Старец Флегонт Дормидонтович Островский
Старец Флегонт, в прошлом столетии пользовавшийся известностью как праведный и мудрый человек, в ХХ веке был злонамеренно забыт, оболган и оклеветан. И даже над прахом его обезумевшие люди надругались. И все же время оказалось бессильным перед его наследием,- даже гора, на которой он подвизался в одиночестве, с тех пор зовется Флегонтовой. И монастырь, появившийся на месте его кельи, до своей гибели звался Флегонтов Александро-Невский Кимляйский. Флегонтов - понятно почему, Александро-Невский - по храму, а Кимляйский - по малюсенькой деревушке, притулившейся к примокшанским холмам на полдороги из Троицка в Волгапино (когда-то села Краснослободского уезда, а ныне Ковылкинского района). Вообще о Флегонте ходило много легенд: уж очень необычно с точки зрения обывателя сложилась его жизнь, слишком непохожим он был на всех, кто его окружал. Будущий старец родился в начале 1820-х годов в мокшанском селе Волгапине в многодетной семье русского церковнослужителя диакона Дормидонта Островского. Островские, хоть и прижившиеся в Волгапине, все равно считались чужаками. Село очень долго болело пережитками язычества, но противостояния между приходом и клиром никогда не было. Тем не менее обе русские семьи, Островских и священников Беневольских, хранили принципиальную верность избранной судьбе и селу, к которому прикипели душой. Первая Михайло-Архангельская церковь в Волгапине была построена в 1768 году; она простояла почти сто лет, пока священник Андрей Беневольский не уговорил прихожан капитально отремонтировать храм и расширить его, ибо приход, выросший до тысячи человек, в прежней церкви уже не вмещался. Таким образом, Флегонт Островский наблюдал и храмоздание, и повседневную борьбу клира с языческими предрассудками, и синтез народных культур, русской и мордовской, и разноуровневость бытового уклада населения, и его духовную наивность.
В десятилетнем возрасте Флегонт и и его брат Федор оказались в Нижнем Ломове, в духовном училище. Выбор учебного заведения оказался не очень удачным, потому что училище в этот период прозябало и не давало учащимся гарантий нормального существования. Выжить можно было только на средства родителей. Денег у старшего Островского не было, он не имел возможности снабжать детей даже хлебом. Братья голодали, но даже не помышляли о том, чтобы вернуться в село: учение требовало жертв, и они уяснили это очень хорошо. Доходило до нищенства; чаще всего братья просили подаяние на мельнице, ели муку и запивали ее водой. Горькая чаша унижений, насмешек и издевательств досталась на их долю сполна, но реагировали они на несчастья по-разному: Федор мечтал вырваться из пут нищеты, Флегонт искал в бедности средство духовного очищения. Закончив училище, Флегонт, покорный воле отца, поступил в Пензенскую духовную семинарию и дошел до второго класса. По преемственности из Ломова в Пензу вслед за ним перешли насмешки, которые он старался терпеть с философским равнодушием. Но жил он на грани нервного срыва. В 1837 году, не выдержав издевательств, он покинул семинарию, найдя предлог в болезни. Флегонт вернулся домой, доставив родным немало огорчений. Отец смотрел на него как на несбывшуюся свою мечту, но тем не менее хлопотал за сына в разных инстанциях; он еще не потерял надежду найти для отпрыска достойное место, и удача ему улыбнулась: Дормидонту Островскому удалось устроить сына в губернскую судебную палату. Делопроизводитель - это действительно ничтожная должность, но зато появилась перспектива выслужиться, что Флегонту на роду написано не было. Служил он неплохо, был замечен начальством и переведен в первый чин по табели о рангах - в четырнадцатый класс. Начало было положено, но скоро наступил и конец. Флегонт не светской жизнью интересовался, а духовной, и чиновное поприще его вовсе не привлекало. Никто его не понимал, пока он не встретил человека, увидевшего в нем настоящее предназначение и поддержавшего его в трудную минуту - протоиерея Андрея Лукича Овсова, ректора духовного училища, профессора богословия и одновременно настоятеля Николаевской церкви города Пензы. На службе между тем возникло то, что уже было знакомо Флегонту по училищу и семинарии - глумление товарищей, оскорбленных тем, что новый чиновник отказался от их компании. Мнения в обществе разделились: одни поверили мнению А.Л.Овсова, другие иронично называли Флегонта “святым”, считая его стиль жизни ханжеством и лицемерием. И здесь снова проявилась природная склонность юноши к несуетности,- известность ему претила, все равно какая, положительная или скандальная. Он чувствовал, что должнен избежать популярности, но как? Самым радикальным средством было бросить службу, но это значило доставить несчастье семье. И все-таки Флегонт поступил так, как велела его совесть: он не только оставил должность, но еще и раздал друзьям и знакомым все свое имущество, в том числе брату передал иконы. Осенью Флегонт уже был в Волгапине. Отец смирился с неизбежностью, с тем, что сын никогда в мир не вернется. Семья попрекала его за “сумасбродства”, отец молчал осуждающе; тогда, чтобы не докучать домашним своим присутствием, Флегонт выкопал себе на задах отцовской усадьбы пещерку-землянку и поселился в ней, проводя все свободное время в одиночестве. Однако местные жители скоро его убежище обнаружили: село получило возможность внести свою лепту в “наследие” Ломова и Пензы. Зубоскальство волгапинцев добавило главе рода еще несколько седых прядей.
Флегонт покинул родину и ушел в Саровскую пустынь, где прожил довольно долго в послушании. На свое несчастье, он столкнулся в лесной глуши с бродячей группой прокаженных. Лепра - болезнь страшная, в те времена почти неизлечимая. Любой заразившийся, к какому бы он сословию не принадлежал, превращался в изгоя, от которого общество отворачивалось. Флегонту удалось исцелиться. Кажется, на него попеременно сваливались все человеческие несчастья, но каждое новое испытание только укрепляло его на избранном пути. Едва оправившись от болезни, он вернулся домой, где встретил совсем другой прием: родные, наслышанные о его болезни и успевшие оплакать его как покойника, не поверили глазам своим, когда увидели Флегонта на пороге дома,- живого, хотя и изможденного. На сей раз он оставался дома больше года, до окончательного выздоровления, а по летнему теплу опять покинул родительское гнездо. На короткое время Флегонт поселился в Сарове, оттуда перешел в Дивеево, из Дивеева - в центральные губернии, в Муром, Владимир, Боголюбово, Суздаль, Ярославль, Ростов. Далее его путь лежал в Троице-Сергиеву лавру, где он провел две недели в беседах с учеными старцами, из лавры он перешел на Истру, в Воскресенский монастырь (Новый Иерусалим), основанный патриархом Никоном. Однако существовало нечто, сдерживавшее его от принятия послушания в обители: душа звала его в пустынничество, он тяготился многолюдьем, опыта же общежитийного аскетизма не имел никакого. Паломник искал ответ на прямой вопрос: как можно спасти душу? Он чувствовал, что ответ надо искать у чернецов, имеющих богатый опыт личного пустынножительства. Он кочевал из монастыря в монастырь, и нигде не находил того, что искал - благословенного одиночества среди себе подобных. Наконец, он начал присматривать себе место для полного уединения от мира,- и знак ему был дан: во сне увидел гору возле деревни Кимляй, а на горе - свечу горящую; «от яркого пламени ее сама гора и деревья, на ней растущие, были весьма красные, как бы огненные,- вспоминал старец на закате жизни,- а деревня с ее огородами, садами и гумнами и вся местность близ лежащих полей освещены были так ясно, что можно было видеть все и разобрать все вещи, что где стояло и лежало». Прежде чем обосноваться на Кимляйской горе, Флегонт совершил еще одно путешествие, в Киев, мать городов Русских.
По дороге на Украину он зашел в Оптину пустынь, чтобы побеседовать со старцем Макарием, слава о подвижничестве и прозорливости которого дошла до самых отдаленных уголков России. Так в жизни Флегонта Островского появился еще один учитель. Встреча с иеросхимонахом Макарием оказалась перстом судьбы. Крупный знаток богословия и философии, Макарий покорял собеседников своим умом и логичностью мышления. Выдающийся писатель-славянофил Иван Киреевский как личность вырос под прямым воздействием схимника Макария; влияние оптинского старца испытали Н..Гоголь, Ф.Достоевский, К.Леонтьев, В.Соловьев; крупный богослов профессор Ф.Голубинский считал себя его учеником. И в этом блестящем ряду деятелей мы видим скромного волгапинского мещанина Флегонта Островского; иеросхимонах Макарий, привыкший к общению с лучшими умами России, почувствовал в уставшем страннике-лапотнике нечто, чего он не замечал во многих других - невероятнейшую искренность духовного порыва. Встреча двух подвижников длилась всего один час, а действие ее продолжалось всю оставшуюся жизнь. Иеросхимонах Макарий дал Флегонту надежду, но от прямого руководства духовной работой своего собеседника отказался: “Грешный Макарий сему страннику не наставник”,- сказал он. Флегонт Островский уже никогда не сворачивал с намеченного пути. В Киеве он проникся настроением древней святости, много раз спускался в пещеры лавры, беседовал с затворниками. Его заметил митрополит Киевский Филарет и пригласил к себе на беседу: неведомый странник поразил владыку своей внутренней чистотой и каким-то светящимся смирением. Но наибольшее впечатление на странника оказали замляные стены лавры, сооруженные первыми монахами Антонием и Феодосием Печерскими: сколько веков они простояли - а разрушению не подверглись. Флегонт тщательно изучил их устройство,- ему это пригодилось позднее. Домой Флегонт вернулся кружным путем, через Курск и Воронеж, где он поклонился мощам святителя Тихона Задонского; затем он попал в Саратов, Николаев и Бузулук, в Сорочинскую пустынь. У него уже не возникало желание принять постриг, хотя сорочинские монахи усиленно приглашали его в свою обитель. Он думал о другом, о родных местах, о горе близ деревни Кимляй. В Волгапине Флегонт пал в ноги отцу и просил отпустить его в отшельничество. Тяжелый выбор встал перед родителем: благословить сына - значит навсегда его потерять; добро бы отпрашивался в монастырь, где была надежда на присмотр и учительское окормление; но скитская жизнь полна неожиданностями, страстями, душевными и физическими муками… Там помощи ждать неоткуда, пустынник остается один на один с испытаниями, которые могут привести неопытного и дерзкого аскета к трагедии. И все же Дормидонт Островский не стал перечить сыну, но дал ему хороший совет: найти такое место для кельи, чтобы не возбуждать досужие толки и пересуды обывателей. Он не хотел, чтобы повторилась история с землянкой на задах усадьбы (деревня есть деревня, и в Волгапине никто не забыл, как дьяконский отпрыск зарылся в землю на потеху сельским шутникам).
Тогда Флегонт вспомнил о горе близ Бузулукского монастыря - на вершине ее он и поселился в землянке. С этого момента исчез странник Флегонт и появился старец Флегонт, которому тогда исполнилось всего тридцать лет. Бузулукское пустынничество закончилось, однако, довольно скоро: в народе распространилась весть о праведнике, на гору потянулись толпы людей; монахи, наблюдавшие, как мимо ворот проходили вверх богомольцы, вскоре начали писать на Флегонта жалобы. Они обвиняли старца в том, что он смущает обитель, беспокоит ее тем, что привлекает к себе много странников. Получив несколько подобного рода бумаг, епископ Серафим решил лично встретиться с отшельником и побеседовать с ним. Владыко убеждал Флегонта вступить в монастырь, но уговоры его успеха не имели. Старец отказался от пострига, потому что следовал за другим призванием. Разумеется, оставаться в Бузулуке он уже не мог. Весной 1856 года старец Флегонт пришел в деревню Кимляй; как это ни странно, он не услышал от земляков ни слов осуждения, ни насмешек. Все изменилось: в Кимляе, Волгапине, Троицке его встретили как учителя, наставника в вере. У него вдруг обнаружилось много сторонников, почитателей и сочувствующих. То, чего опасался старший Островский, не произошло: крестьяне, русские и мордовские, признали в аскете Флегонте мудреца, выстрадавшего святость. В деревенской среде возникло понимание духовных запросов старца, и как следствие понимания - уважительное отношение к его образу жизни и умственным устремлениям. Люди оценили плату, которую внес Флегонт за религиозное вдохновение - унижения, голод, странничество, болезни, общественное отторжение. Когда старец попросил у кимляйских мужиков разрешение поселиться на принадлежавшей общине горе, он не встретил возражений; наоборот, в деревне нашлось много сострадателей, которые вызвались помочь ему устроить жилье. Флегонт же затеял построить “холм на холме”, то есть соорудить на вершине земляной столп по методике киевских лаврских стен. Дело затеивалось непростое: столп следовало отсыпать так, чтобы его не смогли размыть ни талые воды, ни дожди. Столп имел в высоту около пяти метров. На его плоской вершине крестьяне устроили углубление, в которое опустили деревянный сруб (подарок отца), имевший в длину два метра. Часть сруба выступала над землей. Получилась келья с одним оконцем. В этой келье старец Флегонт прожил семь лет, но затем, мучимый ревматизмом, вынужден был поверх прежней землянки построить еще одну келью, трех с половиной метров в длину. В верхнем ярусе он тоже прожил семь лет. Средств к существованию у него не было никаких, биографы писали, что “содержался он частию от отца, частию от благотворителей”. Два рода занятий признавал старец - труд и молитву. Никаких внешних событий и изменений в его жизни не происходило, кроме того, что с каждым годом увеличивался поток людей, неизменно находивших дверь землянки открытой для страждущих. Народ шел к старцу с тем, с чем обычно отправлялся в паломничество по святым местам: со смятением души, с тревогами и бедами, с сомнениями и ошибками. Человек ценит слово очень мало,- до тех пор, пока не появится в нем потребность. В скорбях слову цены нет. Старец, столько претерпевший от людей, никогда от народа не отрекался. Он любил своих земляков, страдал за них, поэтому не отказывал людям в утешении, совете и беседе. Флегонт мало походил на привычный тип аскета, отрешенного от всего земного и запертого в собственном мире,- он не отличался суровостью, не бичевал заблудших глаголом, не накладывал на грешных эпитимий. К нему приходили за просветлением душевной темноты - и получали то, что просили. Вскоре о старце узнали и в дальних селах; на Флегонтовой горе стали появляться незнакомые лица. Одна из дальних почитательниц девица Ахлестина (будущая настоятельница Флегонтова монастыря Екатерина) вообще навсегда осталась в Кимляе, чтобы иметь возможность каждодневно беседовать с мудрым отшельником.
Впоследствии, по смерти старца, она основала рядом с его кельей женскую обитель. Умер Флегонт Дормидонтович Островский в конце 1870 года. О своей кончине раб Божий Флегонт знал заранее; к ночи 12 декабря он попросил всех посетителей уйти, запер дверь кельи (впервые за многие годы), переоделся в чистое, помолился - и лег на ложе, чтобы заснуть вечным сном. Умер - и в то же время остался жить в памяти людей, в деяниях учениц, воздвигнувших близ его столпа монастырь. Игуменья Екатерина, верная последовательница старца, создала общежитие с очень строгим уставом и с четкой ориентацией на служение обществу. Испытав на себе тяготы одиночества, кимляйский пустынник завещал своим последовательницам коллективную молитвенность, ибо, считал отшельник, нельзя подталкивать людей к усугубленной аскезе, к несужденному отчуждению от мира. Жаждущие аскезы сами к старчеству придут, через запреты, через “нельзя”, как пришел к столпу на Кимляйской горе сам Флегонт. Старец никому не позволил поселиться рядом с собой, поступив так совершенно осмысленно. Он не отказывался от чужой помощи, обихаживая рассаженный на склоне холма сад; принимал подаяния (кроме денег, к которым он никогда не прикасался), но он отвечал на добро тем, что не прятался от людей, как от него самого не закрылся старец Макарий Оптинский. Он никогда не забывал, что для него сделал Андрей Лукич Овсов, поэтому платил памяти учителя тем, что повторял его дело - укреплял, утешал, направлял и оберегал всех, кто приходил к нему как к исповеднику. Старца Флегонта (ему в год кончины исполнилось всего 46 лет) похоронили возле Иоанно-Богословской церкви города Троицка, причем место его погребения досталось Троицку по жребию, ибо на право иметь могилу святого человека претендовало и родное село отшельника - Волгапино. Незадолго до революции монахини Александро-Невского монастыря добились переноса праха основателя в обитель, в склеп собора, где нашла свое упокоение и настоятельница игуменья Екатерина. При советской власти останки старца и игуменьи Екатерины были извлечены из склепа и в гробах пущены в Мокшу…
Монастыри, в которых почитают этого святого
