«Он был молитвенником пред лицом Божиим за нашу землю»

Доклад протоиерея Николая Соколова, настоятеля храма святителя Николая в Толмачах на ХХVIII Международных Рождественских образовательных чтениях. Направление «Древние монашеские традиции в условиях современности» (Данилов ставропигиальный мужской монастырь Москвы, 28–29 января 2020 года)

Дорогие участники чтений! В моем докладе о Святейшем Патриархе Пимене многое прозвучит впервые. Милостью Божией мы больше десяти лет работали вместе. Знакомство же мое со Святейшим Патриархом началось задолго до того времени, когда я пришел в Патриархию. Я был еще ребенком, когда он – архиепископ Дмитровский, потом митрополит Крутицкий и Коломенский – неоднократно приезжал служить в нашу деревню, в подмосковное Гребнево. В дни его приездов мы приходили к нему, он хорошо знал моего отца, бывал у нас дома. Мой отец тоже был фронтовиком, прослужил в саперных войсках с 1939 по 1946 год, – Господь его сохранил, он даже не получил ни одного ранения. Потом мы часто встречались в Москве, в храме святых мучеников Адриана и Наталии в Бабушкине, где мой папа, протоиерей Владимир был настоятелем. Став Патриархом, Святейший владыка продолжал почти каждый год служить там в день мучеников Адриана и Наталии и в праздник Владимирской иконы Божией Матери, которую очень и очень почитал. Также мы его видели в храме Пророка Божия Илии в Обыденском переулке – он очень чтил икону Божией Матери «Нечаянная Радость».

Мой брат Серафим, будущий владыка Сергий [1], придя из армии, стал служить у Патриарха Пимена иподиаконом. В те годы мы встречались также с митрополитом Никодимом (Ротовым), который знал нашу семью и предложил мне быть у него иподиаконом. Но так как я в то время еще учился в музыкальном училище, наше общение с владыкой было очень кратким, и я не стал его иподиаконом.

Когда я уже окончил Московскую консерваторию и отслужил в армии, в Патриархии на тот момент освободилось место референта. Я был в размышлении: или остаться в армии на сверхсрочную службу, или вернуться на работу в Москонцерт, но тут мой брат (тогда уже монах Троице-Сергиевой лавры и старший иподиакон Патриарха Пимена) мне сказал: «Коля, у нас сейчас один сотрудник уходит, принимает монашество, Святейший ищет, кого взять на его место. Не согласишься у нас поработать?» Я согласился, и Бог благословил представить меня Патриарху в канун Нового года. Святейший побеседовал со мной, спросил: «Каковы Ваши планы?.. А дальше что думаете делать?» Я дерзнул сказать: «Может быть, пойду по стопам отца».

– Ну, посмотрим, посмотрим… Годика два у нас потру́дитесь… Вот рядом стоит отец Матфей [2] (ныне приснопамятный. – П. Н.), вот к нему обращайтесь, пожалуйста, и завтра приступайте к работе.

Так начались мои патриархийные будни в Чистом переулке, дом 5, где Патриарх проживал постоянно.

Почти все время он проводил в своем кабинете. Моя приемная была рядом, и постоянно нужно было слушать, когда он меня позовет, чтобы дать поручение. Работал я каждый день, один выходной полагался в понедельник, но иногда и его не было. Официально Патриархия не работала в субботу и воскресенье, но так как мы с братом иподиаконствовали, это время тоже было занято.

Святейший Патриарх Пимен был человеком высокой духовной культуры, глубокой веры, очень много испытавшим, перенесшим в своей жизни. За все годы он никогда мне не рассказывал лично о тех муках, ранах и скорбях, которые выпали на его долю. Но всё это сквозило в его отношениях, во множестве моментов.

В 1932 году его призвали в армию для несения срочной службы. Он уже был иеромонахом. Чудом остался жив после того, как вся братия Троице-Сергиевой лавры была фактически ликвидирована. Отец Кронид [3], его духовный руководитель, позже был расстрелян, игумен Агафодор (Лазарев), постригавший его в монашество [4], репрессирован, а он сам избежал этой участи, потому что в день, когда в Пустынь Святого Параклита [5], где он жил, пришли забирать монахов, утром его позвали и сказали: «Отец, вот тебе срочное поручение, отвези одному владыке в Москву письмо». И он поехал в Москву, приезжает на другой день – никого нет, ни одной живой души, все разбито, разрушено... Он остался жив.

И вот в 1932 году он служит в военной части в Белоруссии. Страшные годы, когда верующие должны были скрывать свои убеждения, за которые преследовали, унижали, увольняли с работы, часто без суда и следствия отправляли в лагеря. Огромные нужны были мужество и сила духа, чтобы сохранить веру. После армии, в 1934 году иеромонах Пимен возвратился в Богородск [6], жил с родителями или иногда – в Москве, у одной монахини, для общения с единомышленниками, близкими по духу. Служил в храме Богоявления в Дорогомилово. Примерно через год или чуть больше он был арестован (уже второй раз, первый арест был еще до призыва в армию) и осужден на три года лишения свободы, срок отбывал на канале Москва–Волга в городе Химки Московской области.

После окончания срока, в 1937 году иеромонаха Пимена подвергают высылке в Андижан Узбекской ССР. В этом городе до начала войны он заведовал Домом санитарного просвещения. Об андижанской ссылке известно только то, что он там был вполне уважаем, пользовался определенной свободой действий и поступил на литературный факультет. Когда мне пришлось работать с архивом Патриарха, я нашел целую тетрадку с его стихами, сейчас они изданы. Но институт он не закончил, а был призван в 1941 году в действующую армию, воевал на Южном фронте. Пребывание в Узбекистане сказалось на привычках Святейшего. Например, он очень любил арбузы. Притом, так как время было голодное, сам арбуз был неинтересен, а вот если с хлебушком, – другое дело… Помню, проходило заседание Синода, на трапезе под конец подают арбузы, и он говорит: «А мне хлебушка подайте». Все удивляются: обед закончен, и вдруг Патриарх требует хлеба. А он этот хлебушек с большим удовольствием закусывал арбузом – такая у него привычка на всю жизнь осталась.

В мае 1942 года на Южном фронте, в ходе Харьковской операции, в окружение попали целые армии. Потери составили более двухсот тысяч человек, а возможно, и больше. Спасение лейтенанта Извекова – он тогда уже был в звании лейтенанта – в тех страшных боях было не чем иным, как чудом. Сохранилось несколько свидетельств того времени. Полк, где воевал будущий Патриарх, попал в окружение, в кольцо огня, люди были обречены. В полку знали, что среди них есть монах, и, перед лицом смерти не боясь ничего иного, воины просили его помолиться. У иеромонаха Пимена потаенно была с собой икона Божией Матери «Нечаянная Радость», под огнем он слезно молился перед ней. И случилось чудо – полк вышел из окружения и люди были спасены. По некоторым сведениям, бойцы видели, как икона ожила, и Божия Матерь протянула руку, показав путь к прорыву.

Известный музыкант, пианист Адриан Александрович Егоров, старший сын Екатерины Павловны Васильчиковой, впоследствии схимонахини Елисаветы [7], рассказывал такую историю. Однажды будущему Патриарху поручили доставить командованию пакет с донесением. Он помолился, перекрестился, сел в седло. Лошадь звали Судьба. Как рассказывал потом сам Патриарх Пимен, он отпустил поводья и тронулся в путь, дорога лежала через лес. Благополучно добрался, вручает пакет. Его спрашивают: откуда прибыл. Он показывает направление. Нет, говорят ему, оттуда невозможно приехать, там все заминировано… Однако лошадка привезла его куда нужно.

В 1942 году Извеков получает контузию и в течение нескольких месяцев лечится в госпитале. Вновь возвращается в действующую армию весной 1943 года в звании уже старшего лейтенанта. На фронте случается вторая контузия, последствия которой долго потом давали о себе знать болями в спине. Однажды, когда Святейший одевался, мы увидели у него на спине следы ранений. Правда, спросить невозможно было – он не любил такие вопросы, и если был недоволен, то очень резко отвечал.

В 1943 году армия переходит в наступление, но после завершения операции по взятию Харькова в списках личного состава старшего лейтенанта Извекова уже нет. Его считали погибшим. Сегодня известно, что он попал в окружение, выходил сам, вывел из окружения людей… Однако как пробывший некоторое время на территории врага он считался неблагонадежным. В 1944 году СМЕРШ докопался до деталей его биографии, и его вновь арестовали.

Нам трудно представить, что чувствовал фронтовик, прошедший с боями всю Россию, будучи арестован уже на территории Германии советскими борцами со шпионами. Он пережил одно из самых страшных испытаний – военный этап: арестованных фронтовиков пешком этапировали через территории иностранных государств, занятые советскими войсками. Эти военные этапы были настолько бесчеловечными, что большинство не выдерживало и умирало по дороге… Пимен был отправлен на этот раз в ледяную Воркуту, где два года отбывал в сталинском концлагере, который именовался комбинатом «Воркутауголь». Лишен всех званий, наград... – просто осужденный. Господь хранил его Своей милостью – он работал не на общих работах, где гибли сотнями, а в медпункте санинструктором, помогая больным, исповедуя умирающих. Возможно, оттуда его пристрастие к чистоплотности: все у него было стерильно, всегда чистые платки, после служб обязательно протирал руки одеколоном (если не было одеколона, говорил нам: «Берите где хотите», без этого невозможно было).

В конце 1945 года он был освобожден, но проживание в столице было ему воспрещено. Отец Пимен служил священником Богоявленского собора в древнем русском городе Муроме Владимирской епархии.

Вот путь будущего Патриарха в Великой войне 1941–1945 годов. Он многое скрывал, но кое-что проявлялось в его манерах, характере, отношении к людям, к самому себе. В частности, то, что он служил в конных частях, сказывалось в его разговоре. Он часто говорил: «Ну, давай, затяни мне подпругу, запрягай… рассупонь меня; вот тебе вожжа под хвост попала…» Чувствовалось, что он имел дело с лошадьми и очень лошадей любил. Он рассказывал, что когда был наместником в Псково-Печерском монастыре, там тоже лошадки были, и он очень любил за ними ухаживать. Когда приезжал в Пюхтицы, в монастырь, – шел на конюшню. Для него было утешением и отрадой побыть рядом с этими животными.

К себе он был очень строг. Вставал в одно и то же время, около 8 утра, может быть и раньше, не знаю. Зайдешь к нему с документами, а он уже молится. На аналое всегда лежали крест, Евангелие, епитрахиль, поручи. Иногда он сам исповедовал некоторых посетителей. Рабочий день у Святейшего начинался в 9 утра. Мы, приходя в Патриархию, занимались разбором почты. Был еще один референт – покойный архимандрит Дионисий (Шишигин) и некоторые священники, которые работали в Патриархии. Патриарх требовал, чтобы по окончании завтрака у него была вся документация. В 10 утра начинались визиты – членов Синода, гостей, правящих епископов, порой он еще кого-то вызывал. Около трех часов в Патриархии был обед, иногда с приглашенными епископами, после этого Святейший отдыхал минут сорок, мог гулять во внутреннем дворике Патриархии. Вечером принимал гостей, не связанных с рабочим графиком: друзей, знакомых, близких.

В пять часов вечера уходили все секретари и официально рабочий день заканчивался. Но так как Святейший оставался в Патриархии один, я как референт должен был работать до того времени, пока он не скажет: вы свободны. День у нас был ненормированный, работали семь, восемь, десять часов – сколько было нужно. По вечерам чайный стол накрывали, убирали, встречали гостей, которых Патриарх к себе приглашал. Таким образом, мы могли иногда наблюдать его личную жизнь, которая для других была закрыта. Приходили к Патриарху многие люди, которых он знал в своей молодости, когда был регентом в московских храмах, Даниловом монастыре, в Богоявленском Дорогомиловском соборе, других местах России, где он служил. Это были и священники, и, даже в большинстве случаев, гражданские люди. Патриарх некоторых сам встречал, иных даже выходил встречать в холл. Были люди искусства, дирижеры, художники, оперные певцы – Елена Образцова, Тамара Синявская, Иван Семенович Козловский, Евгений Светланов, Илья Глазунов… многие другие. Патриарх был одарен прекрасным слухом, это все знают, он дивно пел. Известна его непревзойденная запись канона святого Андрея Критского, которую чудом удалось сделать. Он не хотел, чтобы записывали, но и не запретил. И мой брат, будущий владыка Сергий, сказал: «Давай, на наш страх и риск, поставим магнитофон…» Никаких не было приспособлений, микрофонов… – и, чудо! – записалось и осталось для нас.

