Священномученик Василий Надеждин

6 / 19 Февраля
27 Января / 9 Февраля (281-й день после Пасхи) Собор новомучеников и исповедников Церкви Русской

Свя­щен­но­му­че­ник Ва­си­лий ро­дил­ся 12 ян­ва­ря 1895 го­да в Москве в се­мье Фе­до­ра Алек­се­е­ви­ча и Со­фьи Пав­лов­ны На­деж­ди­ных. Фе­дор Алек­се­е­вич слу­жил чи­нов­ни­ком Двор­цо­во­го управ­ле­ния в зва­нии кол­леж­ско­го асес­со­ра и до­во­дил­ся род­ствен­ни­ком ар­хи­епи­ско­пу Ана­ста­сию (Гри­ба­нов­ско­му).В 1910 го­ду Ва­си­лий окон­чил За­и­ко­но­спас­ское ду­хов­ное учи­ли­ще, в 1916 го­ду — Мос­ков­скую Ду­хов­ную се­ми­на­рию. Учась в се­ми­на­рии, он на ка­ни­ку­лы ез­дил в Холм­скую гу­бер­нию, где вла­ды­ка Ана­ста­сий был в то вре­мя епар­хи­аль­ным ар­хи­ере­ем.Ва­си­лий пи­сал вла­ды­ке Ана­ста­сию: «Я хо­чу окон­чить Ду­хов­ную ака­де­мию и быть свя­щен­ни­ком — это ре­ше­ние под­ска­зы­ва­ет мне моя ду­ша, ко­то­рую при­вле­ка­ет пас­тыр­ская де­я­тель­ность. Я знаю (и это бес­спор­но), что чем со­лид­нее, об­шир­нее и зна­чи­тель­нее бу­дет мое об­ра­зо­ва­ние, тем цен­нее для де­ла Церк­ви и ин­те­рес­нее для ме­ня са­мо­го бу­дет моя де­я­тель­ность как пас­ты­ря».Ле­том 1916 го­да Ва­си­лий уехал го­то­вить­ся к эк­за­ме­нам в Ки­ши­нев, ку­да был пе­ре­ве­ден вла­ды­ка Ана­ста­сий. Осе­нью он по­сту­пил в Мос­ков­скую Ду­хов­ную ака­де­мию, за­ня­тия в ко­то­рой из-за вой­ны ста­ли ид­ти с пе­ре­бо­я­ми; в кон­це но­яб­ря он был при­гла­шен гра­фом Алек­сан­дром Ме­де­мом в его име­ние в Хва­лын­ском уез­де Са­ра­тов­ской гу­бер­нии пре­по­да­вать За­кон Бо­жий его де­тям Фе­до­ру и Со­фии.В кон­це фев­ра­ля 1917 го­да воз­об­но­ви­лись за­ня­тия в ака­де­мии, и Ва­си­лий вы­ехал в Моск­ву, жи­те­ли ко­то­рой в то вре­мя ли­ко­ва­ли по по­во­ду от­ре­че­ния им­пе­ра­то­ра Ни­ко­лая II от пре­сто­ла, ли­ко­ва­ли и сту­ден­ты ака­де­мии. По окон­ча­нии учеб­но­го го­да Ва­си­лий сно­ва уехал в име­ние гра­фа. По­след­ствия раз­ру­ши­тель­ной ре­во­лю­ции быст­ро до­ка­ти­лись до гу­берн­ских го­ро­дов, и на­ча­лись гра­бе­жи и убий­ства. Осе­нью 1917 го­да он вер­нул­ся в Моск­ву для про­дол­же­ния уче­бы.