В канун 70-летия Победы мы публикуем воспоминания 92-летней насельницы Курского Свято-Троицкого женского монастыря схимонахини Антонии (Тяпкиной). Она ушла на фронт в 17 лет и всю войну прослужила связистом. За ратное дело награждена орденом Великой Отечественной войны и многими медалями.
…Помню, как я узнала, что началась война. Это было в Тамбове. Накануне у нас был выпускной вечер, и до 12 часов ночи мы кружились в танцах. Потом пошли в общежитие. Все ребята тогда жили в общежитии. И вот, помню, утром ребята стали стучать к девчонкам с криком: «Что вы спите?! Война началась!» Уже в 4 часа дня все собрались в зале техникума и говорили только о том, почему так внезапно началась война. Потом наши ребята побежали в военкоматы. Хотели записаться в армию. Но в военкоматах им ответили: «Успокойтесь и расходитесь! Когда надо, мы вас сами вызовем»…
…Никто войны не ожидал. Не было у населения какого-то предвидения, что скоро начнется война…
…Война – это всегда ужасно. Это катастрофа и для государства, и для народа. Война касается всех. Страх?! Какого-то животного страха не было. Было ощущение долга. Мы все понимали – надо защищать свою страну…
…Война унесла жизни многих, очень многих. Ведь большинство ребят, кто уходил на фронт, были неподготовленные, непрофессионалы. Никто военных училищ не заканчивал. Потому многие и погибли…
…Меня еще вместе с тремя девушками призвали в марте 1942 года. Мне тогда было 17 с половиной лет. Нас готовили на связистов. И наша дивизия целиком состояла из женщин. Женская дивизия. Только командирами были мужчины, а рядовой состав – женщины в возрасте до 30 лет…
…Из наших связистов формировали посты, которые находились друг от друга на расстоянии 10–15 километров. Главной нашей задачей была связь. Мы следили за тем, чтобы связь между постами всегда нормально работала. Вторая задача – наблюдение за воздухом. Мы знали все типы самолетов: и наших, и немецких. Определить, какой перед нами самолет – разведчик, истребитель или бомбардировщик, – мы могли по любому куску фюзеляжа. Мы даже различали самолеты по звуку мотора. Слышим гул – и уже понимаем: летят немецкие истребители… Обнаружив самолет, мы передавали о нем сообщение на главный пост: какой самолет летит и в каком направлении… А дальше уже наши войска ПВО его сбивали…
…Помню, как возле нашего поста упал сбитый немецкий самолет. Одному летчику на вид было лет 40, другому – 17–18. У обоих были голубые глаза и рыжеватые волосы. У старшего летчика были сломаны рука и нога. И оба все время просили пить. Жалко ли их было? Конечно, жалко. Помню, старший показывал фотографию своей жены и детей… Но долг есть долг. И с нашей стороны, и с их. С нашего поста их увезли в главный штаб: лечить и допрашивать…
…Очень часто нам приходилось исправлять связь по ночам… Идешь, а под ногами – вода, болото. Пройдешь болото, из сапог воду выльешь и идешь дальше… Из оружия у нас были только карабины. Они поменьше и полегче, чем винтовки. Но пуля из карабина пробивала железный рельс. Когда уходили чинить связь, брали с собой карабин и коробку с патронами… Мы передвигались вдоль линии и устраняли проблемы со связью. Было ли страшно? Конечно! Ведь мы все время были на передовой... Провода могли порвать дикие звери, могли перерезать немцы. Мы восстанавливали обрыв в проводах и шли дальше… Провода просто перебрасывали по кустам и деревьям, как мы говорили, – по воздуху. Зарывать его в землю времени не было…
…Тяжко было на фронте, очень тяжко. Некоторые девушки не выдерживали, кончали жизнь самоубийством. Другие, чтобы выбраться с передовой, беременели, и их отправляли в тыл…
