Предлагаем вниманию читателей интервью архиепископа Петергофского Амвросия (Ермакова), ректора Санкт-Петербургской Духовной Академии, данное журналу «Монастырский вестник»
Главный урок в жизни
Владыка, расскажите о себе: Ваш путь в Церковь, внутри Церкви. Ваша биография есть в открытых источниках, но всегда интересно узнать, как сам человек рассказывает о своей жизни, какие делает акценты.
Ваш вопрос напомнил мне нашу встречу, тогда еще студентов Московской духовной академии, с отцом Кириллом (Павловым). Она проходила в актовом зале, на нее собралось много учащихся. И один из участников попросил батюшку рассказать о своей жизни до монашества. Отец Кирилл сказал примерно так: тот человек уже умер для мира, что полезного вспоминать то, от чего давно отрекся.
Я не о своем пути хотел бы сказать, а о тех людях, которые воодушевили, стали примером. Мой путь в Церковь был простым. Он лишен поиска и борений, поэтому апологет из меня хороший не получился. Он начался прямо с момента крещения в 40-дневном возрасте. Молитвы бабушек: той, что воспитывала оставшуюся в войну сиротой мою маму, племянниц воспитательницы, а также ее тети, монахини Аполлинарии, в 12 лет ушедшей в Полоцкий монастырь, – вот то главное, что определило мою судьбу. Это невозможно как-то рационально объяснить, но это то, что переживаешь сердцем всю жизнь и теперь уже благодарной молитвой о упокоении усопших душ. Для меня они, без всякого сомнения, настоящие святые люди...
А ведь монахиню Аполлинарию я никогда не видел, бабушку, воспитавшую маму, помню очень плохо (она умерла, когда мне было 4 года), а вот ее племянницы учили своим примером. Все эти люди соблюдали в течение десятилетий строгий пост. Жили как монахини. Одна из них потеряла в войну мужа и троих детей, с тех пор посвятила себя постнической жизни. Эти люди, кроме матушки Аполлинарии, не были в постриге, но вели очень строгий подвижнический, по сути монашеский, образ жизни. Среда и пятница, посты – сухоядение. Рыба была на столе крайне редко, мясо – никогда. Главное же – это отношение к людям, к ситуациям, к проблемам. Они всегда сверялись с Евангелием. Молитва была самым главным деланием в течение дня, заполненного тяжелым трудом, в том числе и мужским, который лежал на их плечах.
Я видел, как они молятся! И этот урок был самым главным в моей жизни! А потом Бог посылал мне таких замечательных людей, как архиепископ Иннокентий (Васильев) (ныне – Литовский), протоиерей Иоанн Квятович из Орла, ушедший в мир иной в прошлом году, архимандриты Кирилл (Павлов), Матфей (Мормыль), отец Иоанн (Крестьянкин) – я его никогда не видел, но в его письмах в ответ на мои семинарские я получил те советы, которые помогают мне до сих пор («Покорись беде, а она – тебе!»); конечно же, это мои преподаватели и наставники в духовной семинарии и академии, замечательные школы Троице-Сергиевой лавры и Сретенского монастыря, личный пример молитвы и человечности Святейшего Патриарха Алексия.
На Афоне невозможно стать старцем, если прежде у самого монаха не было своего старца. Монашество вообще немыслимо без послушания своему наставнику, через волю которого монах исполняет волю Божию и одновременно не столько через слово, сколько через пример жизни усваивает Святое Предание. Бог привел меня в жизнь этих людей, и они стали для меня теми цветами, с которых я пытался собрать нектар их молитв и веры. Одновременно каждый из них был для меня наставником, герондой. Сегодня я благодарю Бога за то, что Он познакомил меня с наследником и носителем исихастской афонской жизни – Ватопедским игуменом архимандритом Ефремом, открывающим многим глубину, красоту и суть монашества, в сравнении с которыми блекнут самые яркие и привлекательные краски мира сего. Бог подарил мне счастье знать таких людей! Вот это и есть самые главные акценты.
Надо ли догонять?