В на­ча­ле 1919 го­да Ду­хов­ная ака­де­мия бы­ла за­кры­та при­шед­ши­ми к вла­сти без­бож­ни­ка­ми. В ап­ре­ле 1919 го­да Ва­си­лий Фе­до­ро­вич об­вен­чал­ся с Еле­ной Сер­ге­ев­ной Бо­ри­со­глеб­ской и уехал в се­ло Ни­коль­ский По­им Чем­бар­ско­го уез­да Пен­зен­ской гу­бер­нии, где слу­жил зна­ко­мый ему свя­щен­ник, и ра­бо­тал здесь до 1921 го­да учи­те­лем в шко­ле. В мар­те 1921 го­да он с се­мьей пе­ре­ехал бли­же к Москве, устро­ив­шись сче­то­во­дом в по­стро­еч­ном управ­ле­нии уз­ко­ко­лей­ки в Оре­хо­во-Зу­е­ве.24 июня 1921 го­да Ва­си­лий Фе­до­ро­вич был ру­ко­по­ло­жен во диа­ко­на, а 26 июня — во свя­щен­ни­ка к Ни­коль­ско­му хра­му у Со­ло­мен­ной Сто­рож­ки в Москве, по­стро­ен­но­му в на­ча­ле ХХ сто­ле­тия. До ре­во­лю­ции это был храм 675-й пе­шей туль­ской дру­жи­ны.Дочь свя­щен­но­му­че­ни­ка Вла­ди­ми­ра Ам­бар­цу­мо­ва, рас­стре­лян­но­го на Бу­тов­ском по­ли­гоне в 1937 го­ду, пи­са­ла о хра­ме и об от­це Ва­си­лии: «Воз­ле церк­ви неко­гда су­ще­ство­ва­ла сто­ро­же­вая буд­ка с со­ло­мен­ной кры­шей, из­вест­ная в на­ро­де как “со­ло­мен­ная сто­рож­ка”. Ко вре­ме­ни стро­и­тель­ства хра­ма ее уже не бы­ло, но на­род­ная па­мять со­хра­ни­ла за этим ме­стом ста­рое на­име­но­ва­ние...В храм хо­ди­ли раз­ные лю­ди, но... со­став при­ход­ской об­щи­ны преж­де все­го опре­де­лял­ся бли­зо­стью Пет­ров­ско-Ра­з­умов­ской ака­де­мии...Ко­гда по­сле ре­во­лю­ции бы­ло за­пре­ще­но пре­по­да­ва­ние в шко­лах За­ко­на Бо­жия и в Пет­ров­ско-Ра­з­умов­ской ака­де­мии за­кры­ли храм, груп­па ее про­фес­со­ров и пре­по­да­ва­те­лей об­ра­ти­лась к на­сто­я­те­лю хра­ма Свя­ти­те­ля Ни­ко­лая» свя­щен­ни­ку Ва­си­лию На­деж­ди­ну «с прось­бой за­нять­ся ре­ли­ги­оз­но-нрав­ствен­ным вос­пи­та­ни­ем их де­тей... Отец Ва­си­лий жи­во от­клик­нул­ся на прось­бу про­фес­со­ров ака­де­мии. Он со­здал... мо­ло­деж­ный хор, по­ю­щий на пра­вом кли­ро­се хра­ма... учил де­ву­шек и юно­шей не толь­ко цер­ков­но­му пе­нию, но и цер­ков­ной служ­бе, раз­би­рал ос­нов­ные во­про­сы ве­ро­уче­ния, хо­дил с ни­ми и на кон­цер­ты клас­си­че­ской му­зы­ки, чи­тал и об­суж­дал ли­те­ра­тур­ные про­из­ве­де­ния. Для ма­лень­ких де­тей в до­ме от­ца Ва­си­лия обя­за­тель­но про­во­ди­лись за­пре­щен­ные то­гда рож­де­ствен­ские ел­ки...Отец Ва­си­лий был пре­крас­ным про­по­вед­ни­ком. Его лю­би­мое вре­мя для про­по­ве­дей бы­ло в суб­бо­ту на утрене по­сле ше­сто­псал­мия... Он не от­шли­фо­вы­вал сво­их про­по­ве­дей, но го­во­рил жи­во и убеж­ден­но, ча­сто вы­сту­пая про­тив без­ве­рия»[1].