…С марта по июль 1945 я находилась на 1-м Белорусском фронте. 1-й Белорусский был ближе к северу, 2-й Белорусский – к югу. Мы находились в самой Белоруссии, шли через Ельню и Витебск – к Минску. А войну закончили уже в Польше… Потом нашу дивизию стали отодвигать ближе к центру, и мы остановились в Смоленске. Там пробыли месяца три, а уж потом нас демобилизовали…
…По территории мы передвигались и пешком, и на военных машинах, и на поездах…
…Одежду нам выдавали – брюки и юбки. Зимой ходили в ватных стеганых брюках, летом – в юбке ниже колен и гимнастерке. И двое сапог полагалось: кирзовые – рабочие, и кожаные хромовые – на выход…
…Население на освобождаемых территориях – и в Белоруссии, и в Смоленской области – встречало нас по-разному. Одни – с радостью, другие говорили с неприязнью: «Красные пришли». Ведь были и те, кто радовался, когда пришли немцы, встречали их хлебом-солью… Что поделаешь, все мы разные. Кто-то был обижен на власть, кто-то хотел отомстить за родителей, которые пострадали…
…Из Смоленска мы ехали на поезде. Наш поезд шел вторым. Первый поезд немецкие самолеты разбомбили. В них находились снаряды. Все горело, рельсы были разрушены. Мы часов 6 ждали, пока восстановят рельсы. Помню, пока ждали, прилетел немецкий самолет, и нам приказали быстро покинуть вагоны. Мы все побежали: кто – в маленький лесок, кто – в ближайшие кусты. Даже многие забыли свои карабины. Страшно было, думали, сейчас будет бомбить или обстреляет. Немец низко летел, он видел, что мы побежали к лесу… Но не стал ни бомбить, ни стрелять. Почему, не знаю… Может, увидел, что внизу женщины, и пожалел нас…
…Людей на освобожденных территориях было мало, очень мало. Многие погибли. Те, кто выжил, прятались в лесах. Много деревень было сожжено, очень много. Особенно Витебск. Орша – так там просто одни трубы торчали. Сожжены были целые населенные пункты. В одних случаях сжигали сами жители, чтобы немцам ничего не досталось. Но чаще жгли немцы. Часто они сжигали деревни вместе с жителями: сгоняли всех – женщин, стариков, детей – в большой сарай и поджигали. Животных нигде не было видно: ни коров, ни птицы. Немцы их либо с собой угоняли, либо тут же в пищу пускали… Но по мере того, как мы освобождали территорию, жизнь возвращалась. Люди возвращались. И начинали снова обживаться.
…Когда наши шли в наступление, это была страшная картина. Все кругом горело. Били «Катюши», стреляли танки, горело горючее. Это был просто ад. Слышались крики: «Ура!» – но людей из-за дыма не было видно… «Катюши» нас сильно выручали. Немцы их очень боялись…
...Часть моих подруг-связистов погибло. Ведь нередко мы восстанавливали связь прямо под пулями… Но некоторым повезло выжить… Нас перекидывали с места на место. На смену выбывшим приходили новые… Но все мы были друг другу как родные. Если кто-то получал письмо от близких, радовались все…
…У многих в кармашках гимнастерок были зашиты крестики, иконки, молитвы. И я молилась, хотя на тот момент знала только «Отче наш» и «Богородицу». Думаю, во время войны с молитвой к Богородице обращались очень многие. Даже политруки об этом знали, но глаза на это закрывали...
…А потом пришел приказ по линии штаба: нас предупреждали, что скоро возвращаемся домой. Все так радовались, гадали о своем будущем: кто – замуж собирался, кто – учиться. Обратная дорога была дорогой мечты. Дорога радости!..
…Фильмы о войне мне не очень нравятся. Там много всего приукрашено и придумано… Любовь показывают в открытую, выпивку... В прифронтовой полосе этого не было. Там даже об этом не думалось…
…Награды? Я их надеваю очень редко – только ко Дню Победы. Есть у меня орден Отечественной войны, есть медали… Меня и в Москву приглашали на разные юбилейные даты, но не лежит душа к этим почестям. Поэтому я от них обычно устраняюсь…
Фото: Владимир Ходаков
Аудиозапись воспоминаний матушки предоставлена архивом Свято-Троицкого женского монастыря в Курске.
Публикации
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ
