настроений постригаемых?

3.

Исторические ссылки критиков Положения также вполне соответствуют «злобе дня»: воспоминают, например, монашеский съезд 1909 года; съезд этот принял важные по тому предреволюционному времени решения; однако что такого судьбоносного в постановлениях об осуждении пьянства, запрете сбора по трактирам и ресторанам, изъятии ученых монахов из ведения архиереев или в предписании «блюсти строгую жизнь» и подчиняться дисциплине? Советуют также обратить взоры на Запад и поискать путей к обновлению монашества в декретах Второго Ватиканского собора (1962 — 1965). Между тем Собор этот поставил перед монашескими орденами задачу, заключающую в себе самой противоречие: сохранять «древнее установление монастырской жизни» и в то же время применять «первоначальный дух» к «меняющимся условиям времени». Собор призвал «обновить древние традиции, согласовав их с нынешними потребностями душ», для чего «монашествующих, соответственно умственным дарованиям и личному характеру каждого, знакомить с обычаями нынешней общественной жизни и с современными умонастроениями» — католичество, озабоченное в первую очередь миссионерством, «апостольством», все более сглаживает разницу между монашеством и служением в миру. Однако «обновление», как и следовало ожидать, происходило за счет утраты накопленных веками традиций; адаптация к новым общественным и историческим условиям осуществлялась по принципу: «чтобы понять и привлечь мир, надо стать как мир»[1].

Вряд ли кто-то еще, кроме интернетских критиков, желает такого «обновления»=обмирщения для наших монастырей; вряд ли многие из монашествующих готовы предпочесть самоуничижению Христову[2] и сокровищу на Небесах[3] жизнь по плоти, с комфортом и социальными гарантиями, обладая «правами человека» и во всем исполняя свою волю.

Хочется напомнить: Православие, в отличие от Запада, не рассматривает монашество просто как одну из равноценных форм христианского служения: миссионерство, благотворительность, общественное служение не исключаются для монастырей, но не являются целью иночества. C нашей точки зрения монашество есть соль христианства, которая сохраняет евангельский дух и сообщает Церкви духовную мощь и силу противостоять тлетворному воздействию окружающего мира.

Можно рассудить и шире: монашество всегда было верным показателем духовного состояния народа, термометром, показывающим его моральный уровень. Процветающая иноческая жизнь свидетельствует, что и народ пребывает на высоте своего христианского призвания, упадок или уничтожение монашества указывает на религиозно-нравственное разложение всего общества.

Монашество, даже малочисленное, остается оплотом Церкви и залогом ее будущего; хотелось бы, чтоб эта истина дошла до духовенства; к сожалению, священники очень склонны удерживать своих чад при себе: приходу, естественно, нужна рабочая сила и просвещенные кадры; нередко не только протоиереи, но и иеромонахи всячески отговаривают желающих от ухода в монастырь, основываясь на мифах о всеобщей их непригодности для спасения.

Действительно, первые двадцать лет большинство монастырей посвятило заботам строительства и бытоулучшения; теперь, будем надеяться, наступило время иных приоритетов; наши насельники нуждаются в разностороннем обучении: и бедность, и послушание, и целомудрие, и кротость, и любовь к богослужению, и устремленность к богообщению должны быть сознательны и грамотны, то есть подкреплены знанием Священного Писания, истории Церкви и монашества, литургики, патрологии; нужно, всячески приветствуя интеллектуальные потребности, найти соответствующие возможности хотя бы для тех, кто хочет учиться; например, у нас в епархии правящим архиереем весьма поощряется заочное обучение монахов в семинарии, а монахинь в духовном училище, таким образом можно получить образование при минимальных отлучках из монастыря. Ну, а те, кто учиться не склонен, найдет другое применение своим дарованиям, было бы желание служить Богу и монастырю.

Красно поистине и добро житие монашеское, если устроено сообразно с теми правилами и законами, которые положили его святым Духом наученные начальники и основатели — так говорил один из отцов Церкви, преподобный Феодор Едесский. Будем следовать традиции нашей и надеяться, что монашество не оскудеет, что всегда будут рождаться люди, способные с горячей ревностью отказаться от соблазнов растленного мира и следовать за Христом.

Игумения Феофила, настоятельница Богородично-Рождественской девичьей пустыни

[1] www.bogoslov.ru/text/304258.html

[2] Флп 2, 7–8.

[3] Мф. 19, 21.