В ок­тяб­ре 1927 го­да отец Ва­си­лий по­лу­чил до­ку­мент об окон­ча­нии Мос­ков­ской Ду­хов­ной ака­де­мии по пер­во­му раз­ря­ду со сте­пе­нью кан­ди­да­та бо­го­сло­вия, в ко­то­ром по­ста­ви­ли свои под­пи­си еще не аре­сто­ван­ные то­гда про­фес­со­ра Ду­хов­ной ака­де­мии, вклю­чая про­рек­то­ра про­то­и­е­рея Вла­ди­ми­ра Стра­хо­ва.В 1928 го­ду у от­ца Ва­си­лия об­на­ру­жи­лось за­боле­ва­ние ту­бер­ку­ле­зом, и он был вы­нуж­ден уехать в Баш­ки­рию для ле­че­ния ку­мы­сом. Во вре­мя его от­сут­ствия в Ни­коль­ском хра­ме слу­жил по его прось­бе свя­щен­ник Вла­ди­мир Ам­бар­цу­мов.Вер­нув­шись в Моск­ву, отец Ва­си­лий в свя­зи со все уси­ли­ва­ю­щи­ми­ся го­не­ни­я­ми стал ре­же го­во­рить про­по­ве­ди; ми­ли­ция за­пре­ти­ла ему по­яв­лять­ся в до­ме, где жи­ла его се­мья, и свя­щен­ник снял угол — чу­лан в квар­ти­ре, ку­да к нему при­ез­жа­ла су­пру­га, ста­ра­ясь, чтобы и эти ви­зи­ты оста­лись неза­ме­чен­ны­ми для вла­стей.Отец Ва­си­лий был аре­сто­ван 28 ок­тяб­ря 1928 го­да и за­клю­чен в Бу­тыр­скую тюрь­му в Москве. Его об­ви­ни­ли в том, что он «ор­га­ни­зо­вал кру­жок хри­сти­ан­ской мо­ло­де­жи, ра­бо­той ко­то­ро­го и ру­ко­во­дил, вос­пи­ты­вая мо­ло­дежь в тен­ден­ци­оз­но-ан­ти­со­вет­ском на­прав­ле­нии»[2].1 но­яб­ря сле­до­ва­тель до­про­сил свя­щен­ни­ка. Он на­звал, что имен­но ин­те­ре­су­ет след­ствие, и отец Ва­си­лий ска­зал: «О близ­кой ко мне мо­ло­де­жи мо­гу ска­зать сле­ду­ю­щее: при­шла ко мне она са­ма. Все ли­ца, впо­след­ствии бы­вав­шие у ме­ня, бы­ли свя­за­ны меж­ду со­бой еще шко­лой, где они вме­сте учи­лись. Ве­ро­ят­но, по­это­му они так­же всей груп­пой и пе­ре­шли ко мне. У ме­ня в церк­ви эта мо­ло­дежь пе­ла в хо­ре...Са­ма мо­ло­дежь бы­ла неак­тив­на в изу­че­нии хо­тя бы цер­ков­ной ис­то­рии, по­это­му я сам чи­тал им ино­гда на те­мы по ис­то­рии Церк­ви вы­держ­ки из цер­ков­ных пи­са­те­лей Бо­ло­то­ва и Ле­бе­де­ва, чи­тал им неко­то­рые под­лин­ни­ки со­чи­не­ний цер­ков­ных пи­са­те­лей (Ва­си­лия Ве­ли­ко­го, Гри­го­рия Бо­го­сло­ва и дру­гих).Де­лал до­клад о впе­чат­ле­ни­ях от мо­ей по­езд­ки в Са­ров­скую пу­стынь, о тех ска­за­ни­ях, ко­то­рые свя­за­ны с Ди­ве­е­вым мо­на­сты­рем и Се­ра­фи­мом Са­ров­ским...Бы­ли у ме­ня бе­се­ды, по­свя­щен­ные юби­ле­ям Пер­во­го Все­лен­ско­го Со­бо­ра, Гри­го­рия Бо­го­сло­ва и Ва­си­лия Ве­ли­ко­го. Соб­ствен­но, про­по­ведь в церк­ви бы­ла по этим во­про­сам, а до­ма мо­ло­де­жи я чи­тал толь­ко неко­то­рые до­ку­мен­ты той эпо­хи.