Теперь хотелось бы перейти к Вашей «профессиональной» жизни: с октября 2008 года Вы возглавляете Санкт-Петербургскую православную духовную академию (СПбПДА). Какую Вы тогда выбрали стратегию развития учебного заведения? Какие главные промежуточные достижения Вы бы отметили?
Однажды один из моих любимых современных архипастырей митрополит Лимасольский Афанасий в ответ на рассуждения об обновлении монашества заметил, что схемы (или стратегии) не нужны монашеству – этому живому организму, способному переродиться в самом себе; ему нужно создать правильные условия – дать возможность Богу действовать в жизни монашества! То же я хотел бы сказать и в отношении духовной академии, которую воспринимаю прежде всего как общину нашей Церкви, а не только, и даже не столько, как учебное заведение. Создать все условия для того, чтобы она смогла рождать достойных служителей Христовой Церкви, – это и есть наша общая задача. Но полагаться только на реформы, стандарты и новые программы считаю неправильным. С точки зрения стратегии развития, наверное, учебный процесс прекрасно организован в протестантских или хороших светских университетах. Но разве это наш путь? В Церкви нужно предоставить место действию благодати Божией. А она никакой избранной стратегией развития не привлекается.
Формальные показатели еще не говорят о реальных достижениях. К сожалению, теперь светские университеты оцениваются по «бумажным» критериям (наличию документов и правильно оформленных отчетов), а не по реальным плодам. Не хотел бы, чтобы и мы переняли этот плохой пример. О достижениях же будет судить Сам Бог и Его Церковь. Могу сказать, что остается еще немало нерешенных вопросов и проблем, есть и печальные ошибки, а задачи, стоящие перед теми, кто учит, требуют не столько создания рабочих программ, наличия соответствующих степеней и научной работы, сколько примера настоящей евангельской жизни. О достижениях же смогут сказать, наверное, только грядущие поколения, как мы сегодня говорим о тех, кого воспитала наша академия, когда взираем на икону святых и богоносных ее выпускников.
Первым системным явлением в ускорении духовного образования становится Славяно-греко-латинская академия, которая во многом пользовалась достижениями западной науки. В целом эта ситуация «догоняющего развития» в образовании – частый упрек. Почему сложилась такая ситуация?
Ну, не всё, что на Западе, надо вообще догонять. Конечно, революция 1917 года и последующий за ней XX век отбросили богословскую науку в нашей Церкви далеко назад. А ведь наши дореволюционные профессора до сих пор являются непревзойденными. И в то же самое время именно выпускники семинарий и академий становились известными революционерами и советскими деятелями. Почему же так происходило? На мой взгляд, потому, что возможность получить знания (даже не знания, а именно разнообразную информацию) уходила далеко вперед по сравнению с тем, что мы сегодня назвали бы системой воспитания. Воспитание должно быть главным в жизни духовных школ. И прежде всего – личным примером, как в монашеской жизни. Без воспитания сумма знаний будет практически бесполезна, а то и разрушительна как для самого человека, так и для Церкви.
В самом деле, что толку изучать с точки зрения истории время, в которое жил преподобный, с точки зрения филологии – его творения или даже реконструировать место его подвигов, если это не ведет к очищению собственного сердца и борьбе со своими греховными привычками? Передать его дух, воодушевить примером его святости, научиться самим и научить других жить по Евангелию, сверять с ним свои поступки, слова и мысли, отсекать страсти, дать радость покаяния, привести к жизни во Христе – вот наша главная задача. Возможно ли ее решить с помощью методов исключительно научной работы, которыми нам действительно еще только предстоит по-настоящему овладеть? Вряд ли. Об этом говорят как раз те, кто преподает в западных университетах на теологических факультетах. «Ваша Церковь имеет возможность содержать свои учебные заведения. Умоляем вас не размениваться на временные выгоды и не лишать себя возможности давать исключительно церковное образование. Его не заменят никогда никакие богословские факультеты университетов... Увы, мы потеряли то, что имели, практически безвозвратно», – слышал я и в Финляндии, и в Великобритании, и от нескольких иерархов Поместных Православных Церквей.
Блестящее выступление на конференции в Киеве священника Вацлава Ежика, доклад которого опубликован в «Трудах КДА», вызвало взрыв одобрительных эмоций. Свидетельство человека, преподающего в одном из западных университетов, о диктате школьных методик и рамок и призыв к возвращению связи теории и практики особенно красноречиво говорят о том, что восхищаться слепо тем, что там, у них, и всячески хаять свое – неразумно и несправедливо. Тем более, если постараться честно увидеть, к каким антихристианским последствиям это привело современные протестантские «центры просвещения». Католические учебные заведения в Италии стараются сохранить свою самобытность. Это хороший пример. Значительно в большей степени в католических университетах в Риме сохраняется привязка к церковной (хотя и западной) традиции, что дает и нам возможность посылать своих студентов для обучения туда, где библеистика или патрология развивались в то время, когда в нашей стране уничтожалось церковное духовное образование. Один наш академический иеромонах уже несколько лет изучает западную патрологию в Григориануме в Риме, еще двух других братьев из Петербургской академической монашеской общины, даст Бог, удастся определить в Библикум в Риме и на богословский факультет в Фессалоники.
Тусклые диссертации
В конце XVII–XVIII вв. из монашеской среды начинают выделяться ученые в светском смысле этого слова. Однако между «орденом ученого монашества» (по выражению прот. Георгия Флоровского) и монастырской братией порой не было взаимопонимания. Первые считали вторых невежественными и просто не- образованными. Вторые обвиняли первых в том, что они оторвались от отеческих преданий и не исполняют монашеские обеты под разными предлогами. По сути, происходил разрыв, расслоение изначально единой среды. В чем главная причина такого взаимного отчуждения?
Глубинная причина такого отчуждения одна: страсти и отсутствие в сердце главной добродетели – любви. Страсти гордыни, зависти, тщеславия. Сейчас я читаю книгу Ефрема Филофейского «Моя жизнь со старцем Иосифом». В ней честно описываются примеры непонимания некоторыми афонскими монахами жизни старца Иосифа Исихаста и его учеников, ссоры даже, исходившие от их соседей. Будучи на Афоне, слышал не раз, что до сих пор не все афониты признают святость жизни старца Иосифа, давшего Афону новое дыхание жизни. Наши церковные историки-миряне так же подозрительно относились к так называемому ученому монашеству, обвиняя представителей последнего в карьеризме. Источник разделений – дьявол. Отсюда всё и начинается. Если богословие превращается в одну из наук, это беда. Богословие – это жизнь в молитве и очищение сердца. В этом – начало единения вокруг Христа.
В отдельно взятой монашеской общине на том же Афоне в мире и единомыслии совершают свой подвиг и люди с не одним высшим образованием и знанием нескольких языков, и простецы. Старец Иосиф Ватопедский не получил даже общего образования, а стал наставником многих ученых мужей и оставил после себя несколько книг, перед которыми тусклыми и даже бесполезными становятся диссертации, написанные в академиях не от опыта жизни во Христе. В нашей среде всё должно оцениваться с точки зрения главной цели – спасения во Христе и преображения личной жизни. Если этой цели нет, напрасны все труды и усилия. Служить же Богу каждый из нас призван своим даром, но всегда с чувством смирения, а не превозношения над другим. Непрестанная работа над собой – вот важное условие мира и единства.
По мысли того же протоиерея Георгия Флоровского, ученое монашество организуется «под властью и верховенством обер-прокурора». Отсюда «не только обмирщение, но и бюрократизация монашества». Есть ли схожая проблема сейчас? Как монаху оставаться преданным своим обетам не только на ученой стезе, но и занимая ответственный пост в научной отрасли?
Сегодня нет обер-прокурора, но есть монашеские академические общины. Что-то вроде маленьких монастырей внутри академий. В академиях есть свои домовые храмы и, я бы сказал, домовые монастыри. В них совершают свое служение получившие образование в светских и духовных учебных заведениях, а также и те, кто еще учится и принял постриг при духовной академии. Но учеными монахами не могу назвать таковых. Как и себя. Просто мы несем свои послушания на поприще подготовки священнослужителей и церковнослужителей, каждый в меру своих способностей и даров. Это административная, преподавательская деятельность.
Ученый – это намного больше. Это человек, который полностью посвятил себя богословской или иной науке, изучаемой в церковных учебных заведениях. Ученый занимается постоянными исследованиями, пишет статьи, делает новые открытия, работает над докторской диссертацией, причем живет этим, посвящая всего себя именно этому. Много ли таких сегодня в нашей Церкви среди монахов? В Петербургской академии пока могу назвать только человека 2-3. Бюрократизации я не вижу, у нас живая монашеская община, в которой каждый старается соответствовать званию монаха и служить данными дарами не себе, а Богу. Ректор же, поскольку в академиях он в архиерейском сане, является, по сути, игуменом этой монашеской общины. Монах должен быть прежде всего монахом, ученый он или нет. Постригать же в монашество способных к научно- исследовательской деятельности или просто полезных для исполнения тех или иных послушаний в академии, но не желающих в полной мере исполнять монашеские обеты, категорически нельзя. Пусть они будут просто мирянами. Об этом говорю теперь, когда обнаружились прежде допущенные ошибки. Ничто и никто, кроме нас самих, не мешает исполнять монашеские обеты, в каком бы положении или должности мы ни находились.
Без «резерваций»
О развитии богословской науки монашествующими много высказывался архиепископ Феодор (Поздеевский), немало положивший трудов для преодоления выше упомянутого «отчуждения». Он, по существу, сформулировал большинство проблем ученого монашества, характерных как для начала XX века, так и для сегодняшних реалий. В частности, владыка Феодор указывал, что нет «специального старческого руководящего глаза» за монахами-преподавателями, и поэтому следить за их уровнем духовной жизни на публичной должности очень трудно. Как сегодня решить эту проблему?
«Старческий руководящий глаз» нужен любому монаху (как и мирянину), какую бы высокую административную должность он ни занимал. Духовная брань, страсти, искушения везде одни и те же. И правила их преодоления – тоже. У хорошего спортсмена всегда есть свой тренер; певец, каким бы ни был известным, не может обойтись без педагога-вокалиста. В жизни духовной, тем более монашеской, невозможно проходить путь без опытного наставника. Монаху без внимательного опытного наблюдения со стороны часто бывает трудно увидеть возникающие в нем самом душевные и духовные недуги. А публичная должность предполагает тесное общение с миром, с самыми разными людьми – и в этой, пусть даже и научной, общественно полезной работе, монах может «утонуть», потерять, растерять свою главную любовь – любовь ко Христу. Мир может перетянуть его, и это будет страшная личная трагедия монаха, его личная катастрофа. Хотя сам мир ничего особенного в этом не заметит. Поэтому «руководящий глаз» нужен обязательно, и монах должен искать его, молить Бога, чтобы ему был послан действительно духоносный наставник, который не только словом и примером, но, что очень важно, молитвой будет поддерживать того, кого поручил ему Бог.
Владыка Феодор вскрывает еще одну крайне важную проблему: ученый монах не является «своим» ни для мира (в том числе науки и знаний), ни для братии монастыря. Он предлагает подумать над созданием «духовного отечества» для ученых иноков – специальных монастырей, братств, ориентированных на уклад жизни монахов, «совмещающих» собственное аскетическое делание с научной деятельностью. Насколько эта идея актуальна сегодня?
Монах для мира всегда чужой. Об этом преподобный Симеон Новый Богослов сказал великолепно:
Монах есть тот, кто миру непричастен,
Кто говорит всегда с одним лишь Богом,
Кто, видя Бога, сам бывает видим,
Любя Его, он Им любим бывает
И, светом становясь, всегда сияет.
Монаха хвалят – всё равно он нищий,
В дом приглашают – всё равно он странник.
О дивное, немыслимое чудо!
Среди богатств безмерных – я нуждаюсь,
Владея многим – остаюсь я беден,
Среди обилья вод – томлюсь я жаждой.
Настоящий монах, ученый или неученый, всегда будет чужим для этого мира. Для нас главное – быть своими для Бога. И служить ему тем, что у нас есть. Конечно, есть не только у меня мечта, осуществление которой пока очень сложно представить. Посмотрите, какое огромное пространство в Петербурге принадлежало именно духовным учебным заведениям: академии, семинарии, училищу. Это же практически целый квартал, расположенный рядом с Александро-Невской лаврой. Представьте себе, какая потенциальная возможность есть создать в будущем на этом месте свой Православный Оксфорд, в котором ученые монахи смогли бы занять достойное место в церковной науке! Очень хорошо понимаю, что сегодня это звучит как утопия. Слишком много должно измениться не только в нашей церковной, но и общественной жизни для этого.
Возвращаясь к предложению владыки Феодора, хотел бы отметить, что в монашеской среде на данный момент не сформировались объективные условия для возникновения подобного специального монастыря для ученых иноков. Образовательный уровень нынешних монахов очень разный: кто-то принимает постриг, уже имея не только высшее образование, но и ученые степени (не только, разумеется, касающиеся богословия); кто-то – еще на студенческой скамье семинарии. Если отобрать сейчас из всех обителей или забрать с приходов самых талантливых ученых и административно «переселить» их в специальный монастырь, то еще неизвестно, как это отразится на всех сторонах процесса. Потому что мы и обескровим многие обители, лишив их образованных насельников, которые могли бы принести немалую пользу на этом месте, и получим некий искусственный монастырь, где может просто не сложиться братская, собственно духовная жизнь. А если монашеской общины не получится, то это уже не монастырь, а НИИ – научно-исследовательский институт или лаборатория.
В таком случае становится очевидно, что существующих академий пока достаточно, чтобы организовать условия для научной работы монахов. Ведь академическое братство – это такое же братство, со своим уставом, укладом, молитвой, послушаниями. И вот тут я бы хотел озвучить важную, на мой взгляд, мысль: вначале мы должны придать импульс уже действующим академическим монашеским братствам, а затем, по мере их количественного и качественного роста, будет формироваться ученое монашество в широком смысле этого понятия.
Не будет ли такая «резервация» ученых монахов – их специальный монастырь – лишь маскировкой проблемы их отчуждения (если эта проблема признается сейчас насущной) от монастырской братии, от «простецов»? Ведь в таком случае возможности общения еще более сузятся, а значит, взаимное непонимание останется.
Я частично уже ответил на этот вопрос. «Резервация» не решит сейчас основных проблем, а, напротив, как вы правильно заметили, лишь сузит возможности общения монахов с разным образовательным уровнем и талантами. Между тем, их молитвенное и научное общение может принести взаимную пользу, взаимное обогащение. У каждого есть чему научиться. Но когда речь идет о монахах, которые серьезно погружены в определенные научные исследования, поиски, и находятся на пути к важным результатам, то, конечно, в таком случае им нужны специальные условия. Но эти условия возможно создать в некоторых уже существующих обителях – специальные «резервации» создать административным методом просто не получится.
Не забывать о сверхзадаче
Что отечественное ученое монашество как особое явление может с пользой позаимствовать на Западе?
Несмотря на то, что, по моему глубокому убеждению, в традиционно западных конфессиях царствует дух обмирщения, рассудочного подхода и потеря Предания (что не может быть нами принято), тем не менее, примеры и опыт различных орденов Католической Церкви может быть нам полезен (конечно, с поправкой на нашу «специфику»). Имею в виду, например, кропотливый, научно добросовестный, дисциплинированный труд некоторых монашеских орденов по изучению Священного Писания, его переводу, распространению. То же касается и археологии, и филологии, и других направлений. Кроме того, некоторые формы социальной коммуникации, принятые на Западе, могут быть интересны (впрочем, новые формы общения, в том числе виртуального, и так входят в нашу церковную жизнь). И этот процесс не стоит игнорировать – его необходимо наполнить смыслами с точки зрения Предания Церкви, опыта святых отцов, а не голой филологии.
В целом плоды деятельности ученого монашества остаются предметом рассмотрения и изучения достаточно узкого круга людей. Грубо говоря, богословская наука слабо доходит до простых прихожан. Поэтому характер, лексический и смысловой набор приходских проповедей остается из года в год одним и тем же. Часто это отталкивает от Церкви представителей, условно говоря, интеллигенции и просто думающих людей. Можно ли как-то насытить, растворить пастырские обращения глубокими научными размышлениями?
Вы правы: подобная проблема имеет место в нашей церковной повседневности. Но не нужно ее преувеличивать. Не это отталкивает людей. С точки зрения гомилетики, у праведного Иоанна Кронштадтского проповеди были слабые, но сколько людей он привлек ко Христу! А те же отцы Павел (Груздев), Кирилл (Павлов)? А ведь к ним ездили и простецы, и ученые. Одни и те же слова в устах разных людей обретают разную силу. От чего это зависит? Только ли от образования? Ответ очевиден. Конечно, это не может быть аргументом в защиту скучной, не подготовленной проповеди. Искать живую подачу, не выходящую, конечно, за рамки церковной традиции, нужно. Тем более что современные прихожане нередко сами владеют неплохими знаниями, что должно повышать ответственность у духовенства, призывать не останавливаться на достигнутом, читать самим, интересоваться книжными новинками, пользоваться примером хороших современных проповедников. При этом мы должны понимать, что приходят в Церковь не за разрешением экономических или политических вопросов. В этом наши прихожане подчас лучше нас разбираются. Они ищут другого. Того, чем подчас не владеют сами. Живого слова о Христе!
Как происходит взаимодействие СПбПДА с миром светской науки? В каком направлении вообще развивается этот процесс?
Некоторые наши профессора – в том числе монашествующие – преподают в светских вузах. Однако в Петербургских университетах священники чаще всего читают лекции в мирской одежде. В профессиональном смысле они нисколько не уступают своим светским коллегам, некоторые из которых, в свою очередь, преподают в наших семинарии и академии. Мы открыты для взаимного полезного сотрудничества, и такой успешный опыт уже имеется. Это помогает избавиться от многих, к сожалению, устойчивых мифов и стереотипных мнений о Церкви, монашестве, вообще духовном образовании как о сферах, где настоящий научный подход не приветствуется и где царит невежество и обскурантизм.
Даже элементарное человеческое общение преподавателей и студентов духовной академии и светских учебных заведений помогает сблизить мир Церкви и науки, в буквальном смысле найти общий язык, договориться о понятиях и вести действительно продуктивный диалог, который интересен и полезен и тем, и другим.
Так что, общий вектор, я бы сказал, – во всё большем объединении усилий. Конечно, не всё так гладко и идеально, но всё же радует, что имеет место именно диалог, а не монолог одной из сторон. При этом Церковь в любом случае остается сама собой и не забывает о своей сверхзадаче – спасать человека. Преподаватели светских вузов счастливы, что работают у нас, ведь перед ними особые студенты. Они ведут себя по-другому, общаются по-другому. И наши коллеги из вузов не раз об этом сами говорили: мы испытываем просто счастье, когда работаем в студенческой аудитории духовной академии.
Ваш совет тем новоначальным монахам, которые и имеют собственно научные таланты, и тянутся к активному труду на этом поприще?
Таланты «закапывать в землю» нельзя. Это грех. Всё, что дано Богом, надо терпеливо и с послушанием Церкви взращивать, а затем приносить добрый плод. Но в том-то и дело, что этот плод должен быть добрым: приносить духовную пользу и самому монаху, и окружающим его людям. Научная работа не должна быть настолько приоритетной, чтобы монах забывал о молитве, богослужении, Таинствах, отсечении страстей и очищении сердца и о личном спасении. Ведь если в результате даже титанического научного исследования он повредит душе своей, то что пользы? Поэтому в жизни монаха должен быть определенный баланс молитвы, вообще аскетического делания и различной «внешней» нагрузки. Всё в жизни монаха должно совершаться с молитвой, которая связывает нас со Христом. Вне Христа напрасны все труды. И еще здесь важно, чтобы и настоятель монастыря, и духовник такого монаха разглядели в нем таланты и сумели направить их в нужное русло. Да и сам монах о своем желании заниматься научной работой всегда может сказать прямо. Лично у меня это всегда находит радостный отклик. Богу нужно служить, умножая те дары, которые Он дал. Со смирением, терпением и по любви к Источнику даров и тем людям, ради которых даны эти таланты, и с послушанием к тем, кто поможет правильно, с пользой для Церкви распорядиться этими знаниями и талантами.
Беседовал Сергей Кириллов
Новости
Публикации
Доклады
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ
