Спасо-Бородинский женский монастырь Епархиальные монастыри Русской Православной Церкви
История
Как только в конце октября 1812 года войска Наполеона отступили от Можайска, на Бородинском поле появилась одинокая женская фигура. Странно и страшно было видеть её, ходящую среди этого обширного «кладбища без гробов», где, «в могильном запустении лежали трупы, валялись трупы, страшными холмами громоздились трупы, где десятки тысяч были разбросаны без погребения». То была вдова убитого в сражении генерал-майора А.А. Тучкова: преодолев женскую немощь, она пришла сюда исполнить последний долг супружеской любви и верности: найти останки мужа для совершения над ними церковных молитв и погребения. Этот необычайный, без преувеличения — героический поступок, был итогом всей предыдущей совместной жизни Тучковых, которые с
первого дня супружества никогда не разлучалась.
первого дня супружества никогда не разлучалась.
Удивив всех родных и знакомых, Маргарита Михайловна в 1807 году, сразу же после венчания, с личного разрешения императора пребывала в действующей армии, разделяя с супругом все опасности и неудобства походной жизни. Во время сражений при Гейльсберге и Фридланде находилась в тыловых отрядах Ревельского пехотного полка, которым командовал Тучков, заботилась о больных и раненых, молилась за всех (солдаты называли её «ангелом-хранителем»); во время шведского похода 1808-1809 годов совершила с войсками опаснейший переход по льду Ботнического залива. В роковом 1812 году — имея на руках младенца-сына, следовала от западной границы с отступающей армией, почти до самого Смоленска. Там Тучковы и расстались впервые — и навсегда… И вот спустя три месяца, Маргарита Михайловна спешила за супругом уже к последней черте, сходя, до самой «тьмы и сени смертной», приобщаясь его подвигу и умирая вместе с ним. Сопровождаемая старцем-монахом Можайского Лужецкого монастыря, она ходила по Бородинскому полю, являвшему страшные свидетельства происшедшего здесь кровавого побоища, нагибалась едва ли не к каждому трупу, стараясь различить дорогие черты, а спутник её кадил ладаном, совершая заупокойные молитвы. Не чувствуя усталости, мужественная женщина преодолела 9-тивёрстное расстояние от села Бородино до Колочского монастыря. Но тщетно! Тело убитого генерала так и не было найдено. Всем своим любящим страдающим сердцем объяла тогда Маргарита Михайловна эту пространную могилу воинства русского и почувствовала потребность молиться здесь. «Нельзя было без ужаса смотреть, — вспоминала она в 1848 году, будучи уже игуменией, — на курган Раевского и Семеновские батареи, где теперь стоит обитель: это были поистине горы человеческих тел… Место сие из всего поля, казалось, наиболее требовало молитвы за усопших, и вот они, совершаются!»
Удивительно, что именно Маргарита Михайловна Тучкова была тем человеком, в устах которого (ещё до великих стратегов и гениальных полководцев) впервые пророчески многозначительно прозвучало легендарное слово «Бородино». Примерно за год до войны с Наполеоном она однажды в сильном волнении воскликнула, обращаясь к мужу-генералу: «Где Бородино?! — Тебя убьют в Бородине!» — и срочно просила найти это место на карте. Тучковы тогда квартировали с полком в Минской губернии — им не пришло в голову искать таинственное «Бородино» на Смоленской дороге близ Москвы… Ничего не найдя, генерал успокоил жену, приписав встревоживший её странный сон «игре пылкого воображения».
«Если припомнить все обстоятельства и соображать минувшее с настоящим, — вспоминала впоследствии Тучкова, — то много откроется необычайного, чему даже трудно поверить. Нечто особенное, можно сказать роковое, влекло меня к Бородину, и место сие было мне указано, когда еще никто [о нём] не слыхал. …Однажды мне приснилось, … будто отец мой приносит ко мне … моего младенца и говорит: «Вот все, что тебе осталось!» И в тоже время послышался голос, говорящий по-французски: «Участь твоя решится в Бородине!» …Когда же совершилось страшное событие, я была при отце моем, и он действительно пришел мне объявить потерю мужа с младенцем на руках, говоря: «Вот все, что тебе осталось!» Тогда опять повторилось мне роковое имя Бородина. Как объяснить такое горькое предчувствие?»…
Пророчество, томившее душу Маргариты Михайловны, исполнилось 26 августа (8 сентября) 1812 года. В самый разгар Бородинской битвы, когда французы «с безумной отвагой наступали на наши батареи, залитые целыми потоками крови», когда «над левым крылом нашей армии висело густое облако от дыма огнестрельных оружий, смешавшегося с парами крови, …когда солнце покрылось кровавою пеленою, а земля взмокла, напиталась кровью и почернела…», тогда «под огнем ужасных батарей Тучков закричал своему полку: «Ребята вперед!» Солдаты, которым стегало в лицо свинцовым дождем, задумались. — «Вы стоите?! — Я один пойду!» — Схватил знамя и кинулся вперед. — Картечь расшибла ему грудь. — Тело его не досталось неприятелю: множество ядер и бомб, каким-то шипящим облаком, обрушилось на то место, где лежал убиенный, взрыло, взбуравило землю и взброшенными глыбами погребло тело генерала.».
Потомственная дворянка из рода Нарышкиных, Маргарита Михайловна Тучкова, образованная, мыслящая, одарённая женщина, милосердная, мужественная, романтически возвышенная натура, самоотверженная, любящая жена и мать, и внезапно – горькая вдова, вскоре потерявшая и сына, отчаянная, лишившаяся самого дорогого, одинокая, сокрушённая несчастьями, прежде монашества оставившая мiр и добровольно приковавшая себя к любимым гробам. — Так совершалось таинственное призвание Тучковой к принятию «легкого ига» служения Господу, но путь сей для неё, потомственной аристократки, воспитанной в традициях французского Просвещения, оторванной от святорусских корней, был мучителен и долог. Сначала Маргарита Михайловна не хотела верить в случившееся. Она уверяла всех, что муж её не убит (ведь тело его не было найдено!), а попал в плен, и иногда бросалась искать его, так что родные стали опасаться за её рассудок. «В продолжение целого года, — вспоминала вдова, — я надеялась, и когда, близкие… старались меня возвратить к сознанию печальной истины, …я отталкивала их. Они обращались ко мне со словами утешения и мира, говорили о блаженстве в будущем, а я жила настоящим». Болезнь сына вернула несчастную к реальности жизни. — «Сердце моё почуяло Бога, и я научилась покорности, но рана моя не заживала никогда…,» — писала она в 1817 году. После двух лет уединённой жизни с малолетним сыном в тульском имении Маргариту Михайловну вновь потянуло на то место, где решилась её участь, «где кровью была подписана судьба её и всей России». Может быть, вдове и хотелось забыть поскорей страшное Бородинское поле, и никогда больше не слышать его названия, но, как она сама отмечала: «Всё, что совершилось здесь со мною, имело для меня некое тайное указание, которому я должна повиноваться…» Итак, в 1815 году Тучкова приезжает в Бородино, где на месте жестокой, разрушительной битвы начинает свою благотворительную и созидательную деятельность. Вскоре её усердием в подклети Рождественской (ныне Смоленской) церкви, стоявшей в запустении, был устроен придел во имя преподобного Сергия Радонежского, освящённый 16 июля 1816 года. Однако, сокрушённое скорбями, но по-прежнему любящее, сердце простиралось к бóльшему, и в сентябре месяце того же года вдова-генеральша обратилась к императору Александру I с ходатайством о построении храма на Бородинском поле.
«Потеряв обожаемого мною супруга на поле чести, я не имела даже утешения найти останки его. …И ни в чем другом отрады не нахожу, как в предприятии соорудить храм на том священном для меня месте, где пал супруг мой»… — С этих простых и вместе с тем проникновенных, исполненных высокого чувства слов, высказанных Маргаритой Михайловной в письме к царю, начинается история монастыря на Бородинском поле. Государь призрел на смиренную просьбу вдовы и пожаловал 10 тысяч рублей на первый камень, а вскоре ей стало, наконец, известно и место гибели супруга. В самом начале 1817 года бывший начальник Тучкова, генерал П. П. Коновницын, направил Маргарите Михайловне письмо, в котором сообщал, что муж её геройски погиб на тех самых Семёновских высотах, вид которых осенью 1812 года так поразил её. К письму прилагался план, на котором было отмечено и самое место гибели. Около года шли переговоры о покупке земли под храм, принадлежавшей трём помещикам. Наконец, когда всё было улажено, 30 апреля 1818 года архиепископ Августин (Виноградский) подписал храмозданную грамоту, и в мае на флешах началось строительство. Тучкова со свойственной ей горячностью отдалась этому новому делу. Для лучшего надзора за работами у подножия батарейного холма для неё был поставлен домик. Строительство шло быстро, и 26 августа 1820 года, в 8-ю годовщину Бородинской битвы, состоялось освящение церкви во имя Всемилостивого Спаса. В тот день Маргарита Михайловна внесла в храм его главную святыню — образ Спаса Нерукотворного, полковую икону Ревельского полка, вручённую ей генералом Тучковым при прощании в 1812 году и ставшую для неё последней памятью о муже.
После гибели супруга единственным близким человеком для Маргариты Михайловны стал сын Николенька. Воспитанный в уединении, в постоянной памяти о покойном отце, вскормленный вдовьими слезами матери, он рос чувствительным, задумчивым, не по-детски серьёзным мальчиком. Мать хотела видеть в нём наследника доблестей покойного отца-генерала, но успела сделать лишь слепок с самой себя, с ранних лет вкладывая в сердце ребёнка горечь невосполнимой утраты. В дни поминовения и другие, памятные для неё даты, Маргарита Михайловна ездила с сыном в Бородино. Однажды, взойдя с шестилетним Колей на Семёновские флеши, она сказала ему: «Эта батарея, – могила твоего отца, — посади на ней деревце в его память, неси за мной этот маленький тополь!» — и, проливая слёзы, стала копать землю. Нежное детское сердце болезненно отзывалось на душевные страдания матери: «Маменька! Жизнь моей жизни! – писал ребёнок по-французски. – Если бы я мог показать Вам моё сердце, то Вы увидели бы начертанное на нём Ваше имя!
Маргарита Михайловна никогда не расставалась со своим чадом, словно чувствуя, что скоро потеряет и его. С пяти лет Николенька как сын Бородинского героя и наследник фамильной чести рода Тучковых по личному распоряжению императора был определён в Петербуржский Пажеский корпус, однако, по слабости здоровья оставался при матери, приезжая в столицу только для сдачи экзаменов. По достижении 12-летнего возраста мальчик для прохождения трёхлетнего курса наук был отдан в Дерптский университет. Посвятив свою жизнь воспитанию ребёнка, следуя за ним, как некогда за мужем, Маргарита Михайловна, казалось, начинала уже находить утешение в своей горькой доле. Но, внезапно была настигнута новой бедой: заболев горячкой, Николенька скончался на руках у безутешной матери в Москве 16 октября 1826 года.
