Пре­по­доб­но­му­че­ник Иг­на­тий (в ми­ру Алек­сандр Алек­сан­дро­вич Ле­бе­дев) ро­дил­ся 28 мая 1884 го­да в го­ро­де Чух­ло­ме Ко­стром­ской гу­бер­нии в бла­го­че­сти­вой се­мье Алек­сандра Кон­стан­ти­но­ви­ча и Ма­рии Фило­со­фов­ны Ле­бе­де­вых. Мать его бы­ла до­че­рью сек­ре­та­ря зем­ско­го су­да, отец – сек­ре­та­рем съез­да ми­ро­вых су­дей го­ро­да Чух­ло­мы. За рев­ност­ное и без­упреч­ное ис­пол­не­ние сво­их обя­зан­но­стей Алек­сандр Кон­стан­ти­но­вич был про­из­ве­ден в на­двор­ные со­вет­ни­ки и на­граж­ден тре­мя ор­де­на­ми. Алек­сандр Алек­сан­дро­вич окон­чил Со­ли­га­ли­че­ское Ду­хов­ное учи­ли­ще, Ко­стром­скую Ду­хов­ную се­ми­на­рию и в 1903 го­ду по­сту­пил в Ка­зан­ский ве­те­ри­нар­ный ин­сти­тут. На­ря­ду с за­ня­ти­я­ми в ин­сти­ту­те Алек­сандр стал ре­гу­ляр­но по­се­щать бо­го­слу­же­ния в Спас­ском мо­на­сты­ре в Ка­за­ни, на­сто­я­тель ко­то­ро­го, ар­хи­манд­рит Вар­со­но­фий, стал пер­вым ду­хов­ным на­став­ни­ком бла­го­че­сти­во­го юно­ши. Жи­вя в Ка­за­ни, Алек­сандр по­зна­ко­мил­ся со схи­ар­хи­манд­ри­том Гав­ри­и­лом (Зы­ря­но­вым), ко­то­ро­му он по­ве­дал о сво­ем же­ла­нии стать ино­ком. 25 ап­ре­ля 1905 го­да отец Гав­ри­ил бла­го­сло­вил его на ино­че­ство, ска­зав, что «его же­ла­ние мо­на­ше­ства есть зва­ние Бо­жие». Углуб­ля­ясь в чте­ние ду­хов­ной ли­те­ра­ту­ры, Алек­сандр де­лал вы­пис­ки из наи­бо­лее для него близ­ко­го и по­учи­тель­но­го. По упад­ку бла­го­че­стия, по об­ра­ще­нию ин­те­ре­сов об­ра­зо­ван­но­го об­ще­ства к ма­те­ри­аль­но­му это вре­мя ду­хов­но чут­ки­ми людь­ми ста­ло ощу­щать­ся как по­след­нее, и по­то­му юно­шу осо­бен­но ин­те­ре­со­ва­ло то, что свя­тые от­цы го­во­ри­ли об этом, как со­ве­то­ва­ли спа­сать­ся в этих усло­ви­ях. Алек­сандр, чи­тая Па­те­рик, от­ме­чал для се­бя: «Пре­по­доб­ный Па­хо­мий, узнав, ка­кое в по­след­ние дни бу­дет сре­ди ино­ков небре­же­ние, ле­ность, и по­мра­че­ние, и па­де­ния и что на­руж­ность толь­ко в них бу­дет ино­че­ства, ры­дал о том горь­ко. Явил­ся ему Гос­подь Иисус Хри­стос и ска­зал: “Дер­зай, Па­хо­мий, и кре­пись, ибо се­мя твое ду­хов­ное не оску­де­ет до скон­ча­ния ве­ка, и мно­гие из тех, кто при­дет по­сле те­бя, из глу­би­ны мрач­но­го рва Мо­ею по­мо­щью спа­сут­ся и явят­ся вы­ше ны­неш­них доб­ро­де­тель­ных ино­ков. Ибо ны­неш­ние на­став­ля­ют­ся при­ме­ром тво­е­го жи­тия и про­све­ща­ют­ся доб­ро­де­те­ля­ми, а те, кто бу­дут по­сле те­бя, ко­то­рых ви­дел ты во мрач­ном рве, не име­ю­щие на­став­ни­ков, спо­соб­ных вы­ве­сти их из мра­ка, соб­ствен­ным сво­им про­из­во­ле­ни­ем от­ско­чив от тьмы, усерд­но пой­дут свет­лым пу­тем Мо­их за­по­ве­дей и угод­ны­ми Мне явят­ся. Иные же на­па­стя­ми и бе­да­ми спа­сут­ся и срав­ня­ют­ся ве­ли­ким свя­тым. Ис­тин­но го­во­рю те­бе: они по­лу­чат то же спа­се­ние, что и ны­неш­ние ино­ки, про­во­дя­щие со­вер­шен­ное и непо­роч­ное жи­тие”». Ле­том 1905 го­да Алек­сандр по­про­сил ро­ди­те­лей бла­го­сло­вить его на ино­че­ский путь, на что и по­лу­чил бла­го­сло­ве­ние. По­сле это­го он по­се­тил Свя­то-Смо­лен­скую Зо­си­мо­ву пу­стынь, рас­по­ло­жен­ную непо­да­ле­ку от Тро­и­це-Сер­ги­е­вой Лав­ры, и по­про­сил на­сто­я­те­ля оби­те­ли игу­ме­на Гер­ма­на (Гом­зи­на) при­нять его в чис­ло бра­тии, но отец Гер­ман бла­го­сло­вил юно­шу сна­ча­ла окон­чить ин­сти­тут, а за­тем при­ез­жать в оби­тель. За по­слу­ша­ние Алек­сандр вер­нул­ся в Ка­зань для про­дол­же­ния об­ра­зо­ва­ния. Имея твер­дое на­ме­ре­ние оста­вить мир, он и в Ка­за­ни жизнь свою стро­ил так, чтобы она ста­ла при­го­тов­ле­ни­ем к ино­че­ству, всем про­чим ин­те­ре­сам пред­по­чи­тая ин­те­ре­сы ду­хов­ные. Об этом пе­ри­о­де сво­ей жиз­ни он пи­сал впо­след­ствии игу­ме­нии Ка­зан­ско­го мо­на­сты­ря Вар­ва­ре: «Как Вам из­вест­но, на­чат­ки мо­на­ше­ства и да­же са­мое по­ня­тие о ду­хов­ной жиз­ни я по­лу­чил в Ка­за­ни, во дни мо­е­го сту­ден­че­ства. Ба­тюш­ка отец Гав­ри­ил, ма­туш­ка Апол­ли­на­рия, ба­тюш­ка Вар­со­но­фий – вот мои зем­ные ру­ко­во­ди­те­ли и на­став­ни­ки, а неви­ди­мые и небес­ные на­став­ни­ки бы­ли и есть: Ца­ри­ца Небес­ная, ко свя­той иконе Ко­то­рой – Ка­зан­ской – я все­гда имею осо­бую лю­бовь и во дни ка­зан­ско­го жи­тия все­гда при­те­кал к ней; за­тем – свя­ти­тель Вар­со­но­фий, свя­тая оби­тель ко­то­ро­го бы­ла как бы до­мом для ду­ши и те­ла мо­е­го. В хра­ме у свя­тых мо­щей его я пе­ре­жил луч­шие ча­сы и ми­ну­ты мо­ей жиз­ни, ко­то­рые не знаю, ко­гда по­вто­рят­ся; служ­бы в сей оби­те­ли, за ко­то­ры­ми я по­сто­ян­но бы­вал, – это бы­ло вос­пи­та­ние мо­ей ду­ши, моя тра­пе­за; при од­ном вос­по­ми­на­нии о них я и сей­час еще чув­ствую как бы неко­то­рую ду­хов­ную сы­тость, так они на­пи­та­ли ме­ня! Еще при­те­кал я за по­мо­щию и к свя­ти­те­лю Гу­рию. Вот с кем, глав­ным об­ра­зом, и ка­ким ду­хов­ным род­ством свя­за­на ду­ша моя в бо­го­спа­са­е­мом гра­де Ка­за­ни». Сдав по­след­ние эк­за­ме­ны в ин­сти­ту­те, не до­жи­да­ясь по­лу­че­ния ди­пло­ма и не за­ез­жая к ро­ди­те­лям, Алек­сандр от­пра­вил­ся в Зо­си­мо­ву пу­стынь, вой­дя в нее 4 мая 1908 го­да. «В сей день, – за­пи­сал он впо­след­ствии, – в 1908 год мно­го­греш­ный Алек­сандр во ис­пол­не­ние сво­е­го дав­не­го и нетер­пе­ли­во­го же­ла­ния при­шел в Смо­лен­скую Зо­си­мо­ву пу­стынь и при­нят от­цом игу­ме­ном Гер­ма­ном». Отец Гер­ман, при­ни­мая его в оби­тель, ска­зал: «Вы ис­пол­ни­ли по­слу­ша­ние – окон­чи­ли ин­сти­тут, и мы ис­пол­ним на­ше сло­во – при­мем вас в чис­ло бра­тии». Зо­си­мо­ва пу­стынь сла­ви­лась сво­им устав­ным бо­го­слу­же­ни­ем. Игу­мен Гер­ман счи­тал, что толь­ко то­гда мо­на­хи бу­дут иметь успех в де­ла­нии ду­хов­ном, ко­гда бу­дет на­ла­же­но ис­то­вое пра­во­слав­ное бо­го­слу­же­ние. Служ­ба в оби­те­ли бы­ла цен­тром жиз­ни всех ее на­сель­ни­ков. Она со­вер­ша­лась без со­кра­ще­ний, неспеш­но, с хо­ро­шим пе­ни­ем. «Зо­си­мов­ский инок тих и незло­бив, – пи­сал ав­тор бро­шю­ры о пу­сты­ни, – с лю­бо­вью и при­вет­ли­во­стью встре­ча­ет он каж­до­го при­хо­дя­ще­го, не раз­ли­ча­ет он бед­но­го и бо­га­то­го. Не раз­го­вор­чив, не мно­го­ре­чив пу­стын­ный инок, но он уже од­ним ви­дом сво­им мно­го ска­жет те­бе без слов. Ти­ха и про­ста по ви­ду бла­го­сло­вен­ная оби­тель. Дух этой ве­ли­кой про­сто­ты осо­бен­но за­пе­чат­лен в бо­го­слу­же­нии, со­став­ля­ю­щем сре­до­то­чие зо­си­мов­ской жиз­ни. Ти­хо и мер­но идет служ­ба. Мед­лен­но и плав­но чте­ние и пе­ние. Все про­ник­ну­то ду­хом глу­бо­ко­го сми­ре­ния и по­ка­ян­но­го уми­ле­ния. Все так бла­го­чин­но и, вме­сте, так про­сто. Зо­си­мов­ское бо­го­слу­же­ние силь­но и неот­ра­зи­мо дей­ству­ет на ду­шу: в нем зву­чит ис­крен­ний го­лос люб­ви к Гос­по­ду и ко всем лю­дям, как бра­тьям о Гос­по­де». Сра­зу же по по­ступ­ле­нии в оби­тель Алек­сандр был опре­де­лен на свое пер­вое по­слу­ша­ние – па­сти скот. Стар­цем он из­брал се­бе игу­ме­на Гер­ма­на. В ав­гу­сте 1908 го­да Алек­сандр был одет в под­ряс­ник. Ему был по­ру­чен уход за ско­том и ле­че­ние всех мо­на­стыр­ских жи­вот­ных. По­сте­пен­но он про­хо­дил все мо­на­стыр­ские по­слу­ша­ния: пел на кли­ро­се, ра­бо­тал в ап­те­ке, про­да­вал кни­ги и ико­ны в мо­на­стыр­ской лав­ке, вы­пол­нял поле­вые ра­бо­ты, тру­дил­ся в просфорне. Кон­ный двор так­же был в ве­де­нии Алек­сандра, и игу­мен Гер­ман ска­зал од­на­жды од­но­му из сво­их ду­хов­ных де­тей ар­хи­пас­ты­рей о сми­рен­ном по­слуш­ни­ке: «Ка­кое у ме­ня зо­ло­то на ко­нюшне со­кры­то!» 17 мар­та 1910 го­да Алек­сандр был по­стри­жен игу­ме­ном Гер­ма­ном в ря­со­фор. По бла­го­сло­ве­нию стар­ца он зна­чи­тель­ную часть сво­е­го вре­ме­ни по­свя­щал чте­нию ду­хов­ных книг, изу­чая тру­ды пре­по­доб­ных Си­мео­на Но­во­го Бо­го­сло­ва и Иса­а­ка Си­ри­на в пе­ре­во­де пре­по­доб­но­го Па­и­сия Ве­лич­ков­ско­го, о ко­то­ром Алек­сандр впо­след­ствии го­во­рил, что он наи­бо­лее то­чен в со­хра­не­нии ду­ха пре­по­доб­ных от­цов. Осо­бой лю­бо­вью поль­зо­ва­лись у Алек­сандра тру­ды свя­ти­те­ля Иг­на­тия (Брян­ча­ни­но­ва). В пи­са­ни­ях свя­ти­те­ля он на­хо­дил от­ве­ты на вол­ну­ю­щие его во­про­сы по­движ­ни­че­ства сво­е­го вре­ме­ни, в нем он ви­дел по­движ­ни­ка близ­ко­го сво­им взгля­дам и пе­ре­жи­ва­ни­ям. В на­ча­ле 1915 го­да отец Гер­ман пред­ста­вил мит­ро­по­ли­ту бу­ма­ги на по­стри­же­ние в ман­тию Алек­сандра и дру­гих из бра­тии. В пись­ме схи­ар­хи­манд­ри­ту Гав­ри­и­лу Алек­сандр пи­сал: «При­бли­жа­ет­ся день вступ­ле­ния в тот по­двиг, на ко­то­рый Вы ме­ня бла­го­сло­ви­ли еще де­сять лет то­му на­зад. По­это­му у Вас про­шу Ва­ше­го оте­че­ско­го бла­го­сло­ве­ния и свя­тых мо­литв, да укре­пит Гос­подь ме­ня, мно­го­не­мощ­но­го и мно­го­страст­но­го, на­чать но­вую жизнь в об­нов­лен­ном ду­хе с неуга­са­ю­щей рев­но­стью о Гос­по­де». В Ве­ли­кую сре­ду Алек­сандр был по­стри­жен в ман­тию с име­нем Ага­фон, в честь пре­по­доб­но­го Ага­фо­на по­движ­ни­ка Еги­пет­ско­го, па­мять ко­то­ро­го празд­ну­ет­ся свя­тою Цер­ко­вью 2 (15) мар­та. В этот день он за­пи­сал: «18 мар­та 1915 го­да. День по­стри­га. Ро­ди­те­ли! И есть сын у вас – и нет его, и умер он – и жив он! (Гос­по­ди! Все­гда бы та­ким се­бя чув­ство­вать!) Охва­тит серд­це твое зло­ба – хва­тай­ся ру­ка­ми за серд­це… а там на Кре­сте Са­ма Лю­бовь – Хри­стос рас­пя­тый. Все хо­ро­ши, все доб­ры зе­ло». Пе­ред ис­по­ве­дью отец Гер­ман ска­зал по­стри­га­е­мо­му: «Ес­ли хо­чешь, чтобы я те­бя при­нял от Еван­ге­лия, так вот те­бе мои за­по­ве­ди; ес­ли со­гла­сишь­ся их вы­пол­нить, то я при­му те­бя». – «Я, ко­неч­но, со­гла­сил­ся, – вспо­ми­нал Алек­сандр. – За­по­ве­ди: 1) не ез­дить на стан­цию, 2) не вы­хо­дить без де­ла за во­ро­та, 3) не чи­тать га­зе­ты, 4) не празд­но­сло­вить». Вско­ре по­сле по­стри­га отец Ага­фон тя­же­ло за­бо­лел грип­пом, ко­то­рый ослож­нил­ся эн­це­фа­ли­том. По­след­ствия этой бо­лез­ни в ви­де пар­кин­со­низ­ма оста­лись у него на всю жизнь. В это вре­мя кро­ме обыч­ных сво­их по­слу­ша­ний он ис­пол­нял обя­зан­но­сти пись­мо­во­ди­те­ля при игу­мене. 2(15) де­каб­ря 1918 го­да епи­скоп Фе­о­дор (Поз­де­ев­ский) в Тро­иц­ком со­бо­ре Да­ни­ло­ва мо­на­сты­ря ру­ко­по­ло­жил мо­на­ха Ага­фо­на в сан иеро­ди­а­ко­на, а 9 ок­тяб­ря 1920 го­да в хра­ме Тро­иц­ко­го Пат­ри­ар­ше­го по­дво­рья Пат­ри­арх Ти­хон ру­ко­по­ло­жил его в сан иеро­мо­на­ха. На ка­ких бы по­слу­ша­ни­ях от­цу Ага­фо­ну ни при­хо­ди­лось тру­дить­ся, он ни­ко­гда не пре­ры­вал внут­рен­ней ду­хов­ной ра­бо­ты. Вни­ма­тель­ный уче­ник стро­го­го стар­ца, он вос­пи­ты­вал се­бя в ни­ще­те ду­хов­ной, на­хо­дя удо­вле­тво­ре­ние ду­ше сво­ей в стро­гом ино­че­ском де­ла­нии. По­сле ру­ко­по­ло­же­ния в сан иеро­мо­на­ха он пер­вое вре­мя ста­рал­ся сто­ро­нить­ся лю­дей, по­се­ти­те­лей мо­на­сты­ря, огра­ни­чи­ва­ясь лишь крат­ки­ми от­ве­та­ми на за­да­ва­е­мые во­про­сы. 30 ян­ва­ря 1923 го­да скон­чал­ся игу­мен Гер­ман, и вско­ре Зо­си­мо­ва пу­стынь бы­ла за­кры­та. Отец Ага­фон по бла­го­сло­ве­нию иерос­хи­мо­на­ха Алек­сия (Со­ло­вье­ва) пе­ре­ехал в Моск­ву. Его при­юти­ли ду­хов­ные де­ти от­ца Алек­сия, жив­шие на Тро­иц­кой ули­це, непо­да­ле­ку от Пат­ри­ар­ше­го по­дво­рья. Хо­тя се­мья, в ко­то­рой он по­се­лил­ся, бы­ла мно­го­дет­ной, ему да­ли от­дель­ную ком­на­ту, ко­то­рая ста­ла на несколь­ко лет его ке­льей. «Ке­лья бы­ла ма­лень­кая, в од­но око­шеч­ко, вы­хо­див­шее в сад быв­ше­го Пат­ри­ар­ше­го по­дво­рья. Ту­да не про­ни­ка­ла улич­ная су­е­та. В пе­ред­нем уг­лу спра­ва от ок­на сто­ял ки­от с ико­на­ми. Вдоль сте­ны бы­ла убо­гая по­стель­ка, по­кры­тая кус­ком по­ло­са­то­го сит­ца. Кро­ме ки­о­та, бы­ли две боль­шие ико­ны: Гос­по­да Все­дер­жи­те­ля с Еван­ге­ли­ем и Бо­жи­ей Ма­те­ри Чер­ни­гов­ской. Над по­стель­кой ви­се­ли порт­ре­ты стар­цев. Из дру­гих свя­тынь у ба­тюш­ки бы­ли очень по­чи­та­е­мые им мо­щи свя­тых му­че­ни­ков, ле­жав­шие в верх­нем от­де­ле­нии ки­о­та, часть по­я­са Пре­свя­той Бо­го­ро­ди­цы, мо­щи пре­по­доб­но­го Сер­гия Ра­до­неж­ско­го в неболь­шом се­реб­ря­ном ме­да­льоне и боль­шой мед­ный крест – бла­го­сло­ве­ние из Ка­за­ни», – вспо­ми­на­ла ду­хов­ная дочь от­ца Ага­фо­на. В ок­тяб­ре 1923 го­да епи­скоп Вар­фо­ло­мей (Ре­мов) при­гла­сил от­ца Ага­фо­на и неко­то­рых дру­гих из бра­тии Зо­си­мо­вой пу­сты­ни в со­зда­ва­е­мое им брат­ство в Вы­со­ко­пет­ров­ском мо­на­сты­ре. 18 мая 1924 го­да епи­скоп Вар­фо­ло­мей воз­вел от­ца Ага­фо­на в сан ар­хи­манд­ри­та и на­зна­чил на­мест­ни­ком мо­на­сты­ря. Глав­ным де­ла­ни­ем от­ца Ага­фо­на в мо­на­сты­ре ста­ла ис­по­ведь мо­на­ше­ству­ю­щих и при­хо­дя­щих в мо­на­стырь бо­го­моль­цев. Вла­ды­ка Вар­фо­ло­мей предо­ста­вил ему про­стор­ный ле­вый кли­рос хра­ма во имя пре­по­доб­но­го Сер­гия Ра­до­неж­ско­го. Вна­ча­ле от­ца Ага­фо­на ожи­да­ло два-три че­ло­ве­ка, но со вре­ме­нем лю­дей ста­но­ви­лось все боль­ше и боль­ше; он был очень вни­ма­тель­ным ду­хов­ни­ком, и ско­ро во­круг него со­бра­лась са­мая боль­шая паства в Пет­ров­ском мо­на­сты­ре. Его ду­хов­ни­че­ская де­я­тель­ность не у всех, од­на­ко, на­хо­ди­ла со­чув­ствие. Бы­ли при­хо­жане, ко­то­рые го­во­ри­ли, что он ра­но на­чал стар­че­ство­вать, бы­ли скор­би и от бра­тии. В се­ре­дине 1924 го­да Пет­ров­ский мо­на­стырь был за­крыт и мо­на­ше­ству­ю­щие на­шли при­бе­жи­ще в од­ной из мос­ков­ских церк­вей на Ан­тио­хий­ском по­дво­рье. Вско­ре епи­ско­пу Вар­фо­ло­мею уда­лось от­хло­по­тать сто­яв­ший в то вре­мя за­кры­тым боль­шой хо­лод­ный Бо­го­люб­ский со­бор, на­хо­дя­щий­ся непо­да­ле­ку от вхо­да в мо­на­стырь. Здесь бра­тия под­ви­за­лась в те­че­ние несколь­ких лет. В это вре­мя ар­хи­манд­рит Ага­фон со­вер­шал ли­тур­гию лишь в вос­крес­ные дни, в осталь­ные дни он ис­по­ве­до­вал на от­ве­ден­ном ему вла­ды­кой ле­вом кли­ро­се. По вос­по­ми­на­ни­ям оче­вид­цев, отец Ага­фон ис­по­ве­до­вал, си­дя в ма­лень­ком крес­ли­це. Он вни­ма­тель­но слу­шал го­во­ря­ще­го, ино­гда нена­дол­го за­кры­вал гла­за, сам го­во­рил очень ма­ло, лишь ино­гда за­да­вая ка­кой-ни­будь необ­хо­ди­мый во­прос; ино­гда толь­ко раз­ре­шит гре­хи, ни­че­го не го­во­ря, ино­гда ска­жет сло­во, ко­то­рое точ­но на­сквозь прон­зит ду­шу. Мо­ло­дых де­ву­шек, ко­то­рые при­хо­ди­ли к нему, отец Ага­фон ста­рал­ся под­го­то­вить к мо­на­ше­ству. Неко­то­рые из них, наи­бо­лее ре­ши­тель­ные, сра­зу раз­ры­ва­ли свя­зи с ми­ром и при­ни­ма­ли мо­на­ше­ство, дру­гие про­дол­жа­ли жить в се­мье, учить­ся и ра­бо­тать, не остав­ляя на­ме­ре­ния при­нять в бу­ду­щем мо­на­ше­ский по­стриг. Ду­хов­ная дочь от­ца Ага­фо­на вспо­ми­на­ла впо­след­ствии: «Ру­ко­вод­ство к мо­на­ше­ству не бы­ло по­спеш­ным, не бы­ло де­лом од­но­го дня, оно не бы­ло и внеш­ним; на­про­тив, оно бы­ло как са­ма жизнь: по­сте­пен­ным, про­стым, по­все­днев­ным, дей­ству­ю­щим во вся­ком слу­чае и со­бы­тии… Ос­но­вой ду­хов­но­го ру­ко­вод­ства, осо­бен­но для иду­щих по мо­на­ше­ско­му пу­ти, бы­ло ис­крен­нее, все­сто­рон­нее, без утай­ки от­кро­ве­ние всех сво­их по­ступ­ков, мыс­лей и да­же на­чат­ков этих мыс­лей. Толь­ко по­сле это­го от­кро­ве­ния ба­тюш­ка при­ни­мал ду­шу и вел ее. Ба­тюш­ка счи­тал важ­ным, чтоб мы сле­ди­ли за сво­и­ми чув­ства­ми, мыс­ля­ми, по­ступ­ка­ми, за сво­ей ду­шой, чтобы, на­чи­ная с то­го мо­мен­та, как мы вста­ли, мы от­да­ва­ли се­бе от­чет в том, что бы­ло не как долж­но. При­хо­дя­щий к стар­цу дол­жен был го­во­рить все, что он пе­ре­жи­ва­ет, на­зы­вать ве­щи сво­и­ми име­на­ми, пусть эти по­мыс­лы бы­ли некра­си­вые и пусть бы­ло очень труд­но их ис­по­ве­до­вать. Но чем бы­ва­ло труд­нее ис­по­ве­до­вать, тем ба­тюш­ка се­рьез­ней ста­но­вил­ся. Неко­то­рым он го­во­рил: “Я мо­гу хоть день си­деть, слу­шать, как ты до­бе­решь­ся до глав­но­го. Вот ты по­ка­за­ла на­руж­ность-то, а се­ре­дин­ку-то не по­ка­за­ла. Оре­шек на­до рас­ко­лоть, по­ка­зать, что в ореш­ке, а не толь­ко сна­ру­жи – скор­луп­ку по­ка­зать”. Ес­ли не бы­ло воз­мож­но­сти рас­ска­зать от­цу весь свой день, мы долж­ны бы­ли за­пи­сать все свои по­ступ­ки и дви­же­ния серд­ца. Ино­гда это не бы­ла на­сто­я­щая враж­да или на­сто­я­щий грех, а бы­ло толь­ко мыс­лен­ное при­ра­же­ние: “Та­кой-то сму­тил, на то­го-то по­ду­ма­ла, тем-то огор­чи­лась, на то­го-то по­смот­ре­ла не так”. Как встал, как по­мо­лил­ся, как по­шел, где рас­сер­дил­ся, где по­кри­чал – все нуж­но бы­ло пи­сать. Од­ни пи­са­ли крат­ко, дру­гие по­дроб­но, кто как умел. Ба­тюш­ка не тре­бо­вал, чтобы по­мыс­лы бы­ли муд­ре­ны­ми, на­про­тив, он предо­сте­ре­гал от это­го. Боль­ше все­го он лю­бил, чтобы по­сле каж­до­го по­ступ­ка или ху­дой мыс­ли бы­ло на­пи­са­но “про­сти­те”. “По­ча­ще это сло­во пи­ши – это са­мое по­лез­ное”, – учил отец. В 1926 го­ду ба­тюш­ка счел, что при­шло вре­мя по­ло­жить на­ча­ло и мо­на­ше­ству. По­сте­пен­но, по бла­го­сло­ве­нию вла­ды­ки, он на­чал со­вер­шать тай­ные по­стри­ги в ря­со­фор. Боль­ше­го ба­тюш­ка не бла­го­слов­лял. Мы бы­ли мо­ло­дые, но он го­во­рил так: “В ряс­ке про­ско­чишь, – то есть спра­вишь­ся с ис­ку­ше­ни­я­ми в ми­ру: ты же в ми­ру жи­вешь, – а в ман­тии – за­пу­та­ешь­ся”. Ба­тюш­ка по­стри­гал очень из­би­ра­тель­но. По­сте­пен­но под­го­тав­ли­вал че­ло­ве­ка, тща­тель­но вы­би­рал имя и все­гда го­во­рил: “Так как вы без стен мо­на­стыр­ских и без одеж­ды мо­на­стыр­ской, на­до ме­нять вам имя в ря­со­фо­ре, чтобы у вас был но­вый пред­ста­тель, чтобы вы чув­ство­ва­ли страх пе­ред сво­им но­вым свя­тым и ра­дость, что у вас есть но­вый за­ступ­ник”. Ба­тюш­ка хо­тел, чтобы но­вая жизнь бы­ла бо­лее ре­аль­на и ощу­ти­ма в усло­ви­ях мо­на­ше­ства без стен и одеж­ды… “Ба­тюш­ка, – бы­ва­ло, спра­ши­вал его кто-ни­будь, – и Вы не уста­е­те с на­ро­дом?” – “Нет, – од­но­слож­но от­ве­тит он, – ни­ко­гда не устаю». – “Ба­тюш­ка, а Вы не бо­и­тесь, – к Вам ведь при­хо­дят лю­ди вся­ких про­фес­сий: и уче­ные, и ин­же­не­ры, и ар­ти­сты – как Вы им от­ве­ти­те на все их во­про­сы?” Здесь уж ба­тюш­ка мол­чал или толь­ко улы­бал­ся. Он го­во­рил мне позд­нее, что пе­ред тем, как при­ни­мать на­род, он все­гда чи­тал мо­лит­ву о том, чтобы ему го­во­рить лю­дям не свои сло­ва, а то, что угод­но Бо­гу и что им мо­жет пой­ти во спа­се­ние. “Про­чту мо­лит­ву, – го­во­рил ба­тюш­ка, – и бы­ваю все­гда по­ко­ен”. Слу­же­ние ба­тюш­ки ду­шам че­ло­ве­че­ским бы­ло глу­бо­ко са­мо­от­вер­жен­ным. Ко­гда че­ло­ве­ку труд­но да­ва­лось от­кро­ве­ние, ба­тюш­ка го­тов был по­ло­жить по­след­ние свои си­лы. “Я го­тов всю ночь си­деть, – го­во­рил он, – лишь бы ты все мне до кон­ца от­крыл”. Ба­тюш­ка тре­бо­вал очень усерд­но­го ис­пол­не­ния по­слу­ша­ния в церк­ви, у ко­го оно бы­ло, тре­бо­вал не толь­ко чест­но­го, но да­же рев­ност­но­го от­но­ше­ния к свет­ским слу­жеб­ным обя­зан­но­стям, вме­няя их во свя­тое по­слу­ша­ние. И жизнь на­пол­ня­лась до кра­ев. Про­те­кая в тех же внеш­них фор­мах, она по­лу­ча­ла вдруг иное со­дер­жа­ние, все де­ла­лось те­перь уже во имя Бо­га и ра­ди Бо­га – так учил ба­тюш­ка. Не бы­ло ве­ли­ких и ма­лых дел, так как во всем ба­тюш­ка учил хра­нить свою со­весть. Он не мог спо­кой­но от­но­сить­ся к то­му, ко­гда лю­ди де­ла­ли что-то спу­стя ру­ка­ва, и лю­бил во всем по­ря­док… Все го­ды служ­бы в Бо­го­люб­ском хра­ме ба­тюш­ка еще хо­дил пеш­ком к се­бе на Тро­иц­кую, прав­да, уже с про­во­жа­тым – ба­тюш­ка как бы па­дал впе­ред, его на­до бы­ло под­дер­жи­вать – ино­гда же вы­нуж­ден был брать из­воз­чи­ка. Боль­шая за­гру­жен­ность де­ла­ми на­мест­ни­ка мо­на­сты­ря, а еще бо­лее – обре­ме­не­ние на­ро­дом, ко­то­ро­го ста­но­ви­лось все боль­ше и боль­ше, по­нуж­да­ли ба­тюш­ку в лет­нее вре­мя ис­кать хо­тя бы ма­ло­го от­дох­но­ве­ния в ти­шине под Моск­вой. Ему бы­ло необ­хо­ди­мо по­чи­тать ду­хов­ные кни­ги, по­быть на­едине с Гос­по­дом. Ле­том 1927 го­да по­яви­лась та­кая воз­мож­ность. В За­го­рян­ском (под Моск­вой, по Се­вер­ной же­лез­ной до­ро­ге) в неболь­шом до­ми­ке над ре­кой по­оче­ред­но жи­ли вла­ды­ка и ба­тюш­ка... В За­го­рян­ском ба­тюш­ке при­шла мысль устро­ить скит в Москве, там, где жи­ли стар­шие сест­ры, чтобы тем са­мым по­ло­жить на­ча­ло сво­е­му го­род­ско­му мо­на­сты­рю. На­сель­ни­ца­ми ски­та ста­но­ви­лись мать Ев­прак­сия и мать Ксе­ния, во гла­ве со стар­шей мо­на­хи­ней Ев­фро­си­ни­ей. Ико­на Бо­жи­ей Ма­те­ри “Зна­ме­ние” освя­ща­ла то­гда ком­на­ты за­го­рян­ской да­чи. Ба­тюш­ка и бла­го­сло­вил учре­жда­е­мый скит этой свя­той ико­ной, на­звав его “Зна­мен­ским”. По мыс­ли ба­тюш­ки, в ски­ту долж­ны бы­ли на­хо­дить при­ют, ду­хов­ный и те­лес­ный от­дых все сест­ры, ко­то­рые всту­па­ли на путь ино­че­ской жиз­ни. Та­ких, вме­сте с жи­ву­щи­ми в ски­ту по­сто­ян­но, бы­ло уже семь че­ло­век... Ба­тюш­ка очень лю­бил скит, хо­тя по бо­лез­ни ему бы­ло труд­но ча­сто ту­да под­ни­мать­ся. Это был чер­дак… вы­со­ко­го се­ми­этаж­но­го до­ма, сто­я­ще­го к то­му же на вы­со­кой гор­ке. Скит на­хо­дил­ся в Пе­чат­ни­ко­вом пе­ре­ул­ке на Сре­тен­ке, неда­ле­ко от Пет­ров­ско­го мо­на­сты­ря. Ко­гда ба­тюш­ка объ­яс­нял путь в скит, он го­во­рил: “Сна­ча­ла бу­дет ши­ро­кая лест­ни­ца – это мир, а по­том узень­кая до­рож­ка на чер­дак – это мо­на­ше­ский путь: там и дверь ски­та”». Ле­том 1929 го­да храм во имя Бо­го­люб­ской ико­ны Бо­жи­ей Ма­те­ри был за­крыт и бра­тия Пет­ров­ско­го мо­на­сты­ря пе­ре­бра­лась в храм пре­по­доб­но­го Сер­гия Ра­до­неж­ско­го на Боль­шой Дмит­ров­ке. В это вре­мя бо­лезнь от­ца Ага­фо­на уси­ли­лась и ему ста­ло труд­но воз­вра­щать­ся к се­бе на Тро­иц­кую меж­ду утрен­ней и ве­чер­ней служ­бой. Бед­ная вдо­ва, ко­то­рую зва­ли Алек­сандра, – она ра­бо­та­ла двор­ни­ком и жи­ла непо­да­ле­ку от хра­ма, – пред­ло­жи­ла ему свою ком­на­ту для от­ды­ха. Алек­сандра устро­и­ла ма­лень­кую ни­шу, в ко­то­рой отец Ага­фон мог по­ле­жать и от­дох­нуть меж­ду служ­ба­ми. Ко­гда при­хо­ди­ли ду­хов­ные де­ти от­ца Ага­фо­на, то она им слу­жи­ла за сто­лом. Впо­след­ствии отец Ага­фон по­стриг ее в ря­со­фор и на­звал в честь пре­по­доб­но­го Иоан­на Мно­го­стра­даль­но­го. Она скон­ча­лась в боль­ни­це не ста­рой еще жен­щи­ной до аре­ста от­ца Ага­фо­на. Рож­де­ствен­ским по­стом 1929 го­да здо­ро­вье от­ца Ага­фо­на рез­ко ухуд­ши­лось, и он по­дал про­ше­ние ар­хи­епи­ско­пу Филип­пу (Гу­милев­ско­му), ви­ка­рию Мос­ков­ской епар­хии, о по­стри­же­нии в схи­му. 30 ян­ва­ря в день па­мя­ти игу­ме­на Гер­ма­на (Гом­зи­на) во Вла­ди­мир­ском при­де­ле хра­ма пре­по­доб­но­го Сер­гия Ра­до­неж­ско­го ар­хи­манд­рит Ага­фон был по­стри­жен в ве­ли­кую схи­му с име­нем Иг­на­тий в честь свя­щен­но­му­че­ни­ка Иг­на­тия Бо­го­нос­ца и в па­мять свя­ти­те­ля Иг­на­тия (Брян­ча­ни­но­ва), тру­ды ко­то­ро­го он из­дав­на и глу­бо­ко по­лю­бил. В се­ре­дине де­каб­ря 1931 го­да отец Иг­на­тий был аре­сто­ван. В тюрь­ме его про­дер­жа­ли де­сять дней. Хо­зя­е­ва квар­ти­ры, где он жил, ста­ли на­ста­и­вать, чтобы он пре­кра­тил при­ем ду­хов­ных де­тей до­ма, и он был вы­нуж­ден пе­ре­ехать жить в дру­гое ме­сто, в Ни­ко­нов­ский пе­ре­улок. Мо­на­хи­ня Афа­на­сия (Да­вы­до­ва) и Ве­ра Ви­швя­ко­ва об­ме­ня­ли свои квар­ти­ры на од­ну, и по­лу­чи­лось три ком­на­ты, в од­ной из ко­то­рых по­се­лил­ся отец Иг­на­тий. В ок­тяб­ре 1933 го­да был за­крыт храм пре­по­доб­но­го Сер­гия на Боль­шой Дмит­ров­ке и мо­на­хи пе­ре­шли слу­жить в храм Рож­де­ства Бо­го­ро­ди­цы в Пу­тин­ках. В 1934 го­ду, пе­ред празд­ни­ком По­кро­ва Бо­жи­ей Ма­те­ри, свя­щен­но­на­ча­лие под дав­ле­ни­ем НКВД за­пре­ти­ло схи­ар­хи­манд­ри­ту Иг­на­тию при­ем на­ро­да в церк­ви, и он был от­прав­лен на по­кой. Отец Иг­на­тий ска­зал то­гда, что по­сколь­ку для него все де­ти ду­хов­ные рав­ны, то он боль­ше ни­ко­го при­ни­мать на ис­по­ведь не бу­дет. Сми­ря­ясь пе­ред по­ста­нов­ле­ни­ем цер­ков­ной вла­сти, отец Иг­на­тий, тем не ме­нее, бо­лез­нен­но пе­ре­но­сил невоз­мож­ность при­ни­мать ду­хов­ных де­тей; неко­то­рое вре­мя он тя­же­ло хво­рал, силь­но стра­дая от го­лов­ной бо­ли. В это вре­мя ба­тюш­ка углу­бил­ся в чте­ние свя­то­оте­че­ских книг, на­хо­дя в них от­вет и под­держ­ку. 10 ап­ре­ля 1935 го­да схи­ар­хи­манд­рит Иг­на­тий был аре­сто­ван и за­клю­чен в Бу­тыр­скую тюрь­му. То­гда же бы­ли аре­сто­ва­ны иеро­мо­нах Кос­ма (Маг­да), мо­на­хи­ни Афа­на­сия (Да­вы­до­ва) и Ага­фо­на (Ко­ма­ро­ва), Ана­ста­сия Печ­ни­ко­ва и Агрип­пи­на Дво­рец­кая, ду­хов­ная дочь про­то­и­е­рея Ро­ма­на (Мед­ве­дя). Обос­но­вы­вая необ­хо­ди­мость аре­ста стар­ца, со­труд­ни­ки НКВД на­пи­са­ли: «Ар­хи­манд­рит Ага­фон, разыг­ры­вая из се­бя юро­ди­во­го (ис­кус­ствен­но тря­сет ру­ка­ми), сре­ди ве­ру­ю­щих поль­зо­вал­ся ав­то­ри­те­том про­зор­лив­ца и бла­жен­но­го, име­ет боль­шое ко­ли­че­ство по­сле­до­ва­те­лей (ду­хов­ных де­тей), ко­то­рые на­хо­дят­ся под его пол­ным вли­я­ни­ем, си­сте­ма­ти­че­ски по­се­ща­ют его квар­ти­ру, где он об­ра­ба­ты­ва­ет их в ре­ли­ги­оз­ном и контр­ре­во­лю­ци­он­ном ду­хе. При этом ар­хи­манд­рит Ага­фон вну­ша­ет сво­им по­чи­та­те­лям о необ­хо­ди­мо­сти си­сте­ма­ти­че­ско­го по­се­ще­ния церк­ви, и в слу­чае невоз­мож­но­сти хо­дить в цер­ковь из-за ра­бо­ты в со­вет­ских учре­жде­ни­ях он со­ве­ту­ет уво­лить­ся с ра­бо­ты. По­сле­до­ва­тель­ни­ца ар­хи­манд­ри­та Ага­фо­на тай­ная мо­на­хи­ня Ага­пия (Агрип­пи­на Еме­лья­нов­на Дво­рец­кая) по его ука­за­нию у се­бя на квар­ти­ре про­из­во­дит при­ем ве­ру­ю­щих, ко­то­рым она пред­ска­зы­ва­ет бу­ду­щее и да­ет со­ве­ты, про­во­дя при этом ан­ти­со­вет­скую аги­та­цию. Часть по­сле­до­ва­те­лей ар­хи­манд­ри­та Ага­фо­на по воз­вра­ще­нии из ссыл­ки, не по­лу­чив мос­ков­ско­го пас­пор­та, по его ука­за­нию по­се­ли­лись под Моск­вой, где под его ру­ко­вод­ством про­во­дят ан­ти­со­вет­скую аги­та­цию. Так, про­жи­ва­ю­щая в го­ро­де Мо­жай­ске мо­на­хи­ня Ана­ста­сия Печ­ни­ко­ва про­во­дит сре­ди на­се­ле­ния си­сте­ма­ти­че­скую ан­ти­со­вет­скую аги­та­цию, рас­про­стра­ня­ет лож­ные слу­хи о войне и ско­ром па­де­нии со­вет­ской вла­сти». Во вре­мя аре­ста схи­ар­хи­манд­ри­та Иг­на­тия у него на­хо­ди­лась мо­на­хи­ня Ага­фо­на (Ко­ма­ро­ва) и бы­ла за­дер­жа­на вме­сте с ним. 17 ап­ре­ля со­труд­ни­ки НКВД вы­пи­са­ли ор­дер на ее арест, в ко­то­ром пи­са­ли: «В ночь с 10 на 11 ап­ре­ля 1935 го­да, в мо­мент опе­ра­ции по лик­ви­да­ции контр­ре­во­лю­ци­он­ной груп­пи­ров­ки мо­на­хов и цер­ков­ни­ков, в квар­ти­ре ру­ко­во­ди­те­ля груп­пи­ров­ки ар­хи­манд­ри­та Ага­фо­на Ле­бе­де­ва бы­ла об­на­ру­же­на и за­дер­жа­на но­чу­ю­щая там без про­пис­ки тай­ная мо­на­хи­ня Ев­ге­ния Вик­то­ров­на Ко­ма­ро­ва, ко­то­рая при до­про­сах за­яви­ла, что она яв­ля­ет­ся ду­хов­ной до­че­рью ар­хи­манд­ри­та Ага­фо­на, по­мо­га­ет ма­те­ри­аль­но и при­слу­жи­ва­ет ему, бы­вая у него в квар­ти­ре по­чти еже­днев­но и ча­сто но­чуя там без про­пис­ки». Это­го бы­ло до­ста­точ­но, чтобы вы­дви­нуть про­тив нее об­ви­не­ние в контр­ре­во­лю­ци­он­ной де­я­тель­но­сти. На сле­ду­ю­щий день по­сле аре­ста отец Иг­на­тий был до­про­шен. От­ве­чая на во­про­сы сле­до­ва­те­ля, он ска­зал: «Слу­жа в церк­ви в Пет­ров­ском мо­на­сты­ре, за­тем пре­по­доб­но­го Сер­гия и Рож­де­ства в Пу­тин­ках, я имел око­ло двух­сот че­ло­век ду­хов­ных де­тей, по­чи­та­те­лей, ко­то­рые под­дер­жи­ва­ют со мной тес­ную связь, си­сте­ма­ти­че­ски при­хо­дя ко мне на ис­по­ведь за со­ве­та­ми и бла­го­сло­ве­ни­ем. Ко­гда я бы­вал в церк­ви Рож­де­ства в Пу­тин­ках, ту­да яв­ля­лось зна­чи­тель­ное чис­ло ве­ру­ю­щих, же­ла­ю­щих по­го­во­рить со мной и по­лу­чить от ме­ня со­вет и бла­го­сло­ве­ние». В сле­ду­ю­щий раз отец Иг­на­тий был до­про­шен неза­дол­го пе­ред окон­ча­ни­ем след­ствия. – В предъ­яв­лен­ном мне об­ви­не­нии по ста­тье 58, пункт 10 уго­лов­но­го ко­дек­са ви­нов­ным се­бя не при­знаю. Дей­стви­тель­но, ме­ня на квар­ти­ре еже­днев­но на­ве­ща­ли мои зна­ко­мые, ко­то­рые де­ли­лись со мной сво­и­ми пе­ре­жи­ва­ни­я­ми, про­си­ли у ме­ня со­ве­тов. Бе­се­ды меж­ду мной и мо­и­ми зна­ко­мы­ми обыч­но бы­ли на ре­ли­ги­оз­ные те­мы. По­се­ти­те­ли при­но­си­ли мне про­дук­ты и день­ги, так как я не имел средств к су­ще­ство­ва­нию по уволь­не­нии ме­ня за штат в ок­тяб­ре 1934 го­да, – ска­зал отец Иг­на­тий. – След­ствие рас­по­ла­га­ет дан­ны­ми, что вы рас­про­стра­ня­ли сре­ди сво­их по­чи­та­те­лей лож­ные слу­хи о яко­бы про­во­ди­мых со­вет­ской вла­стью го­не­ни­ях на ре­ли­гию и ве­ру­ю­щих; объ­яс­ни­те, что имен­но вы го­во­ри­ли по это­му во­про­су? – спро­сил сле­до­ва­тель. – Церк­ви яв­ля­ют­ся иму­ще­ством го­су­дар­ства, по­это­му со­вет­ская власть мо­жет рас­по­ря­жать­ся ими как угод­но. При за­кры­тии церк­вей ве­ру­ю­щие бы­ва­ют недо­воль­ные эти­ми ме­ро­при­я­ти­я­ми со­вет­ской вла­сти, но долж­ны под­чи­нять­ся, хо­тя бы и бы­ли недо­воль­ны. Я ве­ру­ю­щих, вы­ска­зы­ва­ю­щих недо­воль­ство за­кры­ти­ем хра­мов, при­зы­вал к тер­пе­нию и ука­зы­вал, что мо­лить­ся мож­но еще в дру­гих неза­кры­тых хра­мах. 4 июня 1935 го­да в боль­ни­це Бу­тыр­ско­го изо­ля­то­ра вра­чи осви­де­тель­ство­ва­ли схи­ар­хи­манд­ри­та Иг­на­тия и при­шли к за­клю­че­нию, что он «стра­да­ет ор­га­ни­че­ским по­ра­же­ни­ем цен­траль­ной нерв­ной си­сте­мы в фор­ме эн­це­фа­ли­та, вы­ра­жа­ю­щем­ся в ско­ван­но­сти, рез­кой за­тор­мо­жен­но­сти дви­же­ний, мас­ко­об­раз­но­сти и за­труд­не­нии ре­чи… По сво­е­му физи­че­ско­му со­сто­я­нию к тру­ду не го­ден». 8 июня 1935 го­да Осо­бое Со­ве­ща­ние при НКВД при­го­во­ри­ло схи­ар­хи­манд­ри­та Иг­на­тия к пя­ти го­дам за­клю­че­ния в ис­пра­ви­тель­но-тру­до­вой ла­герь. 16 ок­тяб­ря он был от­прав­лен в Са­ров­ский ла­герь. Из ла­ге­ря он пи­сал ду­хов­ным де­тям: «На­ко­нец, по­сле дол­го­го стран­ство­ва­ния, я на ме­сте, ко­то­рое ука­зал нам Гос­подь: я в Са­ро­ве, в сте­нах быв­шей оби­те­ли! Сла­ва Бо­гу за все слу­чив­ше­е­ся – это од­но мо­жем ска­зать! С Ним вез­де хо­ро­шо, и на Фа­во­ре, и на Гол­го­фе! По­сле про­чи­тан­но­го мне в день рож­де­ния при­го­во­ра… и по­сле 2‑х по­пы­ток (1-я – в се­ре­дине, в день, ко­гда я был вы­ве­ден на сви­да­ние и на ко­то­рое ни­кто из вас не при­шел к 2-м ча­сам, а лишь с ве­ща­ми позд­но ве­че­ром; 2-я – 10/VII ст. ст.), и по­сле ноч­но­го при­но­са су­ха­рей в день от­да­ния празд­ни­ка Воз­дви­же­ния Кре­ста я на­ко­нец, в день па­мя­ти бла­жен­но­го Ан­дрея, без чет­вер­ти семь ве­че­ра был вы­ве­зен из ме­ста сво­е­го пре­бы­ва­ния[1] тре­мя во­ен­ны­ми и через двое су­ток до­воль­но уто­ми­тель­но­го пу­те­ше­ствия во­дво­рен на ме­сте. И па­ки – сла­ва Бо­гу!» Вес­ной 1936 го­да схи­ар­хи­манд­рит Иг­на­тий был пе­ре­ве­ден в ла­герь на стан­цию Су­хо­без­вод­ная под Ниж­ним Нов­го­ро­дом, но вско­ре от­прав­лен в ла­герь для ин­ва­ли­дов, на­хо­див­ший­ся непо­да­ле­ку от го­ро­да Ала­ты­ря. 17 июля, на­ка­нуне дня па­мя­ти пре­по­доб­но­го Сер­гия, отец Иг­на­тий по­лу­чил сви­да­ние с мо­на­хи­ней Ев­прак­си­ей. Он очень осла­бел, «силь­но из­ме­нил­ся и по­ху­дел, но все же дви­гал­ся, ста­рал­ся рас­ска­зать о се­бе, очень мно­го ти­хо пла­кал. Все узна­вал ба­тюш­ка, как жи­вет воз­ра­щен­ный им ви­но­град. Узнав, что все друж­ны, жи­вут как жи­ли, ба­тюш­ка со сле­за­ми за­ве­щал: “Гос­по­да на­до лю­бить всем серд­цем, Гос­подь дол­жен быть на пер­вом ме­сте, от ве­ры не от­ре­кать­ся”; “Гос­подь всех кра­ше, всех сла­ще, всех до­ро­же, спа­се­ние в ва­ших ру­ках – поль­зуй­тесь, по­ка воз­мож­но”; “Он еди­ная сла­дость, Он еди­ная ра­дость”». 18 ап­ре­ля 1937 го­да отец Иг­на­тий пи­сал: «...Справ­ля­е­тесь ли вы в кре­сте[2] и где на­до, – это по­лез­но де­лать ча­ще: “цар­ство Бо­жие си­лою бе­рет­ся”...» В это вре­мя со­сто­я­ние здо­ро­вья от­ца Иг­на­тия рез­ко ухуд­ши­лось и по­яви­лись пер­вые при­зна­ки пел­лаг­ры. Пи­та­ние в ла­ге­ре бы­ло пло­хим, а по­сыл­ки, ко­то­рые по­сы­ла­лись ду­хов­ны­ми детьми, ча­стью рас­кра­ды­ва­лись, ча­стью раз­да­ва­лись, ба­тюш­ке до­ста­ва­лось немно­гое. 30 мая 1938 го­да отец Иг­на­тий пи­сал ду­хов­ной до­че­ри, мо­на­хине Ев­прак­сии: «Сей­час 1-я и необ­хо­ди­мая нуж­да – это ви­деть те­бя; ведь 9 ме­ся­цев не ви­да­лись, и это при мо­их неис­чис­ли­мых немо­щах! За­про­си-ка ты по­ско­рее на­чаль­ни­ка ко­ло­нии за­каз­ным пись­мом о раз­ре­ше­нии сви­да­ния, на от­вет при­ло­жи мар­ки. Вре­ме­на­ми те­ря­ет­ся го­лос от сер­деч­ной сла­бо­сти, adonilen под­бад­ри­ва­ет, а то и ру­ки пло­хо вла­де­ют. Вот и хо­чет­ся че­го-ни­будь (вро­де об­лег­че­ния уча­сти) до­стиг­нуть, по­ка не раз­ва­лил­ся – по­мо­ли­тесь. По­про­си­те за ме­ня. Про­сти­те». Рас­строй­ство здо­ро­вья от пел­лаг­ры все уси­ли­ва­лось, и в по­сле­ду­ю­щих пись­мах отец Иг­на­тий пи­сал: «…Уже око­ло 10 дней си­жу с за­вя­зан­ны­ми ру­ка­ми – по­лу­чил ожог (с на­ры­ва­ми) от солн­ца 13/VI в 11 ча­сов дня – во вре­мя пу­ти оста­но­вил­ся 2 ра­за ми­ну­ты на 2, на 3 – ле­чу при­моч­ка­ми пе­ре­ки­си мар­ган­ца – вос­па­ле­ние еще есть… Про­сти­те». «Ра­ду­юсь, что ты по­пра­ви­лась сво­им здо­ро­вьем, что же – в твои го­да и неуди­ви­тель­но, вот в мои го­да здо­ро­вье вос­ста­нав­ли­ва­ет­ся уже труд­нее: так, сол­неч­ный ожог 2 рук с 13/VI не мо­жет за­жить до сих пор. За по­след­нее вре­мя (в по­след­нюю жа­ру) ста­ло де­лать­ся кру­же­ние го­ло­вы при бо­лее или ме­нее про­дол­жи­тель­ном сто­я­нии – стрем­ле­ние па­дать на­зад, а вот при ходь­бе – через 30 ша­гов па­даю впе­ред… Все это рас­строй­ства пи­та­ния – на­ко­нец-то на 4-м го­ду жиз­ни в за­клю­че­нии – объ­яв­шия ме­ня, и как удаст­ся спра­вить­ся с ни­ми – не знаю. Ру­ки го­рят, во рту то­же го­рит с кру­же­ни­ем го­ло­вы…» «Что-то от те­бя дол­го не бы­ло пись­ме­ца, жи­ва ли ты и здо­ро­ва? Я на­хо­жусь на ста­ром ме­сте, я ни­ку­да с него не тро­гал­ся. Здо­ро­вье мое как преж­де, еще при­ба­ви­лось две бо­лез­ни: серд­це и киш­ки не в по­ряд­ке. По­мя­ни­те моя бо­лез­ни. Жду тво­е­го при­ез­да, ес­ли воз­мож­но. Про­сти­те». 5 сен­тяб­ря 1938 го­да отец Иг­на­тий про­дик­то­вал по­след­нее свое пись­мо из ла­ге­ря, так как сил пи­сать са­мо­му уже не бы­ло: «Я жив, но здо­ро­вье мое сла­бо­ва­то, стра­даю киш­ка­ми, упад­ком об­ще­го пи­та­ния. Чем де­ло кон­чит­ся – не знаю. Но пу­ти че­ло­ве­че­ския Ис­прав­ля­яй – вся весть. По­мя­ни­те в скор­бях, нуж­дах, в бо­лез­нях и по­мо­ли­тесь. Про­сти­те». Схи­ар­хи­манд­рит Иг­на­тий умер в тю­рем­ном ла­за­ре­те на рас­све­те вос­крес­но­го дня, 11 сен­тяб­ря 1938 го­да, в три с по­ло­ви­ной ча­са утра, в день Усек­но­ве­ния гла­вы свя­то­го Иоан­на Пред­те­чи. Спу­стя несколь­ко дней мо­на­хи­ня Ев­прак­сия при­е­ха­ла в Ала­тырь, и ей по­ка­за­ли неболь­шой мо­гиль­ный хол­мик на ла­гер­ном клад­би­ще, под ко­то­рым был по­гре­бен схи­ар­хи­манд­рит Иг­на­тий.

Со­ста­ви­тель игу­мен Да­мас­кин (Ор­лов­ский)

«Жи­тия но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков Рос­сий­ских ХХ ве­ка Мос­ков­ской епар­хии. Июнь-Ав­густ». Тверь, 2003 год, стр. 268-285.

Биб­лио­гра­фия

ГАРФ. Ф. 10035, д. П577067. По вос­по­ми­на­ни­ям мон. Иг­на­тии П. Мо­на­ше­ство по­след­них вре­мен. Жиз­не­опи­са­ние схи­ар­хи­манд­ри­та Иг­на­тия (Ле­бе­де­ва). М., 1998. Мо­на­хи­ня Иг­на­тия. Стар­че­ство в го­ды го­не­ний. Пре­по­доб­но­му­че­ник Иг­на­тий (Ле­бе­дев) и его ду­хов­ная се­мья. М., 2001.

При­ме­ча­ния

[1] Из Бу­тыр­ской тюрь­мы [2] Име­ет­ся в ви­ду Крас­ный Крест, где ду­хов­ные де­ти стар­ца пы­та­лись до­бить­ся его осво­бож­де­ния как ин­ва­ли­да.

Ис­точ­ник: http://www.fond.ru