Я помню его пение, он очень любил Благовещение, для него это был особый день. И он сам пел «Архангельский глас…» – соло. У Святейшего была своеобразная привычка: после Благовещенской службы он всегда брал Богородичную просфору и писал на ней снизу: «Благовещение такого-то года», и клал на столик. Она лежала у него и засыхала. На следующий год другая. После его кончины мы увидели – у него с десяток таких просфор лежало. Написано: «Благовещение…», «Благовещение…»

Благовещение был особый день и в моей духовной жизни – день моей хиротонии. Патриарх меня не предупреждал о том, что будет хиротония. Тоже удивительный случай. Написал я ему прошение лет за шесть до того. Он подписал: Благословляется. Меня все поздравили… Проходит месяц, два, три, полгода… Я говорю владыке Сергию: ты келейник у него, спроси, может быть, он забыл. Он отвечает: я боюсь спрашивать, ты сам спроси. Вообще мы не имели права говорить о чем-либо, если Патриарх сам не заговорит. Но я как-то сопровождал его, набрался наглости и говорю: «Ваше Святейшество, благословите спросить».

– Говори.

– Я около года назад подал прошение в диаконский сан, а Вы написали «благословляется».

– Да.

– А когда благодать-то сойдет?

– Как Бог даст.

Я все понял, замолчал. Проходит год, два, три… пять. Я уже потом осознал, что духовно совсем не был готов, и Святейший ждал. И вот Благовещение, и мы облачаем Патриарха во время службы. Я держу облачение, а он спрашивает: «Ты сегодня утром завтракал?» Я говорю – нет. Всё, замолчал. Облачили, начинается Литургия. Святейший подзывает Сергия и говорит: «Скажи Николаю Владимировичу, что я его сегодня рукополагаю в диаконы». Тот подбегает ко мне: «Коля, ты знаешь, Патриарх тебя сегодня рукополагать будет, белое облачение у тебя есть…» Я говорю: «Как? Ты ему скажи, что я правило сегодня не читал». Сергий подходит к Патриарху, говорит: «Ваше Святейшество, а он сегодня даже правило не читал».

– Ну и что? Потом прочтет.

Но дальше еще было интереснее. Начинается Херувимская, и вдруг Сергия осеняет, что у меня нет еще в чтеца посвящения. И он говорит: «А он еще не чтец даже».

– А вы постригайте его, давайте.

И во время Херувимской песни совершилось мое посвящение во чтеца (хиротесию совершил владыка Иов (Тывонюк), в то время епископ Зарайский), а дальше всё уже шло по чину, как полагается. Это было удивительно. Благовещение – день, когда Господь мне благословил первый священный сан. Я прихожу домой, говорю: «Матушка Светлана, поздравляю тебя с диаконом».

– Что ты опять шутишь?

– Да нет, какие шутки, вот я диакон…

– Как, почему я ничего не знаю?

– Я сам не знал, что я буду диаконом сегодня…

Вот это стиль Патриарха Пимена, такие бывали с ним интересные вещи.

Патриарх был очень начитанным человеком. Библиотеку его большую я видел. В Патриархии он жил очень скромно, в маленькой комнате рядом с кабинетом, – он там принимал, там молился и спал. Наверху была большая патриаршая спальня и еще две комнаты, но он туда почти не поднимался. Там были некоторые вещи, о которых он не хотел, чтобы знали. Однажды мы туда поднялись, стали что-то убирать и увидели под кроватью какие-то палки. Хотели вытащить. Патриарх говорит: «Не трогайте, это не ваше дело». Мы положили, но все же интерес разбирает – что это. И однажды, когда Патриарха не было, а мы убирали в этой комнате перед Пасхой, дерзнули посмотреть. Полезли под кровать, вытаскиваем – а это пяльцы, на которых ткались домотканые одеяла. В 30-е годы, когда отец Пимен жил у одной матушки в Москве, он, чтобы прокормить себя и ее, занимался тем, что ткал одеяла. Их потом продавали на Даниловском рынке…

Святейший очень редко покидал Патриархию. Обычно ездил в Переделкино только на официальные встречи с представителями Синода, Совета по делам религии и властями. Мне часто приходилось его сопровождать. Попутно хочу рассказать о том, что мало кто знает: что инициатором прославления Святейшего Патриарха Тихона была советская власть. Да, потом Церковь полностью включилась. Но сами мы разве могли об этом заикнуться в брежневское время? И вдруг это случилось следующим образом. Был назначен новый председатель Совета по делам религий при Совете Министров СССР Константин Михайлович Харчев (который первый из всех председателей стал обращаться к Святейшему не «уважаемый Сергей Михайлович», или «уважаемый патриарх», а «Ваше Святейшество»). Шли мы с ним рядом после одного приема, и он говорит:

– Еще один вопрос Вам, Ваше Святейшество, хотел задать.

– Какой?

– Вот тут мы одного мужика сильно обидели, надо будет его доброе имя восстановить.

– Какого мужика?

– Ну, как – Белавина Тихона… Надо заняться, собрать все материалы, во всех архивах, суммировать и подать куда нужно, чтобы там нам дали добро… Он незаслуженно обижен…

– Да, это следует, следует. И кто это будет делать?

– Да вот этот парень.

Я стою рядом и думаю: ну-ну, что еще дальше будет. Патриарх посмотрел:

– Ну, хорошо, он референт наш.

А Константин Михайлович мне говорит: «Так, завтра приходи к нам в Совет по делам религии, обговорим всё. Что накопаешь, будешь делать в трех экземплярах – один мне, один себе, один Патриарху».

И вот таким образом я начал работу по сбору всех сведений, которые касались Святейшего Патриарха Тихона. Непросто было это сделать, потому что многие архивы были уничтожены, не всё было доступно, однако Харчев сделал особый пропуск, и меня пускали везде… Конечно, я «засветился», как говорится: нос совал не туда, куда нужно, и еще вопросы задавал какие-то провокационные, и меня постарались из Патриархии убрать. Но это уже было дело будущего. Все-таки десять лет я там проработал.

Итак, началась перестройка. Патриарх ездил в Перловку, там у него была маленькая дачка, которую он изредка посещал, когда был митрополитом. Была у него еще квартирка двухкомнатная, маленькая совсем. Там всем заведовал владыка Питирим (Нечаев), человек, которому Святейший доверял. Патриарх туда приезжал на встречи, которые не хотел проводить в Патриархии. У него ведь всё было строго ограничено. Он не мог выехать из Патриархии без разрешения. Нужно было спросить: трубку поднять, сказать – я туда-то, и туда, и получить разрешение. Более того: когда Святейший владыка приехал в свое время в Ульяновск, куда давно уже хотел попасть, на канал Москва – Волга, который строил, он сказал городским властям: «Хочу проехать по городу, посмотреть». Он мечтал увидеть места, где в эвакуации во время войны жил Патриарх Сергий – его домик, и всё, что там было. Его посадили в машину и повезли к мемориальному комплексу Владимира Ильича Ленина. Говорят: «Выходите, Ваше Святейшество».

– Куда?

– Вот комплекс, Вы хотели.

– Нет, я хотел совсем другое.

– Нет, Вас сюда привезли.

– Я не выйду.

Стоят секретарь обкома и вся остальная команда… А он мне: «Скажи им, что я не выйду». Я подхожу и говорю: извините, человек плохо себя почувствовал… – «А, ну да-да...» Хлоп – дверца закрылась, и – опять на теплоход. Всё.

Когда Патриарху нужно было уехать из Патриархии так, чтобы никто не знал, он выходил одетый в гражданское пальто, шляпу или шапочку, с палочкой, и вызывал просто дежурную машину «Волгу». Я садился на переднее сидение. Он прекрасно знал Москву, говорил: «едем направо, налево, направо, прямо», не называя адреса, как старый разведчик. И таким образом мы доезжали до какой-то улицы. Выходили с ним, оставляя машину, и проходили несколько кварталов пешком – шли дворами и приходили к определенному дому. Он говорил: «Стой, жди меня здесь, а я пойду вот сюда, в подъезд». Я возле квартиры стоял, ждал час, два, три, как полагается – служба есть служба. Потом он выходил, садились в машину и возвращались в Патриархию. Сразу, конечно же, был звонок откуда нужно: где был Патриарх, куда вы ездили, что вы видели, слышали? Я говорил: слышал «направо, налево, вперед», улицу не запомнил, мол, – молодой, что с меня возьмешь...

Святейший Патриарх часто посещал консерваторию, бывал на концертах – очень любил слушать Елену Образцову. Бывал и в театрах. Людям он помогал своим присутствием, просто вдохновлял их.

Хочется сказать о Патриархе как монахе, тайном благотворителе. Он много делал тайно, по словам Евангелия – Пусть правая рука не знает, что делает левая. Сегодня можно сказать, кому он помогал – людям и Церкви, монастырям. Особенно нуждались женские монастыри – в Закарпатье, на Украине – в Мукачеве, Ровно, в Пюхтице… Очень трудно жилось там. И вот Патриарх вызывает меня и говорит: «Отправьте, Николай Владимирович, по такому-то адресу, сегодня же мне отчитайтесь. Из своих личных денег давал. Я шел на почту, отправлял перевод. Переводы были от двух до трех тысяч; в то время, когда зарплата была 120 рублей, это серьезная была помощь монастырю. Он или сам писал телеграмму, а я переписывал от руки – поздравление матушке игумении или кому-то еще. Или говорил: «Напишите, что вас приветствует...» И подписывался всегда – П.П. Московский. Когда я возвращался, спрашивал: ну что, сделали? Молча брал квитанцию, ни слова не говорил. Вообще мы в Патриархии молчали. Он только показывал: положить сюда, сюда. Чтобы никто ничего не знал. Вот это о его тайной благотворительности. Таким, исполненным заботы о ближних, был Патриарх.

И немного о его духовной жизни. Святейший очень любил служить. Служба была самым любимым его делом, служил он вдохновенно… Однажды был такой случай. Первый раз на Лазареву субботу никуда не поехали. Он говорит: «Пойдемте…» Облачился… И как он «Общее воскресение…» запел, я думаю: Господи, какой же голос, как он поет! Отпели мы с ним утреню Лазаревой субботы. Он говорит: «Пойдемте чай пить». Впервые Патриарх меня пригласил на чай. Садимся.

– А у вас еще слух есть.

– Так я консерваторию окончил.

– А, ну да, да. Хорошо.

И стал рассказывать некоторые события своей жизни. Это была первая моя служба такая особая.

А другой раз было первое января. Я дежурю в Патриархии, вечер, никого нет. Слышу какие-то шаги, а он бесшумно подходил, такой обычай был. Вдруг сзади стоит:

– Открывайте храм, служить будем.

Я открыл храм, лампадочки зажгли, епитрахиль надел.

– Дайте общую Минею.

Я подал Минею. Полистал, нашел: «Благословен Бог наш.., Слава Святей…»

– Читай Шестопсалмие.

Я Шестопсалмие прочел, и он запел службу. Служба прошла, благословил меня, и всё. Девять часов, прихожу домой, меня отец спрашивает: «Как долго, сегодня первое января, что ты там делал вообще?» – «Не знаю, – говорю, – с Патриархом службу служили».

– Какую службу?

– Игнатию Богоносцу, ничего больше нет.

– А что он пел?

– Святый праведный отче Иоанне, моли Бога о нас.

Отец говорит: «Слушай, так завтра день смерти отца Иоанна Кронштадтского». Он уже был канонизирован Русской Православной Церковью Заграницей, но у нас-то не было канонизации. Однако Святейший его прославлял, но никому об этом не говорил. Тайное становится явным сегодня.

Я уже упомянул, что он очень почитал Божию Матерь. Особенно икону Ее «Нечаянная Радость» – для него радость была каждую пятницу, когда он был у Илии в Обыденском. Это наш любимый храм, мы с детских лет туда ходили, там служили наши духовные отцы. Патриарх, приезжая туда, кроме того, что имел возможность помолиться у своей любимой иконы, спасшей его от смерти, еще общался там с людьми, которых нельзя было пригласить в Патриархию или увидеть в другом месте. Он обычно говорил старосте Макару Никифоровичу: «Ты Макарушка, сделай так, чтобы двор был свободен, там тот-то и тот-то придут ко мне, пускай пройдут во двор». За полчаса до службы он гуляет во дворе, к нему приходят люди, которым он назначил; они пообщаются, поговорят… потом пойдем служить. Вот так он проводил свою жизнь. Патриарх не мог никуда уйти, уехать…

Часто он просто сидел один, долгими-долгими часами. Вздыхал, рассматривал фотографии. Я тогда не знал, чтó это, только теперь понимаю: это были фотографии митрополитов Агафангела (Преображенского), Петра (Полянского), Кирилла (Смирнова), архиепископов Петра (Зверева), Илариона (Троицкого) [8], отца Кронида, отца Агафодора, который его постригал. (Отцу Агафодору [9] – наместнику Донского монастыря Патриарх дал при постриге такое редкое имя в честь своего духовника.)

Патриарх Пимен, как сказал о нем митрополит Сурожский Антоний, – один из последних представителей эпохи беспрецедентного, беспощадного преследования тех, кто отказывался смириться с коммунистической догмой, утверждая веру в Бога. «Он родился за четыре года до Первой мировой войны, формировался в эпоху предпринятого Лениным давления на верующих, и затем жил в годы, которые американский историк Роберт Конквест назвал «большим террором» – в эпоху Сталина, Берии, Хрущева, Брежнева, Андропова… В разгар сталинских преследований он не побоялся стать монахом, позже – священни¬ком, а потом был избран и хиротонисан во епископа… служил в армии, был арестован, в общей сложности провел десять лет в советских тюрьмах и концлагерях, но… не поколебался, никогда не отступился от веры и никогда не скрывал ее. Мы мало знаем о тех днях его жизни, потому что о многом… не говорилось, а также потому, что он был человеком бесконечно застенчивым, скромным, учтивым и деликатным и – бесконечно, отчаянно одиноким… Мы… не имеем понятия о том, что значит с детства расти под сенью смерти, под угрозой ареста и пытки… Страх въелся в кости, некоторые не могли его перебороть, другие, как глубок ни был страх, превозмогали его изо дня в день и стояли пред лицом безбожного мира свидетелями Божиими: в ужасе, но верные. Думается, Патриарх был одним из таковых. Патриарх Пимен не был просто пассивен: многие годы, когда здоровье его уже было подорвано, он оставался человеком молитвы. Он не только участвовал во всех многочисленных и подчас изнурительно долгих богослужениях, но молился и постился у себя тайно, веруя – справедливо, – что невозможное людям возможно Богу, Который единый может претворить сердца каменные в сердца плотяные. Однажды я спросил одного верующего в России, чего он ожидает от Патриарха: “Чтобы он был молитвенником пред лицом Божиим за нашу землю”» [10].

[1] Сергий, епископ Новосибирский и Бердский (1951–2000).
[2] Матфей Стаднюк (1925–2020) – протопресвитер, с 1978 по 2013 год настоятель, с марта 2013 года – почетный настоятель Богоявленского кафедрального собора в Москве.
[3] Архимандрит Кронид (Любимов; 1859–1937), священномученик – наместник Свято-Троицкой Сергиевой лавры. Расстрелян 10 декабря 1937 года на полигоне Бутово под Москвой, на Юбилейном Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви в августе 2000 года прославлен в лике святых.
[4] Игумен Агафодор, в схиме Стефан (Лазарев; 1872–1963) – духовник братии пустыни Святого Параклита, восприемник от пострига (в 1927 году) Святейшего Патриарха Пимена. В 1950–1960-е годы насельник Свято-Троицкой Сергиевой лавры.
[5] Пустынь Святого Параклита – скит Свято-Троицкой Сергиевой лавры. В 1927 году в нем принял монашеский постриг будущий Святейший Патриарх Московский и всея Руси Пимен (Извеков).
[6] Ныне Ногинск Московской области.
[7] Схимонахиня Елисавета (Васильчикова; 1906–1994) – иконописец-реставратор, крестница святого праведного Иоанна Кронштадтского. Участница тайного сокрытия от поругания богоборцами главы преподобного Сергия Радонежского. Похоронена в Никольском Черноостровском монастыре Малоярославца.
[8] Агафангел (Преображенский; 1854–1928) – святитель-исповедник, митрополит Ярославский, прославлен в лике святых в 2000 г. Петр (Полянский; 1862–1937) – священномученик, митрополит Крутицкий, местоблюститель патриаршего престола с 1925 по 1937 год, прославлен в 1997 г. Кирилл (Смирнов; 1863–1937) – священномученик, митрополит Казанский и Свияжский, прославлен в 2000 г. Петр (Зверев; 18781929) – священномученик, архиепископ Воронежский и Задонский, прославлен в 2000 г. Иларион (Троицкий; 1886–1929) – священномученик, архиепископ Верейский, прославлен как местночтимый московский святой в 1999 г., для общецерковного почитания в 2000 г.
[9] Архимандрит Агафодор (Маркевич) – в 1991–2009 годах наместник Донского ставропигиального мужского монастыря Москвы.
[10] Митрополит Антоний Сурожский. О Святейшем Патриархе Пимене / Альфа и Омега. № 2 (43). – М., 2005. С. 241.