«Се аз, Господи, и чадо, еже ми дал еси!» — произнесла вдова-генеральша, стоя у гроба сына в Спасском храме и со слезами взирая на местный образ Спасителя. Похоронив Николеньку, она поставила над его могилой образ Божией Матери «Всех скорбящих Радосте», которым благословил мальчика покойный отец, возложила на икону фамильные драгоценности, предназначавшиеся ему в наследство, и затеплила неугасимую лампаду. Теперь участь Маргариты Михайловны была решена уже окончательно…
Насколько сильно Маргарита Михайловна любила мужа и сына, насколько самоотверженно боролась за любовь и жизнь, настолько же глубоко познала всю превратность судьбы и недолговечность земных радостей. Она была поистине «уничтожена обрушившимися на неё несчастьями». Беды и скорби, как будто преследовали её: ещё до смерти Николеньки один за другим ушли из жизни родители, а брат-декабрист был сослан в Сибирь. Утраты, постигшие вдову-генеральшу вещий сон и самое сердце явственно говорили о совершающемся на ней непостижимом Божьем Промысле. Но смириться со своей участью было нелегко: Маргарита Михайловна тосковала, потеряв, как ей казалось, самый смысл своего существования. В состоянии близком к отчаянию она обратилась за духовной поддержкой к своему великому современнику — святителю Филарету, митрополиту Московскому, который помог безутешной вдове обрести утраченный смысл жизни и направил на уготованный свыше путь. Переписка московского архипастыря с Тучковой, продолжавшаяся до самой её кончины, свидетельствует о той огромной роли, которую сыграл этот святой муж в жизни бородинской подвижницы, и приоткрывает тайну её духовного становления. «Есть благий и благодетельный чин в делах Судеб Господних, — говорит святитель в одном из писем к Маргарите Михайловне, как бы возвещая некое таинственное откровение об её судьбе, — «по которому Бог, призывая Вас к любви небесной, постепенно взял у Вас предметы земной, хотя и непорочной любви». «Зная Вашу веру и упование, — пишет он в другом послании, изливая на страждущую душу благодатные струи духовного врачевания, — заставляю себя мыслить, что печаль менее властвует над Вами и изнурённое страданиями сердце начинает чувствовать утешения, которые, подобно каплям росы, точатся из Источника вечного блаженства». Дав вдове выплакать горе, богомудрый наставник призывает её к новой, духовной жизни: «Два года мучительной, отчаянной скорби — достаточная жертва миру и плоти. …Наше продолжительное и тяжкое сетование не только не богоугодно, но даже бывает грешно. Супруг Ваш – с мучениками, сын – с девственниками, Вас Господь ведёт тем и другим путём… Наше дело – нести налагаемые кресты с любовью, детским смирением и христианским упованием… Не грешно мыслить, что, может быть, Вы избраны орудием для утешения тысячи страждущих». Эти поистине божественные словеса благотворно отозвались в душе вдовы-генеральши, которая и сама, послушная велению сердца, «уже почуявшему Бога», в 1827 году окончательно поселяется в своей «сторожке» у Спасского храма рядом с дорогими могилами. Будучи и ранее достаточно религиозной, Маргарита Михайловна теперь всерьёз задумывается о принятии монашества. Однако святитель Филарет, видя преждевременность такого решения, не советует ей поспешно связывать себя обетами. Он призывает идти средним путём и начать с воспитания «внутреннего человека»: дисциплинируя свои чувства и разум, не оглядываться назад, не избегать общения с людьми и с надеждой взирать в будущее.
Многим современникам МаргаритыМихайловны Тучковой казалось, наверное, странным её жительство в «сторожке» посреди Бородинского поля, сопряжённое со многими неудобствами и опасностями. Возможно, и самой Тучковой не легко было «повиноваться тому тайному указанию», которое слышалось в её сердце. И всё же эта отважная женщина «шла по написанному»… «Я никогда не думала о том, что со мною здесь будет, а только о том, что уже было, — вспоминала она в 1848 году, — бывшее же здесь слишком сроднилось со мною, чтобы не приковать меня навсегда к сему месту. …Я не хотела более возвращаться в мир и безотчётно предалась тому чувству, которое влекло меня к Бородину. Место сие сделалось для меня целым миром: здесь похоронила я сына, здесь был убит его отец. Чего же оставалось мне искать?..» Испросив у святителя Филарета разрешения ежедневно совершать богослужения в Спасском храме, Маргарита Михайловна начинала свой день с церковной молитвы, самостоятельно исполняя обязанности чтицы и певчей. Молящихся на службах не было, «разве только внимали им ангельские силы и души воинов, за которых совершалось вседневное поминовение». Со своей госпожой разделяла уединение небольшая прислуга: мадам Бувье, француженка-гувернантка покойного сына, пожелавшая остаться при гробе своего воспитанника; немка-горничная, принявшая потом постриг с именем Деворра, и сторож Евграф Кузьмич, бывший дядька Николеньки. Сперва такая жизнь казалась добровольной отшельнице однообразной: «…День походит на день, — сообщала Тучкова в письме к подруге, — утреня, обедня, потом чай, немного чтения, обед, вечерня, незначащее рукоделие, и после краткой молитвы — долгая ночь. Вот вся жизнь! Скучно жить, страшно умереть — вот предмет для размышления. Милосердие Господне, Его любовь — вот моё упование!»
Но безмятежный покой окружающей природы и ничем ненарушимая тишина благотворно действовали на душу бородинской вдовы, и она всем сердцем отдалась своему новому пустынному образу жизни. В течение дня любимым занятием Маргариты Михайловны было чтение. Она не жалела средств на приобретение святоотеческих творений и книг духовного содержания, и вскоре у неё составилась прекрасная библиотека. Ко сну вдова-генеральша отходила после полуночи, проводя последний час уходящего дня в молитве, памятуя ту страшную ночь, когда у неё на руках скончался сын. Ежедневно она спускалась в холодный мрачный склеп под Спасским храмом, где молилась у гроба Николеньки, и даже пробовала носить вериги. Узнав об этом, святитель Филарет призвал её держаться умеренности и, отложив вериги, упражняться в покаянии и смирении.
Будучи личностью деятельной и жертвенной, Маргарита Михайловна не могла жить только для себя, и вскоре по окрестностям пошла молва о «доброй барыне», благотворящей сирым и убогим. Не довольствуясь этим, вдова-генеральша задумала устроить при церкви Всемилостивого Спаса богадельню для инвалидов Отечественной войны, но успела призреть лишь одного престарелого схимника из дворян, потерявшего в сражении двух сыновей. Следующей подопечной «доброй барыни» стала расслабленная крестьянка, приютив которую, Маргарита Михайловна, сама того не ведая, положила начало женской общине. За больной стали ухаживать несколько молодых крестьянок, вслед за которыми пришли и другие, предлагая свои труды и усердие ради Спаса Всемилостивого. Пленяясь красотой и уединённостью места, стали приходить и представительницы дворянского сословия. Видя, что и месту этому, и ей самой определено быть не тем, чем она хотела, Тучкова решилась принимать всех. Таким образом, к началу 1829 года при Спасской церкви образовалась община из вдов и девиц разных сословий. Отдав своё состояние в общую казну, вдова-генеральша мужественно разделяла с сестрами все трудности и невзгоды. Личным примером благочестивой жизни, терпением и любовью она воодушевляла всех. Садясь за скудную трапезу, Маргарита Михайловна ободряла своих сподвижниц: «Господь не оставит. Да нам ли жаловаться? — Трапеза незатейлива, но за то каков хор!». Эти слова вскоре сбылись: о Бородинской пустыни узнали не только в Москве, но и по всей России, и многие благочестивые люди материально поддержали молодую обитель. В 1833 году, когда число живущих при Спасской церкви достигло сорока человек, было официально учреждено Спасское богоугодное общежитие, преобразованное в 1837-38 годах в штатный монастырь. Вместе со своим детищем духовно возрастала и сама Маргарита Михайловна. Как-то в первых числах июля 1836 года, святитель Филарет, приняв её в Троице-Сергиевой Лавре, сказал: «Пора тебе облечься в одежду, приличную жительству. Бог тебя призывает мною, недостойным!» — и благословил ей свою рясу и келейную камилавку. Накануне памяти преподобного Сергия, 4 июля 1836 года, в Троицком соборе наместник Лавры, преподобный Антоний (Медведев), совершил иноческий постриг Тучковой, сам же святитель стал её восприемным отцом. Новопостриженную нарекли Меланией, в честь преподобной Мелании Римляныни. Выбор имени был неслучайным — этим подчёркивалось сходство судеб двух подвижниц старого и нового времени.
Молитвами и трудами своих насельниц росла и благоукрашалась Бородинская Спасская пустынь. В 1837-1838 годах на пожертвования из царской казны монастырь был обнесён кирпичной стеной с четырьмя угловыми башнями, в одной из которых (северо-восточной) расположилась церковь во имя святого праведного Филарета Милостивого с кельями при ней. Тогда же была возведена невысокая трёхъярусная колокольня, в первом ярусе которой разместилась монастырская ризница.
На 60-м году своей жизни, после 15-летних трудов в Бородинской пустыни, сподобилась Маргарита Михайловна принести Богу священные обеты. Это произошло 28 июня 1840 года, за всенощной под праздник святых апостолов Петра и Павла, в Троицком соборе Лавры. Святитель Филарет постриг вдову-генеральшу в монашество, а на следующий день, возвел её в сан игумении по древнему чину посвящения диаконис. И дано ей было новое имя – Мария, с которым предстала она пред лицом вечности уже как преданная Богу подвижница, храмоздательница, ктитор, благотворительница, основательница монастыря на поле брани, духовная мать и наставница инокинь.
Золотыми буквами вписано имя игумении Марии и история созданной ею обители в летопись Филаретовского века, а её праведная жизнь возводит нас к примерам древнего благочестия, продолжая святую череду русских подвижниц, таких как преподобные Анна Кашинская, Евдокия Московская, Анна Новгородская, Евфросиния Суздальская – которые, исполнив долг супружества, уневестились Христу и послужили Ему в монашеском чине.
«Насколько любим начальник обители, настолько он и полезен, — говорила обычно игумения Мария (Тучкова) в ответ на упрёки в излишвляет никого, но учит лукавству и лжи. Дело начальствующих — спасать, а не губить!». Это краткое и ёмкое «Спасать, а не губить!» — могло бы, наверное, стать девизом бородинской игумении, избравшей любовь и милость своими спутниками в управлении словесным стадом. Приняв настоятельский жезл и взойдя на возможную для женщины высоту духовной власти, она не «почила на лаврах», не замкнулась в узком самодовольстве и фарисейском формализме, но сохранила свойственные ей отзывчивость, простоту, доступность в общении. Двери игуменской кельи всегда были открыты для сестёр – Матушку огорчало, если кто-нибудь из робости или ложного почтения не обращался к ней. «Разве я госпожа ваша, — говорила она, — что это вы меня вздумали бояться?» В одном из писем (опять же в ответ на упрёки) добавляла: «…Я хочу быть более Матерью, чем игуменией!», а подписывалась так: «Ваша мать и слуга Мария». Да, теперь обезчадствованная вдова снова стала матерью, и матерью многодетной! — За потерю одного чада Господь воздал ей приобретением многих. К этой новой своей роли она отнеслась очень серьёзно: совершенно забыв о себе, отдавала сёстрам все свои силы, время и средства. «Мне ли дерзать словами Апостола изъяснять мои чувства? Но воистину, «кто из вас изнемогает, с тою изнемогаю и я», — писала бородинская игумения. Благодаря своим высоким душевным качествам и благородству она создала в монастыре атмосферу нелицемерной любви, взаимопомощи, согласия, мира. Современников поражала искренняя привязанность к Матушке её духовных дочерей. Они называли обитель своим раем, а настоятельницу любили и почитали, как родную мать. Снисходительная к немощам сестёр, игумения Мария была строга к себе, а в многотрудной деятельности по управлению обителью — неутомима: вникала во все области монастырской жизни, лично проверяя каждое дело, объединяя и направляя всех. Вставала она обычно в 5 часов утра, молилась за утренним богослужением, причем в игуменское место не становилась, а сидела на маленькой скамеечке около печки. После завтрака занималась монастырскими делами и разбором обширной корреспонденции, отвечала на письма, принимала посетителей — у её дверей почти всегда можно было увидеть нуждающихся в материальной помощи или духовной поддержке, для каждого из которых у Матушки находилось слово утешения. После обеда она давала себе немного отдохнуть и, сидя в кресле, слушала чтение келейниц. Ко сну отходила после полуночи, по обычаю проводя в молитве последний час уходящего дня, после чего шла в Филаретовскую церковь возбуждать к трезвенному бдению сестер-псалтирщиц. Часто глубокой ночью игумению видели там молящейся у Святой Плащаницы или у Распятия.
К концу 30-х годов XIX века имя Бородинской игумении было уже широко известно. Благотворительность Матушки не знала пределов: её милостыня и милосердие проникали не только в убогие жилища бедняков, но и в тюремные застенки. Когда же не доставало собственных средств — она становилась ходатаицей о несчастных. Самоотверженная подвижническая жизнь снискала игумении Марии почёт в царских чертогах. Думается, что и Бородинское поле во многом благодаря её трудам начинает привлекать к себе внимание самодержцев, постепенно приобретая значение государственного места. С конца 1830-х годов посещения монастыря членами императорской фамилии становятся регулярными — Александр II ещё наследником бывал в Бородине трижды, и всякий раз лично общался с Матушкой.
Введённая в ближайшее общение с царской семьёй, Матушка не изменяла своим правилам и обычаям. В придворном кругу она держалась с благородной простотой и достоинством, являя истинную красоту и величие монашеского чина. Бородинской игумении был присущ высокий порядок мыслей и редкая способность «в сердечной простоте беседовать о Боге и истину царям с улыбкой говорить» — то духовное дерзновение, которое, вероятно, и привлекало к ней сердца венценосных помазанников. Близкие отношения Матушки с императорской фамилией и, в особенности, с государыней Марией Александровной поддерживались через переписку. В игуменских кельях находилась особая шкатулка, в которой хранились письма царственных особ, тут же находились их подарки: иконы, портреты, пасхальные яйца, книги с автографами членов Российского Императорского Дома. Как святыню Матушка хранила свечу, которую держал в руках наследник цесаревич во время панихиды в Спасском храме, и платочек, которым сама отирала миро с главы царской невесты. В 1848 году Бородинскую игумению вторично вызывали в Петербург для исполнения обязанностей восприемницы при Миропомазании принцессы Александры Альтенбургской, невесты великого князя Константина Николаевича. Тогда-то в личном дневнике Марии Александровны и мог появиться матушкин автограф, свидетельствующий о том доверии, которое питала будущая царица к своей духовной матери-восприемнице.«Не унывайте — я духом с вами!» Горек был для Спасской обители 40-летний юбилей Бородина – его встречали уже без возлюбленной Матери-основательницы. Кончину свою игумения Мария предвидела заранее и готовилась к ней. За два месяца до смерти, уже тяжело больная, она совершила последнее паломничество к мощам преподобного Сергия. На обратном пути побывала в Москве, прощаясь с дорогими ей людьми и местами. Превозмогая телесную немощь, старица-игумения почти до самой предсмертной болезни, заботилась о постройке заложенного в 1851 году собора, в честь Владимирской иконы Божией Матери, в праздник Сретения которой, 8 сентября, произошла битва с французами. Будучи уже на смертном одре, Матушка, не смотря на крайнее изнеможение и болезненные страдания, сохраняла бодрость духа, непрестанно молилась, слушала душеполезное чтение и ежедневно причащалась. «Сёстры, не унывайте! Я духом с вами!» — говорила игумения своим чадам, отдавая последние распоряжения и завещая хранить взаимную любовь. 29 апреля (12 мая н.ст.) 1852 года двенадцать мерных ударов монастырского колокола возвестили о блаженной кончине доблестной подвижницы и бесстрашной героини кровавого поля, Основательницы и Первоначальницы Бородинской обители. Её честные останки, оплаканные осиротевшими сёстрами и множеством богомольцев, были погребены в склепе под Спасским храмом, который стал достойным памятником своей строительнице. Домик-сторо жку, в котором она положила начало иноческого жительства на полях Бородина, со всеми личными вещами и документами, святитель Филарет повелел сохранять в неприкосновенности как музей, а в зимних кельях Матушки при Филаретовской церкви было установлено чтение Неусыпаемой Псалтири.
«Сердце, имеющее Дух жизни, и за гробом живёт и любит», — говорила игумения Мария, со свойственным ей духовным дерзновением проникая в таинственную глубину Божественных судеб. Слова эти сбылись на ней самой. Обнимавшая любовью и священное поле, и святую обитель, и своих духовных чад, и множество человеческих душ — Матушка и по смерти не отступила от своего земного удела. К надгробию в Спасском храме, скрывшему в себе вечно любящее сердце праведницы, сразу пошли люди, прося помощи, утешения, исцеления. Здесь служили панихиды, брали из надмогильной лампады елей во исцеление души и тела и получали помощь. Но, конечно, более всех благоговели пред памятью своей Матери-первоначальницы сёстры обители. Собирая и сохраняя все, что было связано с Матушкой, они руководствовались её примером, в скорбях и болезнях прибегали к ней, как к живой. Заветы Основательницы передавались от старейших монахинь молодым инокиням. Так разрастался дивный духовный сад, насаждённый игуменией Марией на поле брани, распространяя благоухание святости и принося обильный плод.
После кончины игумении Марии (Тучковой) основанный ею монастырь вступил в новый период своей истории. Не было уже в живых Матушки, но навечно осталась она Игуменией, Ктитором и Хозяйкой этого святого места. Её гробница в Спасском храме стала сердцем обители, а дух и заветы Матери-первоначальницы вместе с игуменским жезлом наследовали все её преемницы. Великолепный Владимирский собор, заветная мечта Матушки, был возведён при игумении Сергии (в миру — княгине Софии Волконской, 1852 — 1871) и освящён в 1859 году епископом Дмитровским Леонидом. Эта церковь, построенная в русско-византийском стиле по проекту знаменитого архитектора Быковского, стала главным храмом монастыря, а Сретение Владимирской иконы Божией Матери (8 сентября) — престольным праздником, который, совпадая с днём Бородина, окончательно закрепил традицию ежегодного празднования годовщины битвы с французами. При следующей настоятельнице, схиигумении Алексии (1871-1880), на средства, пожалованные императором Александром II, в монастыре была построена трапезная с церковью Усекновения главы Предтечи, в подклети которой расположились поварня, просфорня и хлебная. Игумения Филофея (Гежелинская, 1880-1899) смогла улучшить материальное состояние обители, исходатайствовав ей сто десятин леса, а игумения Гавриила (Львова, 1899-1906) активно вела строительные работы: при ней были возведены новые келейные корпуса, мастерские, богадельня и церковно-приходская школа для девочек. После недолгого правления игумении Евгении (Прудниковой, 1907-1911), кроткой и всеми любимой старицы, настоятельский жезл приняла энергичная матушка Ангелина (Курочкина, 1911-1924), которая помогла обители достойно встретить и прощальный триумф юбилейного 1912-го года, и жестокие испытания революционного лихолетья. На долю же последней игумении, Лидии (1924-1929), выпал высокий жребий исповедничества пред лицом богоборческих властей и сохранения вверенного ей словесного стада в условиях непрекращающихся притеснений.
Имена всех бородинских настоятельниц составляют честь и славу святой обители, а души их, по слову Писания – «в руце Божией». Каждая из них самоотверженно несла свои труды, полагая душу за сестёр, заботясь об их духовных и телесных нуждах, соблюдая порядок общежития и завещанное Основательницей поминовение воинов. Год от года пополнялись ряды насельниц, благоукрашалась обитель, развивались монастырские ремёсла, совершенствовался хор и богослужебный чин, но главное – бережно сохранялась атмосфера высокой духовной настроенности, взаимной любви и мира, созданная игуменией Марией, благодаря чему здесь возрастали замечательные подвижницы, которые, стяжав дары Святаго Духа, спасли тысячи человеческих душ для Царства Небесного.
В Юбилейном 1912 году, Бородино вновь увидело лучшие части Российской Императорской армии, наследников славных побед Кутузова. Торжества в честь столетия легендарной битвы проходили с огромным размахом — подготовка к ним велась под личным наблюдением императора. Строились походные дворцы, прокладывались шоссейные дороги, выравнивались военные плацы. Для царского поезда проложили железнодорожную ветку с особой платформой, павильоном и огромными триумфальными воротами. Было даже доставлено 78 автомобилей, которые работали в режиме такси, установлено прямое телефонное сообщение с обеими столицами, и сделана иллюминация. В Юбилейную программу были включены благодарственный молебен и соборная панихида, посещение монастыря, открытие музея и многочисленных памятников, парадные шествия войск и встречи Государя с депутациями от местных жителей и ветеранами. Младшему из семи приезжих 117-лет. С крестным ходом из Смоленска была принесена чудотворная икона Одигитрии, та самая, перед которой войска молились накануне сражения. На торжества съехалась вся государственная элита России во главе с царской фамилией. Государь с семьёй прибыл в Бородино 25 августа и почти сразу посетил Бородинский монастырь, где поклонился надгробиям в Спасском храме и беседовал с потомками Тучковых и Коновницыных. В честь высоких гостей в обители была устроена пышная трапеза, после которой Николай II вручил всем сёстрам юбилейные медали и памятные бокалы, а Матушку игумению Ангелину наградил золотым наперсным крестом. На следующий день, 26 августа, по окончании Литургии, крестный ход во главе с Царём и митрополитом двинулся от монастыря к батарее Раевского. Там был отслужен благодарственный молебен и состоялся парад войск, одетых в историческую форму, по окончании которого Государь верхом на лошади объехал поле с правого фланга до левого — от деревни Горки до Утицкого кургана. «Все мы прониклись общим чувством благоговения к нашим предкам, — отметил в своём дневнике Николай II, — никакие описания сражения не дают той силы впечатления, которое проникает в сердце, когда сам находишься на этой земле». В ходе юбилейных торжеств утвердился особый статус Бородинского поля как военно-исторического мемориала и заповедной земли, что было отмечено установкой 33 памятников. Некоторые из них были поставлены на монастырских землях, а в самой обители, напротив Спасского храма, вознёсся обелиск 3-й пехотной дивизии генерала Коновницына. «Орлы, колонны, обелиски…» — Кто бы тогда, мог подумать, что эти монументы станут памятниками не только героям 1812 года, но и тем, кто ставил их — всей Российской Императорской армии, для которой приближалось время нового огненного испытания – Германская война, октябрьский переворот, братоубийственная бойня Гражданской и последующее рассеяние? Кто бы мог предположить, что «младшим братом» этих гордых обелисков с двуглавыми орлами станет скромный памятник из камней на полуострове Галлиполи и множество других, разбросанных по разным уголкам земли?
Как и прежде, монахини пекли хлеб, варили квас, ткали, шили одежду и обувь, разводили цветы, обрабатывали землю. В монастыре были живописная и переплётная мастерские, библиотека и богадельня для престарелых монахинь. Молодые послушницы из крестьян, привыкшие к тяжёлому сельскому труду, жили на хуторе Алексинки в двух верстах от обители, обеспечивая её продуктами питания: там находились конюшня, птичник, скотный двор, сенокосы, сады и огороды; на монастырских полях возделывались пшеница, рожь, овёс.
Но, конечно, главным достоянием Спасо-Бородинского монастыря, которое благоговейно хранилось всеми поколениями его насельниц, было почитание памяти Первоначальницы, игумении Марии, и молитва о воинах «за Веру, Царя и Отечество жизнь свою положивших» — в этом видели и главное предназначение обители, и залог благоденствия. В её святых стенах ежедневно совершалась Божественная литургия, не умолкало чтение Псалтири, поминовение павших в сражении было обязательным и лично для каждой монахини. Здесь всё дышало памятью героического прошлого, так что даже в прихожей игуменского дома висел на стене план битвы и лежали найденные на монастырских полях пушечные ядра и остатки оружия. Сам же монастырь представлял собою ухоженный, благоухающий сад, подобно неувядаемому венку украсивший Бородинское поле, это обширное кладбище русского воинства.
Размеренная жизнь монастыря была прервана октябрьской революцией и гражданской войной, а приход к власти большевиков стал началом огненных испытаний для всей Русской Церкви. Что бы сохранить обитель и дать монахиням возможность выжить в условиях нового режима, в 1919 году она была переименована в Спасо-Бородинскую женскую коммуну и «зарегистрирована на началах гражданского законодательства». Игумения Ангелина (Курочкина) стала её председателем, а казначея монастыря монахиня Лидия (Сахарова) – товарищем председателя. В таком необычном статусе обитель просуществовала ещё десять лет. В коммуне на момент образования числилось 237 человек, «из которых 50 нетрудоспособных в возрасте от 55 до 90 лет». Это были престарелые монахини, подвизавшиеся в монастыре не один десяток лет.
Трудно представить, какие моральные страдания пришлось перенести игумении Ангелине и её преемнице матушке Лидии, на плечи которых легло бремя ответственности за жизни сестёр и тяготы общения с представителями новой безбожной власти! Поистине это была настоящая битва за монастырь, тихая и безкровная, на первый взгляд. Газетные заметки и отчёты различных комиссий ставят новые «вехи» в истории некогда славной обители: 1920 год – голод; 1922 – компания по изъятию церковных ценностей; 1924 – требование властей отказаться от монастырского устава и «принять точную форму коммунальной жизни»; 1925 – призыв к «уплотнению монашеского элемента»; 1926 – открытие в одном из корпусов школы-семилетки, а в Предтеченской церкви — клуба, и, наконец, 1928 – решительное наступление на «примонастырские артели», закончившееся в начале 1929 года прекращением богослужений, закрытием храма и выселением из коммуны всех «служителей культа».Однако не смотря ни на что, монастырь держался до последнего: как и прежде в соборе ежедневно совершалась вечерня, утреня и Литургия, в Филаретовской церкви – полунощница; перед трапезой поминали игумению Марию, воина Александра, отрока Николая и «всё православное воинство, на поле Бородинском убиенное». Великим Постом говели и исповедовались приезжавшему из Москвы старцу Данилова монастыря, преподобноисповеднику Георгию (Лаврову). Но что самое удивительное — в обитель продолжали поступать сёстры! Молодые послушницы и инокини, как будто не замечая туч, сгущающихся над обителью, трудились на хуторе, ухаживали за престарелыми монахинями, содержали в изумительном порядке корпуса, территорию, дорожки, некрополь с могилами игумений и стариц, поддерживали окрестное население.
В борьбе за монастырь таяли силы уже немолодой игумении Ангелины. Она поистине полагала душу за сестёр, и, несмотря на трудности, никто из них не покинул родную обитель. В 1923 году Матушка благословила старицу-схимонахиню Рахиль принимать народ для духовного руководства, что привлекло в монастырь сотни паломников. Но надежды выжить в новых условиях становилось всё меньше: в начале 1924 года власти предъявили Бородинской коммуне безоговорочное требование – «отказаться от монастырского устава и быта», а также исключить из своего состава «за принадлежность к религиозному культу» 38 старейших монахинь во главе с самой игуменией. Это стало для матушки смертельным ударом — она тяжело заболела, и 1/14 сентября скончалась от скоротечного рака. На третий день состоялось её отпевание, которое возглавил епископ Можайский Борис (Рукин).
После разгона сестёр монастырь почти на 60 лет «исчез» с карты Бородинского поля. Молчали о нём путеводители по местам боевой славы, молчали подарочные издания, молчали учебные пособия, молчали историки – как будто и не было здесь никогда обители. А между тем, она была безжалостно разграблена и обезображена: храмы осквернены, иконостасы уничтожены, некрополь «расчищен» бульдозером, мастерские отошли к колхозу, в келейных корпусах устроено общежитие, в соборе – кузница, а колокольня приспособлена под водонапорную башню. Даже кирпичная монастырская ограда и та была использована под наглядную агитацию: на ней двухметровыми буквами во всю стену было написано: «Долой наследие рабского прошлого!». Безумная ярость строителей «новой жизни» не пощадила ни монастыря, ни самого поля: в 1932 году был отвезён на переплавку Главный монумент, а его постамент взорван вместе с могилой Багратиона, которого тогда «удостоили» звания «царского сатрапа». Остальные памятники, оставшись без ухода, постепенно разрушались под действием стихий и нападений местных активистов.
Проницая духовным взором в будущее, преподобная Рахиль говорила о грядущем разорении монастыря, как будто, видя его в подробностях: «В обители поселятся «неверы» и будет казённый дом, потом – военный люд, затем – разный народ, а после – разнесут по кирпичику. …Будет великая война, и люди тогда будут гибнуть, как мухи, но красные мухи победят». — Действительно, всего через десять лет в наказание за тяжкие грехи русского народа на нашу землю снова пришёл враг, и Бородино снова увидело рвавшиеся к Москве войска «нового Наполеона». Осенью в 1941 года на этих священных рубежах воины 32-й стрелковой дивизии Полосухина — «в других шинелях, но с вечно русским сердцем» — полагая жизни свои за Отечество, повторили подвиг героев Бородина — на подступах к столице неприятель был остановлен. В стенах бывшего Спасо-Бородинского монастыря некоторое время располагался передвижной полевой Томский госпиталь ППГ-70. Во время боёв обитель сильно пострадала: сгорели все деревянные постройки (в том числе: домик-сторожка Основательницы и игуменский корпус), а кирпичные здания были сильно повреждены. Несмотря на страшный урок, после войны положение монастыря стало едва ли не хуже: его продолжали разрушать местные вандалы, которые буквально разбирали обитель «по кирпичику», добывая «стройматериал» из полуразрушенных стен и зданий. Здесь располагалась машинно-тракторная станция, затем – турбаза, в Спасском храме — мастерские, отходы которых сбрасывались в склеп Тучковых. Убранство церкви было полностью уничтожено, гробы разбиты, а костные останки разбросаны. Некоторый просвет наступил в 1962 году, когда к 150-летию сражения Бородинское поле получило статус Государственного заповедника. Тогда же была развернута небольшая экспозиция в Спасской церкви, для чего расчистили склеп и установили новые гробы, собрав в них сохранившиеся останки. Лишь в 1974 году «монастырский комплекс», находившийся в плачевном состоянии, был передан Государственному Бородинскому военно-историческому музею-заповеднику, который сразу же начал проводить здесь восстановительные работы. Реставрация стен и зданий и приспособление их под музейные нужды продолжалось вплоть до 90-х годов.
16 августа 1992 г. звон колоколов возвестил об открытии Спасо-Бородинского монастыря. Впервые за 63 года во Владимирском соборе обители была совершена Божественная литургия, за которой Высокопреосвященнейший Ювеналий, митрополит Крутицкий и Коломенский, возвел в сан игумении монахиню Серафиму (Исаеву), насельницу Свято-Троицкого Ново-Голутвина монастыря г. Коломны. С тех пор, день за днем в стенах обители идет непрестанная работа сестер по возрождению монашеской жизни.
Удивительно, что именно Маргарита Михайловна Тучкова была тем человеком, в устах которого (ещё до великих стратегов и гениальных полководцев) впервые пророчески многозначительно прозвучало легендарное слово «Бородино». Примерно за год до войны с Наполеоном она однажды в сильном волнении воскликнула, обращаясь к мужу-генералу: «Где Бородино?! — Тебя убьют в Бородине!» — и срочно просила найти это место на карте. Тучковы тогда квартировали с полком в Минской губернии — им не пришло в голову искать таинственное «Бородино» на Смоленской дороге близ Москвы… Ничего не найдя, генерал успокоил жену, приписав встревоживший её странный сон «игре пылкого воображения».
«Если припомнить все обстоятельства и соображать минувшее с настоящим, — вспоминала впоследствии Тучкова, — то много откроется необычайного, чему даже трудно поверить. Нечто особенное, можно сказать роковое, влекло меня к Бородину, и место сие было мне указано, когда еще никто [о нём] не слыхал. …Однажды мне приснилось, … будто отец мой приносит ко мне … моего младенца и говорит: «Вот все, что тебе осталось!» И в тоже время послышался голос, говорящий по-французски: «Участь твоя решится в Бородине!» …Когда же совершилось страшное событие, я была при отце моем, и он действительно пришел мне объявить потерю мужа с младенцем на руках, говоря: «Вот все, что тебе осталось!» Тогда опять повторилось мне роковое имя Бородина. Как объяснить такое горькое предчувствие?»…
Пророчество, томившее душу Маргариты Михайловны, исполнилось 26 августа (8 сентября) 1812 года. В самый разгар Бородинской битвы, когда французы «с безумной отвагой наступали на наши батареи, залитые целыми потоками крови», когда «над левым крылом нашей армии висело густое облако от дыма огнестрельных оружий, смешавшегося с парами крови, …когда солнце покрылось кровавою пеленою, а земля взмокла, напиталась кровью и почернела…», тогда «под огнем ужасных батарей Тучков закричал своему полку: «Ребята вперед!» Солдаты, которым стегало в лицо свинцовым дождем, задумались. — «Вы стоите?! — Я один пойду!» — Схватил знамя и кинулся вперед. — Картечь расшибла ему грудь. — Тело его не досталось неприятелю: множество ядер и бомб, каким-то шипящим облаком, обрушилось на то место, где лежал убиенный, взрыло, взбуравило землю и взброшенными глыбами погребло тело генерала.».
Потомственная дворянка из рода Нарышкиных, Маргарита Михайловна Тучкова, образованная, мыслящая, одарённая женщина, милосердная, мужественная, романтически возвышенная натура, самоотверженная, любящая жена и мать, и внезапно – горькая вдова, вскоре потерявшая и сына, отчаянная, лишившаяся самого дорогого, одинокая, сокрушённая несчастьями, прежде монашества оставившая мiр и добровольно приковавшая себя к любимым гробам. — Так совершалось таинственное призвание Тучковой к принятию «легкого ига» служения Господу, но путь сей для неё, потомственной аристократки, воспитанной в традициях французского Просвещения, оторванной от святорусских корней, был мучителен и долог. Сначала Маргарита Михайловна не хотела верить в случившееся. Она уверяла всех, что муж её не убит (ведь тело его не было найдено!), а попал в плен, и иногда бросалась искать его, так что родные стали опасаться за её рассудок. «В продолжение целого года, — вспоминала вдова, — я надеялась, и когда, близкие… старались меня возвратить к сознанию печальной истины, …я отталкивала их. Они обращались ко мне со словами утешения и мира, говорили о блаженстве в будущем, а я жила настоящим». Болезнь сына вернула несчастную к реальности жизни. — «Сердце моё почуяло Бога, и я научилась покорности, но рана моя не заживала никогда…,» — писала она в 1817 году. После двух лет уединённой жизни с малолетним сыном в тульском имении Маргариту Михайловну вновь потянуло на то место, где решилась её участь, «где кровью была подписана судьба её и всей России». Может быть, вдове и хотелось забыть поскорей страшное Бородинское поле, и никогда больше не слышать его названия, но, как она сама отмечала: «Всё, что совершилось здесь со мною, имело для меня некое тайное указание, которому я должна повиноваться…» Итак, в 1815 году Тучкова приезжает в Бородино, где на месте жестокой, разрушительной битвы начинает свою благотворительную и созидательную деятельность. Вскоре её усердием в подклети Рождественской (ныне Смоленской) церкви, стоявшей в запустении, был устроен придел во имя преподобного Сергия Радонежского, освящённый 16 июля 1816 года. Однако, сокрушённое скорбями, но по-прежнему любящее, сердце простиралось к бóльшему, и в сентябре месяце того же года вдова-генеральша обратилась к императору Александру I с ходатайством о построении храма на Бородинском поле.
«Потеряв обожаемого мною супруга на поле чести, я не имела даже утешения найти останки его. …И ни в чем другом отрады не нахожу, как в предприятии соорудить храм на том священном для меня месте, где пал супруг мой»… — С этих простых и вместе с тем проникновенных, исполненных высокого чувства слов, высказанных Маргаритой Михайловной в письме к царю, начинается история монастыря на Бородинском поле. Государь призрел на смиренную просьбу вдовы и пожаловал 10 тысяч рублей на первый камень, а вскоре ей стало, наконец, известно и место гибели супруга. В самом начале 1817 года бывший начальник Тучкова, генерал П. П. Коновницын, направил Маргарите Михайловне письмо, в котором сообщал, что муж её геройски погиб на тех самых Семёновских высотах, вид которых осенью 1812 года так поразил её. К письму прилагался план, на котором было отмечено и самое место гибели. Около года шли переговоры о покупке земли под храм, принадлежавшей трём помещикам. Наконец, когда всё было улажено, 30 апреля 1818 года архиепископ Августин (Виноградский) подписал храмозданную грамоту, и в мае на флешах началось строительство. Тучкова со свойственной ей горячностью отдалась этому новому делу. Для лучшего надзора за работами у подножия батарейного холма для неё был поставлен домик. Строительство шло быстро, и 26 августа 1820 года, в 8-ю годовщину Бородинской битвы, состоялось освящение церкви во имя Всемилостивого Спаса. В тот день Маргарита Михайловна внесла в храм его главную святыню — образ Спаса Нерукотворного, полковую икону Ревельского полка, вручённую ей генералом Тучковым при прощании в 1812 году и ставшую для неё последней памятью о муже.
После гибели супруга единственным близким человеком для Маргариты Михайловны стал сын Николенька. Воспитанный в уединении, в постоянной памяти о покойном отце, вскормленный вдовьими слезами матери, он рос чувствительным, задумчивым, не по-детски серьёзным мальчиком. Мать хотела видеть в нём наследника доблестей покойного отца-генерала, но успела сделать лишь слепок с самой себя, с ранних лет вкладывая в сердце ребёнка горечь невосполнимой утраты. В дни поминовения и другие, памятные для неё даты, Маргарита Михайловна ездила с сыном в Бородино. Однажды, взойдя с шестилетним Колей на Семёновские флеши, она сказала ему: «Эта батарея, – могила твоего отца, — посади на ней деревце в его память, неси за мной этот маленький тополь!» — и, проливая слёзы, стала копать землю. Нежное детское сердце болезненно отзывалось на душевные страдания матери: «Маменька! Жизнь моей жизни! – писал ребёнок по-французски. – Если бы я мог показать Вам моё сердце, то Вы увидели бы начертанное на нём Ваше имя!
Маргарита Михайловна никогда не расставалась со своим чадом, словно чувствуя, что скоро потеряет и его. С пяти лет Николенька как сын Бородинского героя и наследник фамильной чести рода Тучковых по личному распоряжению императора был определён в Петербуржский Пажеский корпус, однако, по слабости здоровья оставался при матери, приезжая в столицу только для сдачи экзаменов. По достижении 12-летнего возраста мальчик для прохождения трёхлетнего курса наук был отдан в Дерптский университет. Посвятив свою жизнь воспитанию ребёнка, следуя за ним, как некогда за мужем, Маргарита Михайловна, казалось, начинала уже находить утешение в своей горькой доле. Но, внезапно была настигнута новой бедой: заболев горячкой, Николенька скончался на руках у безутешной матери в Москве 16 октября 1826 года.
«Се аз, Господи, и чадо, еже ми дал еси!» — произнесла вдова-генеральша, стоя у гроба сына в Спасском храме и со слезами взирая на местный образ Спасителя. Похоронив Николеньку, она поставила над его могилой образ Божией Матери «Всех скорбящих Радосте», которым благословил мальчика покойный отец, возложила на икону фамильные драгоценности, предназначавшиеся ему в наследство, и затеплила неугасимую лампаду. Теперь участь Маргариты Михайловны была решена уже окончательно…
Насколько сильно Маргарита Михайловна любила мужа и сына, насколько самоотверженно боролась за любовь и жизнь, настолько же глубоко познала всю превратность судьбы и недолговечность земных радостей. Она была поистине «уничтожена обрушившимися на неё несчастьями». Беды и скорби, как будто преследовали её: ещё до смерти Николеньки один за другим ушли из жизни родители, а брат-декабрист был сослан в Сибирь. Утраты, постигшие вдову-генеральшу вещий сон и самое сердце явственно говорили о совершающемся на ней непостижимом Божьем Промысле. Но смириться со своей участью было нелегко: Маргарита Михайловна тосковала, потеряв, как ей казалось, самый смысл своего существования. В состоянии близком к отчаянию она обратилась за духовной поддержкой к своему великому современнику — святителю Филарету, митрополиту Московскому, который помог безутешной вдове обрести утраченный смысл жизни и направил на уготованный свыше путь. Переписка московского архипастыря с Тучковой, продолжавшаяся до самой её кончины, свидетельствует о той огромной роли, которую сыграл этот святой муж в жизни бородинской подвижницы, и приоткрывает тайну её духовного становления. «Есть благий и благодетельный чин в делах Судеб Господних, — говорит святитель в одном из писем к Маргарите Михайловне, как бы возвещая некое таинственное откровение об её судьбе, — «по которому Бог, призывая Вас к любви небесной, постепенно взял у Вас предметы земной, хотя и непорочной любви». «Зная Вашу веру и упование, — пишет он в другом послании, изливая на страждущую душу благодатные струи духовного врачевания, — заставляю себя мыслить, что печаль менее властвует над Вами и изнурённое страданиями сердце начинает чувствовать утешения, которые, подобно каплям росы, точатся из Источника вечного блаженства». Дав вдове выплакать горе, богомудрый наставник призывает её к новой, духовной жизни: «Два года мучительной, отчаянной скорби — достаточная жертва миру и плоти. …Наше продолжительное и тяжкое сетование не только не богоугодно, но даже бывает грешно. Супруг Ваш – с мучениками, сын – с девственниками, Вас Господь ведёт тем и другим путём… Наше дело – нести налагаемые кресты с любовью, детским смирением и христианским упованием… Не грешно мыслить, что, может быть, Вы избраны орудием для утешения тысячи страждущих». Эти поистине божественные словеса благотворно отозвались в душе вдовы-генеральши, которая и сама, послушная велению сердца, «уже почуявшему Бога», в 1827 году окончательно поселяется в своей «сторожке» у Спасского храма рядом с дорогими могилами. Будучи и ранее достаточно религиозной, Маргарита Михайловна теперь всерьёз задумывается о принятии монашества. Однако святитель Филарет, видя преждевременность такого решения, не советует ей поспешно связывать себя обетами. Он призывает идти средним путём и начать с воспитания «внутреннего человека»: дисциплинируя свои чувства и разум, не оглядываться назад, не избегать общения с людьми и с надеждой взирать в будущее.
Многим современникам МаргаритыМихайловны Тучковой казалось, наверное, странным её жительство в «сторожке» посреди Бородинского поля, сопряжённое со многими неудобствами и опасностями. Возможно, и самой Тучковой не легко было «повиноваться тому тайному указанию», которое слышалось в её сердце. И всё же эта отважная женщина «шла по написанному»… «Я никогда не думала о том, что со мною здесь будет, а только о том, что уже было, — вспоминала она в 1848 году, — бывшее же здесь слишком сроднилось со мною, чтобы не приковать меня навсегда к сему месту. …Я не хотела более возвращаться в мир и безотчётно предалась тому чувству, которое влекло меня к Бородину. Место сие сделалось для меня целым миром: здесь похоронила я сына, здесь был убит его отец. Чего же оставалось мне искать?..» Испросив у святителя Филарета разрешения ежедневно совершать богослужения в Спасском храме, Маргарита Михайловна начинала свой день с церковной молитвы, самостоятельно исполняя обязанности чтицы и певчей. Молящихся на службах не было, «разве только внимали им ангельские силы и души воинов, за которых совершалось вседневное поминовение». Со своей госпожой разделяла уединение небольшая прислуга: мадам Бувье, француженка-гувернантка покойного сына, пожелавшая остаться при гробе своего воспитанника; немка-горничная, принявшая потом постриг с именем Деворра, и сторож Евграф Кузьмич, бывший дядька Николеньки. Сперва такая жизнь казалась добровольной отшельнице однообразной: «…День походит на день, — сообщала Тучкова в письме к подруге, — утреня, обедня, потом чай, немного чтения, обед, вечерня, незначащее рукоделие, и после краткой молитвы — долгая ночь. Вот вся жизнь! Скучно жить, страшно умереть — вот предмет для размышления. Милосердие Господне, Его любовь — вот моё упование!»
Но безмятежный покой окружающей природы и ничем ненарушимая тишина благотворно действовали на душу бородинской вдовы, и она всем сердцем отдалась своему новому пустынному образу жизни. В течение дня любимым занятием Маргариты Михайловны было чтение. Она не жалела средств на приобретение святоотеческих творений и книг духовного содержания, и вскоре у неё составилась прекрасная библиотека. Ко сну вдова-генеральша отходила после полуночи, проводя последний час уходящего дня в молитве, памятуя ту страшную ночь, когда у неё на руках скончался сын. Ежедневно она спускалась в холодный мрачный склеп под Спасским храмом, где молилась у гроба Николеньки, и даже пробовала носить вериги. Узнав об этом, святитель Филарет призвал её держаться умеренности и, отложив вериги, упражняться в покаянии и смирении.
Будучи личностью деятельной и жертвенной, Маргарита Михайловна не могла жить только для себя, и вскоре по окрестностям пошла молва о «доброй барыне», благотворящей сирым и убогим. Не довольствуясь этим, вдова-генеральша задумала устроить при церкви Всемилостивого Спаса богадельню для инвалидов Отечественной войны, но успела призреть лишь одного престарелого схимника из дворян, потерявшего в сражении двух сыновей. Следующей подопечной «доброй барыни» стала расслабленная крестьянка, приютив которую, Маргарита Михайловна, сама того не ведая, положила начало женской общине. За больной стали ухаживать несколько молодых крестьянок, вслед за которыми пришли и другие, предлагая свои труды и усердие ради Спаса Всемилостивого. Пленяясь красотой и уединённостью места, стали приходить и представительницы дворянского сословия. Видя, что и месту этому, и ей самой определено быть не тем, чем она хотела, Тучкова решилась принимать всех. Таким образом, к началу 1829 года при Спасской церкви образовалась община из вдов и девиц разных сословий. Отдав своё состояние в общую казну, вдова-генеральша мужественно разделяла с сестрами все трудности и невзгоды. Личным примером благочестивой жизни, терпением и любовью она воодушевляла всех. Садясь за скудную трапезу, Маргарита Михайловна ободряла своих сподвижниц: «Господь не оставит. Да нам ли жаловаться? — Трапеза незатейлива, но за то каков хор!». Эти слова вскоре сбылись: о Бородинской пустыни узнали не только в Москве, но и по всей России, и многие благочестивые люди материально поддержали молодую обитель. В 1833 году, когда число живущих при Спасской церкви достигло сорока человек, было официально учреждено Спасское богоугодное общежитие, преобразованное в 1837-38 годах в штатный монастырь. Вместе со своим детищем духовно возрастала и сама Маргарита Михайловна. Как-то в первых числах июля 1836 года, святитель Филарет, приняв её в Троице-Сергиевой Лавре, сказал: «Пора тебе облечься в одежду, приличную жительству. Бог тебя призывает мною, недостойным!» — и благословил ей свою рясу и келейную камилавку. Накануне памяти преподобного Сергия, 4 июля 1836 года, в Троицком соборе наместник Лавры, преподобный Антоний (Медведев), совершил иноческий постриг Тучковой, сам же святитель стал её восприемным отцом. Новопостриженную нарекли Меланией, в честь преподобной Мелании Римляныни. Выбор имени был неслучайным — этим подчёркивалось сходство судеб двух подвижниц старого и нового времени.
Молитвами и трудами своих насельниц росла и благоукрашалась Бородинская Спасская пустынь. В 1837-1838 годах на пожертвования из царской казны монастырь был обнесён кирпичной стеной с четырьмя угловыми башнями, в одной из которых (северо-восточной) расположилась церковь во имя святого праведного Филарета Милостивого с кельями при ней. Тогда же была возведена невысокая трёхъярусная колокольня, в первом ярусе которой разместилась монастырская ризница.
На 60-м году своей жизни, после 15-летних трудов в Бородинской пустыни, сподобилась Маргарита Михайловна принести Богу священные обеты. Это произошло 28 июня 1840 года, за всенощной под праздник святых апостолов Петра и Павла, в Троицком соборе Лавры. Святитель Филарет постриг вдову-генеральшу в монашество, а на следующий день, возвел её в сан игумении по древнему чину посвящения диаконис. И дано ей было новое имя – Мария, с которым предстала она пред лицом вечности уже как преданная Богу подвижница, храмоздательница, ктитор, благотворительница, основательница монастыря на поле брани, духовная мать и наставница инокинь.
Золотыми буквами вписано имя игумении Марии и история созданной ею обители в летопись Филаретовского века, а её праведная жизнь возводит нас к примерам древнего благочестия, продолжая святую череду русских подвижниц, таких как преподобные Анна Кашинская, Евдокия Московская, Анна Новгородская, Евфросиния Суздальская – которые, исполнив долг супружества, уневестились Христу и послужили Ему в монашеском чине.
«Насколько любим начальник обители, настолько он и полезен, — говорила обычно игумения Мария (Тучкова) в ответ на упрёки в излишвляет никого, но учит лукавству и лжи. Дело начальствующих — спасать, а не губить!». Это краткое и ёмкое «Спасать, а не губить!» — могло бы, наверное, стать девизом бородинской игумении, избравшей любовь и милость своими спутниками в управлении словесным стадом. Приняв настоятельский жезл и взойдя на возможную для женщины высоту духовной власти, она не «почила на лаврах», не замкнулась в узком самодовольстве и фарисейском формализме, но сохранила свойственные ей отзывчивость, простоту, доступность в общении. Двери игуменской кельи всегда были открыты для сестёр – Матушку огорчало, если кто-нибудь из робости или ложного почтения не обращался к ней. «Разве я госпожа ваша, — говорила она, — что это вы меня вздумали бояться?» В одном из писем (опять же в ответ на упрёки) добавляла: «…Я хочу быть более Матерью, чем игуменией!», а подписывалась так: «Ваша мать и слуга Мария». Да, теперь обезчадствованная вдова снова стала матерью, и матерью многодетной! — За потерю одного чада Господь воздал ей приобретением многих. К этой новой своей роли она отнеслась очень серьёзно: совершенно забыв о себе, отдавала сёстрам все свои силы, время и средства. «Мне ли дерзать словами Апостола изъяснять мои чувства? Но воистину, «кто из вас изнемогает, с тою изнемогаю и я», — писала бородинская игумения. Благодаря своим высоким душевным качествам и благородству она создала в монастыре атмосферу нелицемерной любви, взаимопомощи, согласия, мира. Современников поражала искренняя привязанность к Матушке её духовных дочерей. Они называли обитель своим раем, а настоятельницу любили и почитали, как родную мать. Снисходительная к немощам сестёр, игумения Мария была строга к себе, а в многотрудной деятельности по управлению обителью — неутомима: вникала во все области монастырской жизни, лично проверяя каждое дело, объединяя и направляя всех. Вставала она обычно в 5 часов утра, молилась за утренним богослужением, причем в игуменское место не становилась, а сидела на маленькой скамеечке около печки. После завтрака занималась монастырскими делами и разбором обширной корреспонденции, отвечала на письма, принимала посетителей — у её дверей почти всегда можно было увидеть нуждающихся в материальной помощи или духовной поддержке, для каждого из которых у Матушки находилось слово утешения. После обеда она давала себе немного отдохнуть и, сидя в кресле, слушала чтение келейниц. Ко сну отходила после полуночи, по обычаю проводя в молитве последний час уходящего дня, после чего шла в Филаретовскую церковь возбуждать к трезвенному бдению сестер-псалтирщиц. Часто глубокой ночью игумению видели там молящейся у Святой Плащаницы или у Распятия.
К концу 30-х годов XIX века имя Бородинской игумении было уже широко известно. Благотворительность Матушки не знала пределов: её милостыня и милосердие проникали не только в убогие жилища бедняков, но и в тюремные застенки. Когда же не доставало собственных средств — она становилась ходатаицей о несчастных. Самоотверженная подвижническая жизнь снискала игумении Марии почёт в царских чертогах. Думается, что и Бородинское поле во многом благодаря её трудам начинает привлекать к себе внимание самодержцев, постепенно приобретая значение государственного места. С конца 1830-х годов посещения монастыря членами императорской фамилии становятся регулярными — Александр II ещё наследником бывал в Бородине трижды, и всякий раз лично общался с Матушкой.
Введённая в ближайшее общение с царской семьёй, Матушка не изменяла своим правилам и обычаям. В придворном кругу она держалась с благородной простотой и достоинством, являя истинную красоту и величие монашеского чина. Бородинской игумении был присущ высокий порядок мыслей и редкая способность «в сердечной простоте беседовать о Боге и истину царям с улыбкой говорить» — то духовное дерзновение, которое, вероятно, и привлекало к ней сердца венценосных помазанников. Близкие отношения Матушки с императорской фамилией и, в особенности, с государыней Марией Александровной поддерживались через переписку. В игуменских кельях находилась особая шкатулка, в которой хранились письма царственных особ, тут же находились их подарки: иконы, портреты, пасхальные яйца, книги с автографами членов Российского Императорского Дома. Как святыню Матушка хранила свечу, которую держал в руках наследник цесаревич во время панихиды в Спасском храме, и платочек, которым сама отирала миро с главы царской невесты. В 1848 году Бородинскую игумению вторично вызывали в Петербург для исполнения обязанностей восприемницы при Миропомазании принцессы Александры Альтенбургской, невесты великого князя Константина Николаевича. Тогда-то в личном дневнике Марии Александровны и мог появиться матушкин автограф, свидетельствующий о том доверии, которое питала будущая царица к своей духовной матери-восприемнице.«Не унывайте — я духом с вами!» Горек был для Спасской обители 40-летний юбилей Бородина – его встречали уже без возлюбленной Матери-основательницы. Кончину свою игумения Мария предвидела заранее и готовилась к ней. За два месяца до смерти, уже тяжело больная, она совершила последнее паломничество к мощам преподобного Сергия. На обратном пути побывала в Москве, прощаясь с дорогими ей людьми и местами. Превозмогая телесную немощь, старица-игумения почти до самой предсмертной болезни, заботилась о постройке заложенного в 1851 году собора, в честь Владимирской иконы Божией Матери, в праздник Сретения которой, 8 сентября, произошла битва с французами. Будучи уже на смертном одре, Матушка, не смотря на крайнее изнеможение и болезненные страдания, сохраняла бодрость духа, непрестанно молилась, слушала душеполезное чтение и ежедневно причащалась. «Сёстры, не унывайте! Я духом с вами!» — говорила игумения своим чадам, отдавая последние распоряжения и завещая хранить взаимную любовь. 29 апреля (12 мая н.ст.) 1852 года двенадцать мерных ударов монастырского колокола возвестили о блаженной кончине доблестной подвижницы и бесстрашной героини кровавого поля, Основательницы и Первоначальницы Бородинской обители. Её честные останки, оплаканные осиротевшими сёстрами и множеством богомольцев, были погребены в склепе под Спасским храмом, который стал достойным памятником своей строительнице. Домик-сторо жку, в котором она положила начало иноческого жительства на полях Бородина, со всеми личными вещами и документами, святитель Филарет повелел сохранять в неприкосновенности как музей, а в зимних кельях Матушки при Филаретовской церкви было установлено чтение Неусыпаемой Псалтири.
«Сердце, имеющее Дух жизни, и за гробом живёт и любит», — говорила игумения Мария, со свойственным ей духовным дерзновением проникая в таинственную глубину Божественных судеб. Слова эти сбылись на ней самой. Обнимавшая любовью и священное поле, и святую обитель, и своих духовных чад, и множество человеческих душ — Матушка и по смерти не отступила от своего земного удела. К надгробию в Спасском храме, скрывшему в себе вечно любящее сердце праведницы, сразу пошли люди, прося помощи, утешения, исцеления. Здесь служили панихиды, брали из надмогильной лампады елей во исцеление души и тела и получали помощь. Но, конечно, более всех благоговели пред памятью своей Матери-первоначальницы сёстры обители. Собирая и сохраняя все, что было связано с Матушкой, они руководствовались её примером, в скорбях и болезнях прибегали к ней, как к живой. Заветы Основательницы передавались от старейших монахинь молодым инокиням. Так разрастался дивный духовный сад, насаждённый игуменией Марией на поле брани, распространяя благоухание святости и принося обильный плод.
После кончины игумении Марии (Тучковой) основанный ею монастырь вступил в новый период своей истории. Не было уже в живых Матушки, но навечно осталась она Игуменией, Ктитором и Хозяйкой этого святого места. Её гробница в Спасском храме стала сердцем обители, а дух и заветы Матери-первоначальницы вместе с игуменским жезлом наследовали все её преемницы. Великолепный Владимирский собор, заветная мечта Матушки, был возведён при игумении Сергии (в миру — княгине Софии Волконской, 1852 — 1871) и освящён в 1859 году епископом Дмитровским Леонидом. Эта церковь, построенная в русско-византийском стиле по проекту знаменитого архитектора Быковского, стала главным храмом монастыря, а Сретение Владимирской иконы Божией Матери (8 сентября) — престольным праздником, который, совпадая с днём Бородина, окончательно закрепил традицию ежегодного празднования годовщины битвы с французами. При следующей настоятельнице, схиигумении Алексии (1871-1880), на средства, пожалованные императором Александром II, в монастыре была построена трапезная с церковью Усекновения главы Предтечи, в подклети которой расположились поварня, просфорня и хлебная. Игумения Филофея (Гежелинская, 1880-1899) смогла улучшить материальное состояние обители, исходатайствовав ей сто десятин леса, а игумения Гавриила (Львова, 1899-1906) активно вела строительные работы: при ней были возведены новые келейные корпуса, мастерские, богадельня и церковно-приходская школа для девочек. После недолгого правления игумении Евгении (Прудниковой, 1907-1911), кроткой и всеми любимой старицы, настоятельский жезл приняла энергичная матушка Ангелина (Курочкина, 1911-1924), которая помогла обители достойно встретить и прощальный триумф юбилейного 1912-го года, и жестокие испытания революционного лихолетья. На долю же последней игумении, Лидии (1924-1929), выпал высокий жребий исповедничества пред лицом богоборческих властей и сохранения вверенного ей словесного стада в условиях непрекращающихся притеснений.
Имена всех бородинских настоятельниц составляют честь и славу святой обители, а души их, по слову Писания – «в руце Божией». Каждая из них самоотверженно несла свои труды, полагая душу за сестёр, заботясь об их духовных и телесных нуждах, соблюдая порядок общежития и завещанное Основательницей поминовение воинов. Год от года пополнялись ряды насельниц, благоукрашалась обитель, развивались монастырские ремёсла, совершенствовался хор и богослужебный чин, но главное – бережно сохранялась атмосфера высокой духовной настроенности, взаимной любви и мира, созданная игуменией Марией, благодаря чему здесь возрастали замечательные подвижницы, которые, стяжав дары Святаго Духа, спасли тысячи человеческих душ для Царства Небесного.
В Юбилейном 1912 году, Бородино вновь увидело лучшие части Российской Императорской армии, наследников славных побед Кутузова. Торжества в честь столетия легендарной битвы проходили с огромным размахом — подготовка к ним велась под личным наблюдением императора. Строились походные дворцы, прокладывались шоссейные дороги, выравнивались военные плацы. Для царского поезда проложили железнодорожную ветку с особой платформой, павильоном и огромными триумфальными воротами. Было даже доставлено 78 автомобилей, которые работали в режиме такси, установлено прямое телефонное сообщение с обеими столицами, и сделана иллюминация. В Юбилейную программу были включены благодарственный молебен и соборная панихида, посещение монастыря, открытие музея и многочисленных памятников, парадные шествия войск и встречи Государя с депутациями от местных жителей и ветеранами. Младшему из семи приезжих 117-лет. С крестным ходом из Смоленска была принесена чудотворная икона Одигитрии, та самая, перед которой войска молились накануне сражения. На торжества съехалась вся государственная элита России во главе с царской фамилией. Государь с семьёй прибыл в Бородино 25 августа и почти сразу посетил Бородинский монастырь, где поклонился надгробиям в Спасском храме и беседовал с потомками Тучковых и Коновницыных. В честь высоких гостей в обители была устроена пышная трапеза, после которой Николай II вручил всем сёстрам юбилейные медали и памятные бокалы, а Матушку игумению Ангелину наградил золотым наперсным крестом. На следующий день, 26 августа, по окончании Литургии, крестный ход во главе с Царём и митрополитом двинулся от монастыря к батарее Раевского. Там был отслужен благодарственный молебен и состоялся парад войск, одетых в историческую форму, по окончании которого Государь верхом на лошади объехал поле с правого фланга до левого — от деревни Горки до Утицкого кургана. «Все мы прониклись общим чувством благоговения к нашим предкам, — отметил в своём дневнике Николай II, — никакие описания сражения не дают той силы впечатления, которое проникает в сердце, когда сам находишься на этой земле». В ходе юбилейных торжеств утвердился особый статус Бородинского поля как военно-исторического мемориала и заповедной земли, что было отмечено установкой 33 памятников. Некоторые из них были поставлены на монастырских землях, а в самой обители, напротив Спасского храма, вознёсся обелиск 3-й пехотной дивизии генерала Коновницына. «Орлы, колонны, обелиски…» — Кто бы тогда, мог подумать, что эти монументы станут памятниками не только героям 1812 года, но и тем, кто ставил их — всей Российской Императорской армии, для которой приближалось время нового огненного испытания – Германская война, октябрьский переворот, братоубийственная бойня Гражданской и последующее рассеяние? Кто бы мог предположить, что «младшим братом» этих гордых обелисков с двуглавыми орлами станет скромный памятник из камней на полуострове Галлиполи и множество других, разбросанных по разным уголкам земли?
Как и прежде, монахини пекли хлеб, варили квас, ткали, шили одежду и обувь, разводили цветы, обрабатывали землю. В монастыре были живописная и переплётная мастерские, библиотека и богадельня для престарелых монахинь. Молодые послушницы из крестьян, привыкшие к тяжёлому сельскому труду, жили на хуторе Алексинки в двух верстах от обители, обеспечивая её продуктами питания: там находились конюшня, птичник, скотный двор, сенокосы, сады и огороды; на монастырских полях возделывались пшеница, рожь, овёс.
Но, конечно, главным достоянием Спасо-Бородинского монастыря, которое благоговейно хранилось всеми поколениями его насельниц, было почитание памяти Первоначальницы, игумении Марии, и молитва о воинах «за Веру, Царя и Отечество жизнь свою положивших» — в этом видели и главное предназначение обители, и залог благоденствия. В её святых стенах ежедневно совершалась Божественная литургия, не умолкало чтение Псалтири, поминовение павших в сражении было обязательным и лично для каждой монахини. Здесь всё дышало памятью героического прошлого, так что даже в прихожей игуменского дома висел на стене план битвы и лежали найденные на монастырских полях пушечные ядра и остатки оружия. Сам же монастырь представлял собою ухоженный, благоухающий сад, подобно неувядаемому венку украсивший Бородинское поле, это обширное кладбище русского воинства.
Размеренная жизнь монастыря была прервана октябрьской революцией и гражданской войной, а приход к власти большевиков стал началом огненных испытаний для всей Русской Церкви. Что бы сохранить обитель и дать монахиням возможность выжить в условиях нового режима, в 1919 году она была переименована в Спасо-Бородинскую женскую коммуну и «зарегистрирована на началах гражданского законодательства». Игумения Ангелина (Курочкина) стала её председателем, а казначея монастыря монахиня Лидия (Сахарова) – товарищем председателя. В таком необычном статусе обитель просуществовала ещё десять лет. В коммуне на момент образования числилось 237 человек, «из которых 50 нетрудоспособных в возрасте от 55 до 90 лет». Это были престарелые монахини, подвизавшиеся в монастыре не один десяток лет.
Трудно представить, какие моральные страдания пришлось перенести игумении Ангелине и её преемнице матушке Лидии, на плечи которых легло бремя ответственности за жизни сестёр и тяготы общения с представителями новой безбожной власти! Поистине это была настоящая битва за монастырь, тихая и безкровная, на первый взгляд. Газетные заметки и отчёты различных комиссий ставят новые «вехи» в истории некогда славной обители: 1920 год – голод; 1922 – компания по изъятию церковных ценностей; 1924 – требование властей отказаться от монастырского устава и «принять точную форму коммунальной жизни»; 1925 – призыв к «уплотнению монашеского элемента»; 1926 – открытие в одном из корпусов школы-семилетки, а в Предтеченской церкви — клуба, и, наконец, 1928 – решительное наступление на «примонастырские артели», закончившееся в начале 1929 года прекращением богослужений, закрытием храма и выселением из коммуны всех «служителей культа».Однако не смотря ни на что, монастырь держался до последнего: как и прежде в соборе ежедневно совершалась вечерня, утреня и Литургия, в Филаретовской церкви – полунощница; перед трапезой поминали игумению Марию, воина Александра, отрока Николая и «всё православное воинство, на поле Бородинском убиенное». Великим Постом говели и исповедовались приезжавшему из Москвы старцу Данилова монастыря, преподобноисповеднику Георгию (Лаврову). Но что самое удивительное — в обитель продолжали поступать сёстры! Молодые послушницы и инокини, как будто не замечая туч, сгущающихся над обителью, трудились на хуторе, ухаживали за престарелыми монахинями, содержали в изумительном порядке корпуса, территорию, дорожки, некрополь с могилами игумений и стариц, поддерживали окрестное население.
В борьбе за монастырь таяли силы уже немолодой игумении Ангелины. Она поистине полагала душу за сестёр, и, несмотря на трудности, никто из них не покинул родную обитель. В 1923 году Матушка благословила старицу-схимонахиню Рахиль принимать народ для духовного руководства, что привлекло в монастырь сотни паломников. Но надежды выжить в новых условиях становилось всё меньше: в начале 1924 года власти предъявили Бородинской коммуне безоговорочное требование – «отказаться от монастырского устава и быта», а также исключить из своего состава «за принадлежность к религиозному культу» 38 старейших монахинь во главе с самой игуменией. Это стало для матушки смертельным ударом — она тяжело заболела, и 1/14 сентября скончалась от скоротечного рака. На третий день состоялось её отпевание, которое возглавил епископ Можайский Борис (Рукин).
После разгона сестёр монастырь почти на 60 лет «исчез» с карты Бородинского поля. Молчали о нём путеводители по местам боевой славы, молчали подарочные издания, молчали учебные пособия, молчали историки – как будто и не было здесь никогда обители. А между тем, она была безжалостно разграблена и обезображена: храмы осквернены, иконостасы уничтожены, некрополь «расчищен» бульдозером, мастерские отошли к колхозу, в келейных корпусах устроено общежитие, в соборе – кузница, а колокольня приспособлена под водонапорную башню. Даже кирпичная монастырская ограда и та была использована под наглядную агитацию: на ней двухметровыми буквами во всю стену было написано: «Долой наследие рабского прошлого!». Безумная ярость строителей «новой жизни» не пощадила ни монастыря, ни самого поля: в 1932 году был отвезён на переплавку Главный монумент, а его постамент взорван вместе с могилой Багратиона, которого тогда «удостоили» звания «царского сатрапа». Остальные памятники, оставшись без ухода, постепенно разрушались под действием стихий и нападений местных активистов.
Проницая духовным взором в будущее, преподобная Рахиль говорила о грядущем разорении монастыря, как будто, видя его в подробностях: «В обители поселятся «неверы» и будет казённый дом, потом – военный люд, затем – разный народ, а после – разнесут по кирпичику. …Будет великая война, и люди тогда будут гибнуть, как мухи, но красные мухи победят». — Действительно, всего через десять лет в наказание за тяжкие грехи русского народа на нашу землю снова пришёл враг, и Бородино снова увидело рвавшиеся к Москве войска «нового Наполеона». Осенью в 1941 года на этих священных рубежах воины 32-й стрелковой дивизии Полосухина — «в других шинелях, но с вечно русским сердцем» — полагая жизни свои за Отечество, повторили подвиг героев Бородина — на подступах к столице неприятель был остановлен. В стенах бывшего Спасо-Бородинского монастыря некоторое время располагался передвижной полевой Томский госпиталь ППГ-70. Во время боёв обитель сильно пострадала: сгорели все деревянные постройки (в том числе: домик-сторожка Основательницы и игуменский корпус), а кирпичные здания были сильно повреждены. Несмотря на страшный урок, после войны положение монастыря стало едва ли не хуже: его продолжали разрушать местные вандалы, которые буквально разбирали обитель «по кирпичику», добывая «стройматериал» из полуразрушенных стен и зданий. Здесь располагалась машинно-тракторная станция, затем – турбаза, в Спасском храме — мастерские, отходы которых сбрасывались в склеп Тучковых. Убранство церкви было полностью уничтожено, гробы разбиты, а костные останки разбросаны. Некоторый просвет наступил в 1962 году, когда к 150-летию сражения Бородинское поле получило статус Государственного заповедника. Тогда же была развернута небольшая экспозиция в Спасской церкви, для чего расчистили склеп и установили новые гробы, собрав в них сохранившиеся останки. Лишь в 1974 году «монастырский комплекс», находившийся в плачевном состоянии, был передан Государственному Бородинскому военно-историческому музею-заповеднику, который сразу же начал проводить здесь восстановительные работы. Реставрация стен и зданий и приспособление их под музейные нужды продолжалось вплоть до 90-х годов.
16 августа 1992 г. звон колоколов возвестил об открытии Спасо-Бородинского монастыря. Впервые за 63 года во Владимирском соборе обители была совершена Божественная литургия, за которой Высокопреосвященнейший Ювеналий, митрополит Крутицкий и Коломенский, возвел в сан игумении монахиню Серафиму (Исаеву), насельницу Свято-Троицкого Ново-Голутвина монастыря г. Коломны. С тех пор, день за днем в стенах обители идет непрестанная работа сестер по возрождению монашеской жизни.
В монастыре ежедневно совершается положенный круг богослужения, читается Неусыпаемая Псалтирь. Сестры трудятся на различных послушаниях: в рукодельной, живописной, пошивочной мастерских, в просфорне и пекарне. Насельницы обители осваивают технику древнего лицевого шитья, вышивают иконы. Монастырь занимается миссионерско-просветительской деятельностью, оказывает благотворительную помощь Уваровскому дому-интернату для умственно-отсталых детей. Вся жизнь насельниц, — сегодня их двадцать, — зиждется на прочном фундаменте духовных традиций старого Спасо-Бородинского монастыря, на преданиях и заветах их святых предшественниц.
Возобновлен традиционный Крестный ход 8 сентября. После Божественной литургии он шествует из обители к памятнику на батарее Раевского, где служится благодарственный молебен и заупокойная лития. 12 мая, в день блаженной кончины игум. Марии (Тучковой) в Спасском храме соборно совершаются заупокойное всенощное бдение, литургия и панихида.
Событием летописного характера явилось совершенное 28 июля 1996 г. прославление прп. старицы Рахили в лике местночтимых святых (память 10 окт.). На месте ее захоронения, за южной стеной обители, построена часовня, которую освятил владыка Ювеналий 10 окт. 1997 г.
Настоятельница
Святые и подвижники благочестия
Праздники и чтимые даты
Святыни и святые источники
Храмы и Богослужения
Создан по проекту архитектора М.Д. Быковского в 1851-1859 годы. Свое
название собор получил в связи с тем, что в Сретение Владимирской иконы
Божией Матери (8 сентября) началось Бородинское сражение.
В основе этой двухэтажной постройки лежит трапезный зал, к которому примыкают алтарь и западная паперть Построен в 1874 году на средства Александра II. Храм получил свое название не случайно: в Усекновение Главы Иоанна Предтечи со времен Екатерины II совершаются молебны в память воинов, погибших за Родину.
Фото
Фото
Устроен в 1839 году в северо-восточной башне монастырской ограды как
трапезный храм. После постройки новой трапезной, данный храм для
регулярных богослужений более не использовался. Свое название церковь
получила в честь небесного покровителя митрополита Московского и Коломенского (будущего
святителя Московского) Филарета (Дроздова).
На предполагаемом месте гибели мужа М.М. Тучкова решила установить памятник; вначале поставили деревянную часовню, затем в 1818—1820 гг. ее сменила каменная церковь Спаса Нерукотворного.
Его главной святыней стала полковая икона Ревельского полка, которым командовал А.А. Тучков. Этот храм-усыпальница был построен в большой мере на средства М.М. Тучковой, а также на вклад императора Александра I, пожертвования многих россиян, особенно тех, чьи мужья, дети, родственники, друзья погибли в Бородинском бою.
В храме погребены игумения Мария (Тучкова) и ее сын Николай Тучков.
Перед входом в храм-усыпальницу на торжественной лестнице установлены два черных литых треножника — чугунные светильники, представляющие из себя чаши с бьющими из них языками пламени; раньше в их основании лежали пирамиды из ядер. Перед храмом-усыпальницей установлен обелиск (1912 г.) в честь 3-ей дивизии П.П. Коновницына, геройски сражавшегося в Бородинской битве. Этот обелиск из красного полированного гранита был установлен на средства потомков П.П. Коновницына.
Его главной святыней стала полковая икона Ревельского полка, которым командовал А.А. Тучков. Этот храм-усыпальница был построен в большой мере на средства М.М. Тучковой, а также на вклад императора Александра I, пожертвования многих россиян, особенно тех, чьи мужья, дети, родственники, друзья погибли в Бородинском бою.
В храме погребены игумения Мария (Тучкова) и ее сын Николай Тучков.
Перед входом в храм-усыпальницу на торжественной лестнице установлены два черных литых треножника — чугунные светильники, представляющие из себя чаши с бьющими из них языками пламени; раньше в их основании лежали пирамиды из ядер. Перед храмом-усыпальницей установлен обелиск (1912 г.) в честь 3-ей дивизии П.П. Коновницына, геройски сражавшегося в Бородинской битве. Этот обелиск из красного полированного гранита был установлен на средства потомков П.П. Коновницына.
Над могилой преподобной Рахили за южной стеной монастыря в 1997 году была поставлена деревянная часовня
Старица Рахиль была прославлена в лике местночтимых святых в 1996 г. Мощи преподобной Рахили пребывают под спудом в часовне.
Старица Рахиль была прославлена в лике местночтимых святых в 1996 г. Мощи преподобной Рахили пребывают под спудом в часовне.
Богослужение в монастыре
По: пнд., втр., сред., четв., пятн., вск.
| время |
богослужение
|
примечание
|
|---|---|---|
| 17 : 00 |
Вечернее богослужение
|
|
По будням
| время |
богослужение
|
примечание
|
|---|---|---|
| 7 : 00 |
Исповедь. Часы. Божественная литургия .
|
|
По выходным и праздникам
| время |
богослужение
|
примечание
|
|---|---|---|
| 8 : 30 |
Исповедь. Часы. Божественная литургия .
|
|
По: вск., праздники
| время |
богослужение
|
примечание
|
|---|---|---|
| 17 : 00 |
Всенощное бдение
|
|
Контактная информация
Как добраться?
На машине до 96 км, 102 км или до 108 км Минского шоссе, далее направо — к Можайску. Из Можайска — до деревни Семёновское.На электричке от Белорусского вокзала до Можайска электропоездами: Москва — Можайск, Москва — Бородино, Москва — Гагарин, Москва — Вязьма. Далее – рейсовым автобусом до д. Семеновское
До станции Бородино электропоездами: Москва — Бородино, Москва — Гагарин, Москва – Вязьма. Далее – пешком около 2 км до д. Семеновское