Спе­ци­аль­ных во­про­сов по по­во­ду су­ще­ству­ю­ще­го со­ци­аль­но­го по­ряд­ка и по по­во­ду от­дель­ных мо­мен­тов вза­и­мо­от­но­ше­ния Церк­ви и го­су­дар­ства, рав­но и чи­сто по­ли­ти­че­ских во­про­сов, мы ни­ко­гда не об­суж­да­ли. По­след­ние, то есть по­ли­ти­че­ские во­про­сы, ино­гда толь­ко, и то вскользь, в обы­ва­тель­ском раз­ре­зе, трак­то­ва­лись у нас; го­во­ри­ли, на­при­мер, что же­сто­ка по­ли­ти­ка вла­сти по от­но­ше­нию к де­тям ли­шен­цев и к ли­шен­цам во­об­ще... В во­про­сах об аре­стах цер­ков­ни­ков я при­дер­жи­ва­юсь той точ­ки зре­ния, что труд­но про­ве­сти грань меж­ду цер­ков­ным и ан­ти­со­вет­ским и что по­это­му со сто­ро­ны вла­сти воз­мож­ны пе­ре­ги­бы...Мо­ло­дежь у ме­ня при­ни­ма­ет уча­стие в цер­ков­ных де­лах с 1921 го­да. Все­го у ме­ня не боль­ше де­ся­ти че­ло­век...Ко­гда у нас за­тра­ги­вал­ся во­прос об ис­по­вед­ни­че­стве, то есть о воз­мож­но­сти при­ми­ре­ния ве­ру­ю­щих с окру­жа­ю­щи­ми усло­ви­я­ми, то здесь я про­во­дил та­кую точ­ку зре­ния: есть пре­де­лы (для каж­до­го раз­лич­ные), в ко­то­рых каж­дый хри­сти­а­нин мо­жет при­ми­рять­ся с окру­жа­ю­щей его нехри­сти­ан­ской дей­стви­тель­но­стью; при на­ру­ше­нии этих пре­де­лов он дол­жен уже при­ми­рить­ся с воз­мож­но­стью и непри­ят­ных для него лич­но из­ме­не­ний усло­вий его жиз­ни, ина­че он не есть хри­сти­а­нин. Хри­сти­а­ни­ном на­до быть не толь­ко по име­ни...»[3]20 но­яб­ря 1929 го­да Осо­бое Со­ве­ща­ние при Кол­ле­гии ОГПУ при­го­во­ри­ло свя­щен­ни­ка к трем го­дам за­клю­че­ния в конц­ла­ге­ре, и он был от­прав­лен на Со­лов­ки. Но ко­гда он при­был в пе­ре­сыль­ный ла­гер­ный пункт в го­род Кемь, мор­ская на­ви­га­ция уже за­кон­чи­лась, и отец Ва­си­лий был остав­лен в Ке­ми. Это бы­ло вре­мя, ко­гда на всем Со­ло­вец­ком ар­хи­пе­ла­ге, пре­вра­щен­ном в конц­ла­ге­ря, сви­реп­ство­ва­ла эпи­де­мия сып­но­го ти­фа. Отец Ва­си­лий за­бо­лел ти­фом и был по­ме­щен в ла­гер­ную боль­ни­цу. В боль­ни­це ему сде­ла­ли укол и внес­ли ин­фек­цию, что при­ве­ло к ган­грене. Во вре­мя бо­лез­ни свя­щен­ни­ка к нему при­е­ха­ла су­пру­га и, по­се­лив­шись в Ке­ми непо­да­ле­ку от ла­ге­ря, каж­дый день но­си­ла ему пе­ре­да­чи.«Хо­жу утром и ве­че­ром вдоль де­ре­вян­но­го за­бо­ра с про­во­ло­кой на­вер­ху и до­хо­жу до ла­за­ре­та... Ви­жу верх­нюю часть за­мерз­ше­го ок­на и по­сы­лаю при­вет и мо­люсь. В три ча­са де­лаю пе­ре­да­чу... по­лу­чаю за­пис­ку, на­пи­сан­ную сла­бым по­чер­ком. Вот и все! Ночь про­хо­дит в тос­ке и му­чи­тель­ных снах. Каж­дый раз, как от­во­ря­ет­ся дверь на­шей квар­ти­ры, я смот­рю, не при­шли ли ска­зать ро­ко­вую весть. Его остриг­ли, из­ме­нил­ся он силь­но и ис­ху­дал, го­во­рят, пе­ре­вяз­ки му­чи­тель­ны и из­ну­ря­ют его...»Неза­дол­го пе­ред кон­чи­ной отец Ва­си­лий спо­до­бил­ся при­ня­тия Свя­тых Хри­сто­вых Та­ин. По­след­ние его сло­ва бы­ли: «Гос­по­ди, спа­си бла­го­че­сти­выя и услы­ши ны». Свя­щен­ник Ва­си­лий На­деж­дин скон­чал­ся в ла­гер­ной боль­ни­це 19 фев­ра­ля 1930 го­да. На­чаль­ник ла­ге­ря раз­ре­шил жене свя­щен­ни­ка по­мо­лить­ся но­чью ря­дом с те­лом по­чив­ше­го му­жа и по­хо­ро­нить его на клад­би­ще в Ке­ми.24 де­каб­ря 1929 го­да, еще до бо­лез­ни, отец Ва­си­лий от­пра­вил жене по­след­нее пись­мо, ко­то­рое яви­лось свое­об­раз­ным про­ща­ни­ем с близ­ки­ми: «Се­го­дня, в день Ан­ге­ла мо­е­го стар­ше­го сын­ка... мне при­шла мысль груст­ная, но, ка­жет­ся мне, пра­виль­ная, что я дол­жен на­пи­сать про­щаль­ное пись­мо на слу­чай мо­ей смер­ти... Ибо ес­ли я за­бо­лею ти­фом, то пи­сать уже не смо­гу, ни­ко­го из близ­ких не уви­жу и не услы­шу, не смо­гу ни­че­го пе­ре­дать им, кро­ме это­го пись­ма, ес­ли оно бу­дет на­пи­са­но за­ра­нее и... ес­ли Гос­подь устро­ит так, что оно дой­дет до мо­их близ­ких... Это пись­мо долж­но за­ме­нить ме­ня, про­ща­ние со мною, уча­стие в мо­их по­хо­ро­нах, ко­то­рые про­изой­дут здесь без уча­стия мо­их близ­ких, без их мо­лит­вы и слез... Пер­вое сло­во к те­бе, моя до­ро­гая, лю­би­мая, един­ствен­ная... Преж­де все­го, бла­го­слов­ляю те­бя за твою лю­бовь, за твою друж­бу, за твою пре­дан­ность мне... Да бу­дет во­ля Бо­жия! Мы до­ждем­ся ра­дост­но­го сви­да­ния в свет­лом Цар­стве люб­ви и ра­до­сти, где уже ни­кто не смо­жет раз­лу­чить нас, — и ты рас­ска­жешь мне о том, как про­жи­ла ты жизнь без ме­ня, как ты су­ме­ла по-хри­сти­ан­ски вос­пи­тать на­ших де­тей, как ты су­ме­ла вну­шить им ужас и от­вра­ще­ние к мрач­но­му без­бож­но­му ми­ро­воз­зре­нию и за­пе­чат­леть в их серд­цах свет­лый об­раз Хри­ста...»[4]

Игу­мен Да­мас­кин (Ор­лов­ский)

«Жи­тия но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков Рос­сий­ских ХХ ве­ка. Фев­раль».Тверь. 2005. С. 154-161

При­ме­ча­ния

[1] Ка­ле­да-Ам­бар­цу­мо­ва Л. Со­ло­мен­ная Сто­рож­ка: (О хра­ме Свя­ти­те­ля Ни­ко­лая и его по­след­них на­сто­я­те­лях). // Мос­ков­ский жур­нал. 1992. № 10. С. 57-59.

[2] ЦА ФСБ Рос­сии. Д. Р-41202, л. 9.

[3] Там же. Л. 5, 8.

[4] Жи­тие свя­щен­но­му­че­ни­ка Ва­си­лия Мос­ков­ско­го. ПСТБИ. М., 2001.

Ис­точ­ник: http://www.fond.ru/

Молитвы

Тропарь священномученику Василию Надеждину глас 2

Кротким нравом Христовым измлада украшенный, заповеди Божия возлюбив всею душею и всем сердцем, явился еси пастве твоей пастырь добрый, якоже и Бог Спас наш, душу твою полагаяй за овцы твоя. Моли Человеколюбца Бога, отче священномучениче Василие, спастися душам нашим.

Кондак священномученику Василию Надеждину глас 2

О славе Божией и вере православной ревнуя, отче священномучениче Василие, священническое служение на земли достойно совершил еси, с радостию и благодарением Престолу Божию предстоя и паству твою наставляя. Незлобив сый и кроток, пред мучители явился еси адамант твердый, и славя Христа, из узилища мрачнаго в вожделенныя горния обители отшел еси. Темже ныне, в лице святых мучеников Триединаго Бога воспевая, огради нас, любовию тебе чтущих, молитвами твоими.

Почитание святого в Заиконоспасском ставропигиаьном мужском монастыре

Священномученик Василий родился 12 января 1895 года в Москве в семье Федора Алексеевича и Софьи Павловны Надеждиных. Федор Алексеевич служил чиновником Дворцового управления в звании коллежского асессора и доводился родственником архиепископу Анастасию (Грибановскому). В 1910 году Василий окончил Заиконоспасское духовное училище, в 1916 году – Московскую Духовную семинарию. Учась в семинарии, он на каникулы ездил в Холмскую губернию, где владыка Анастасий был в то время епархиальным архиереем.
Василий писал владыке Анастасию: «Я хочу окончить Духовную академию и быть священником – это решение подсказывает мне моя душа, которую привлекает пастырская деятельность. Я знаю (и это бесспорно), что чем солиднее, обширнее и значительнее будет мое образование, тем ценнее для дела Церкви и интереснее для меня самого будет моя деятельность как пастыря».

Летом 1916 года Василий уехал готовиться к экзаменам в Кишинев, куда был переведен владыка Анастасий. Осенью он поступил в Московскую Духовную академию, занятия в которой из-за войны стали идти с перебоями; в конце ноября он был приглашен графом Александром Медемом в его имение в Хвалынском уезде Саратовской губернии преподавать Закон Божий его детям Федору и Софии.

В конце февраля 1917 года возобновились занятия в академии, и Василий выехал в Москву, жители которой в то время ликовали по поводу отречения императора Николая II от престола, ликовали и студенты академии. По окончании учебного года Василий снова уехал в имение графа. Последствия разрушительной революции быстро докатились до губернских городов, и начались грабежи и убийства. Осенью 1917 года он вернулся в Москву для продолжения учебы.

В начале 1919 года Духовная академия была закрыта пришедшими к власти безбожниками. В апреле 1919 года Василий Федорович обвенчался с Еленой Сергеевной Борисоглебской и уехал в село Никольский Поим Чембарского уезда Пензенской губернии, где служил знакомый ему священник, и работал здесь до 1921 года учителем в школе. В марте 1921 года он с семьей переехал ближе к Москве, устроившись счетоводом в построечном управлении узкоколейки в Орехово-Зуеве.

24 июня 1921 года Василий Федорович был рукоположен во диакона, а 26 июня – во священника к Никольскому храму у Соломенной Сторожки в Москве, построенному в начале ХХ столетия. До революции это был храм 675-й пешей тульской дружины.

Дочь священномученика Владимира Амбарцумова, расстрелянного на Бутовском полигоне в 1937 году, писала о храме и об отце Василии: «Возле церкви некогда существовала сторожевая будка с соломенной крышей, известная в народе как “соломенная сторожка”. Ко времени строительства храма ее уже не было, но народная память сохранила за этим местом старое наименование...

В храм ходили разные люди, но... состав приходской общины прежде всего определялся близостью Петровско-Разумовской академии...

Когда после революции было запрещено преподавание в школах Закона Божия и в Петровско-Разумовской академии закрыли храм, группа ее профессоров и преподавателей обратилась к настоятелю храма Святителя Николая» священнику Василию Надеждину «с просьбой заняться религиозно-нравственным воспитанием их детей... Отец Василий живо откликнулся на просьбу профессоров академии. Он создал... молодежный хор, поющий на правом клиросе храма... учил девушек и юношей не только церковному пению, но и церковной службе, разбирал основные вопросы вероучения, ходил с ними и на концерты классической музыки, читал и обсуждал литературные произведения. Для маленьких детей в доме отца Василия обязательно проводились запрещенные тогда рождественские елки...

Отец Василий был прекрасным проповедником. Его любимое время для проповедей было в субботу на утрене после шестопсалмия... Он не отшлифовывал своих проповедей, но говорил живо и убежденно, часто выступая против безверия».

В октябре 1927 года отец Василий получил документ об окончании Московской Духовной академии по первому разряду со степенью кандидата богословия, в котором поставили свои подписи еще не арестованные тогда профессора Духовной академии, включая проректора протоиерея Владимира Страхова.

В 1928 году у отца Василия обнаружилось заболевание туберкулезом, и он был вынужден уехать в Башкирию для лечения кумысом. Во время его отсутствия в Никольском храме служил по его просьбе священник Владимир Амбарцумов.

Вернувшись в Москву, отец Василий в связи со все усиливающимися гонениями стал реже говорить проповеди; милиция запретила ему появляться в доме, где жила его семья, и священник снял угол – чулан в квартире, куда к нему приезжала супруга, стараясь, чтобы и эти визиты остались незамеченными для властей.

Отец Василий был арестован 28 октября 1928 года и заключен в Бутырскую тюрьму в Москве. Его обвинили в том, что он «организовал кружок христианской молодежи, работой которого и руководил, воспитывая молодежь в тенденциозно-антисоветском направлении».
1 ноября следователь допросил священника. Он назвал, что именно интересует следствие, и отец Василий сказал: «О близкой ко мне молодежи могу сказать следующее: пришла ко мне она сама. Все лица, впоследствии бывавшие у меня, были связаны между собой еще школой, где они вместе учились. Вероятно, поэтому они также всей группой и перешли ко мне. У меня в церкви эта молодежь пела в хоре...

Сама молодежь была неактивна в изучении хотя бы церковной истории, поэтому я сам читал им иногда на темы по истории Церкви выдержки из церковных писателей Болотова и Лебедева, читал им некоторые подлинники сочинений церковных писателей (Василия Великого, Григория Богослова и других).

Делал доклад о впечатлениях от моей поездки в Саровскую пустынь, о тех сказаниях, которые связаны с Дивеевым монастырем и Серафимом Саровским...
Были у меня беседы, посвященные юбилеям Первого Вселенского Собора, Григория Богослова и Василия Великого. Собственно, проповедь в церкви была по этим вопросам, а дома молодежи я читал только некоторые документы той эпохи.

Специальных вопросов по поводу существующего социального порядка и по поводу отдельных моментов взаимоотношения Церкви и государства, равно и чисто политических вопросов, мы никогда не обсуждали. Последние, то есть политические вопросы, иногда только, и то вскользь, в обывательском разрезе, трактовались у нас; говорили, например, что жестока политика власти по отношению к детям лишенцев и к лишенцам вообще... В вопросах об арестах церковников я придерживаюсь той точки зрения, что трудно провести грань между церковным и антисоветским и что поэтому со стороны власти возможны перегибы...

Молодежь у меня принимает участие в церковных делах с 1921 года. Всего у меня не больше десяти человек...

Когда у нас затрагивался вопрос об исповедничестве, то есть о возможности примирения верующих с окружающими условиями, то здесь я проводил такую точку зрения: есть пределы (для каждого различные), в которых каждый христианин может примиряться с окружающей его нехристианской действительностью; при нарушении этих пределов он должен уже примириться с возможностью и неприятных для него лично изменений условий его жизни, иначе он не есть христианин. Христианином надо быть не только по имени...»

20 ноября 1929 года Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило священника к трем годам заключения в концлагере, и он был отправлен на Соловки. Но когда он прибыл в пересыльный лагерный пункт в город Кемь, морская навигация уже закончилась, и отец Василий был оставлен в Кеми. Это было время, когда на всем Соловецком архипелаге, превращенном в концлагеря, свирепствовала эпидемия сыпного тифа. Отец Василий заболел тифом и был помещен в лагерную больницу. В больнице ему сделали укол и внесли инфекцию, что привело к гангрене. Во время болезни священника к нему приехала супруга и, поселившись в Кеми неподалеку от лагеря, каждый день носила ему передачи.
«Хожу утром и вечером вдоль деревянного забора с проволокой наверху и дохожу до лазарета... Вижу верхнюю часть замерзшего окна и посылаю привет и молюсь. В три часа делаю передачу... получаю записку, написанную слабым почерком. Вот и все! Ночь проходит в тоске и мучительных снах. Каждый раз, как отворяется дверь нашей квартиры, я смотрю, не пришли ли сказать роковую весть. Его остригли, изменился он сильно и исхудал, говорят, перевязки мучительны и изнуряют его...»

Незадолго перед кончиной отец Василий сподобился принятия Святых Христовых Таин. Последние его слова были: «Господи, спаси благочестивыя и услыши ны». Священник Василий Надеждин скончался в лагерной больнице 19 февраля 1930 года. Начальник лагеря разрешил жене священника помолиться ночью рядом с телом почившего мужа и похоронить его на кладбище в Кеми.

24 декабря 1929 года, еще до болезни, отец Василий отправил жене последнее письмо, которое явилось своеобразным прощанием с близкими: «Сегодня, в день Ангела моего старшего сынка... мне пришла мысль грустная, но, кажется мне, правильная, что я должен написать прощальное письмо на случай моей смерти... Ибо если я заболею тифом, то писать уже не смогу, никого из близких не увижу и не услышу, не смогу ничего передать им, кроме этого письма, если оно будет написано заранее и... если Господь устроит так, что оно дойдет до моих близких... Это письмо должно заменить меня, прощание со мною, участие в моих похоронах, которые произойдут здесь без участия моих близких, без их молитвы и слез... Первое слово к тебе, моя дорогая, любимая, единственная... Прежде всего, благословляю тебя за твою любовь, за твою дружбу, за твою преданность мне... Да будет воля Божия! Мы дождемся радостного свидания в светлом Царстве любви и радости, где уже никто не сможет разлучить нас, – и ты расскажешь мне о том, как прожила ты жизнь без меня, как ты сумела по‑христиански воспитать наших детей, как ты сумела внушить им ужас и отвращение к мрачному безбожному мировоззрению и запечатлеть в их сердцах светлый образ Христа...»