Духовная жизнь монаха при несении им монастырских послушаний

Доклад игумена Петра (Мажетова), настоятеля Свято-Косьминской мужской пустыни Екатеринбургской епархии на XXIII Международных Рождественских образовательных чтениях, направление «Преемство святоотеческих традиций в монашестве Русской Церкви» (Сретенский ставропигиальный мужской монастырь. 22–23 января 2015 года)

 Ваши Высокопреосвященства, Преосвященства, досточтимые отцы, всечестные матери, братья и сестры!

Благодарю вас за оказанную мне высокую честь говорить перед вами. Бесконечно можно славить Бога за то, что мы сегодня имеем возможность встречаться вместе и в серьезной и одновременно доброжелательной и свободной обстановке обсуждать проблемы и задачи современной монашеской жизни.

За истекший двадцатипятилетний период возрождения монашеской традиции в России можно увидеть отрадные плоды всепобеждающей благодати Божьей. Около восьмисот монастырей! Во многих из них образовались крепкие монашеские братства и сестричества. Рассудительные духовники, светлые и горячо любимые нами архипастыри. И многое другое видим мы, от чего при взгляде ликует сердце: «виноград, его же насади десница Божия».

Однако современная монашеская жизнь в России, как любой живой организм имеет и свои недостатки. И чем сложнее организм, тем больше недугов может обременять его, а значит, тем искуснее должен быть взгляд тех, кто призван врачевать такие болезни.

Освещая заявленную тему перед всечестным собранием, я позволю себе последовательное рассуждение о трех аспектах монашеской жизни (можно сказать, трех вопросах), которые мне представляются важными. Впрочем, рассмотрение пройдет в общих чертах, так как регламент выступления не позволяет углубляться в частности.

 Что полагается во главу жизни монаха?

 Нередко монашеская жизнь ассоциируется с многоразличными образами служения Церкви. Административно-церковные послушания, строительство храмовых комплексов, обязанности на приходе, миссионерское и социальное служение или внешнее обустройство монастырского быта. Список может быть долгим, и при этом каждый пункт всегда будет начинаться с заглавной буквы. И справедливо, ведь это все есть священное служение нашей Матери- Церкви!

Но если говорить о красоте монастырского (общежительного) монашества, напрашивается следующее рассуждение. Представим себе. Вот юноша приходит в обитель с сердцем, согретым благодатью Божьей. Решается беззаветно отдаться на волю игумена. Нами, настоятелями, наместниками, приход таких самоотверженных послушников справедливо воспринимается как драгоценный дар от Бога, особенно если молодой человек имеет образование, незаурядные умственные способности или какие-нибудь творческие дарования. И это понятно. Ведь с такими братьями поначалу можно успешно осуществлять в монастыре различные деловые начинания, которых всегда много. Но… как показывает опыт монастырской жизни, успешно только поначалу. Через некоторое время запас ревности «по Бозе», имевшийся до прихода в монастырь и поддержанный внешней монастырской обстановкой, оскудевает. Появляются первые признаки духовно-нравственного, а порой и общего физического утомления. Послушник начинает интуитивно искать способы восстановить душевные силы. Отсутствие укорененности в благодатном опыте способствует поиску психологического отдыха за стенами обители или вообще в том, что может предложить мир, начиная от сравнительно невинного и переходя постепенно к соблазнам, решительно отрывающим человека от монашеского братства. Самое тяжелое – расставаться не просто с друзьями, но с братьями, к которым ты уже испытываешь родственные чувства. Одна из реалий современных общежительных монастырей – бесконечная ротация монастырских кадров. Как мне кажется, это тесно связано с заявленным вопросом: что мы ставим во главу угла монашеской жизни? Авва Пимен сказал: «что пользы созидать чужой дом, разрушая свой»? В контексте нашей темы эта фраза может быть осмыслена так: никто не зажигает огонь веры в других, погашая свой. Тем более, никто не должен строить духовный или материальный дом Церкви, жертвуя и рискуя духовным благополучием тех людей, которые доверились его духовному водительству!

Каждого из нас привело в обитель евангельское желание любить Бога всею душою и крепостию своею. Известный старец архимандрит Эмилиан, основатель братства Симонопетра на Святой Горе, говорил по этому поводу: «можно ли любить то, чего ты не видишь и не знаешь? Человек любит то, что держат его руки, что видят глаза, от чего начинает чаще биться его сердце»[1].

Камень, Его же небрегоша зиждущие, Сей бысть во главу угла (Мф. 21:42). Личное общение с Богом в молитве и ощущение живой связи с Ним через уподобление Ему (в любви и смирении) – единственное, что может насытить с избытком сердце монаха, оправдать его отречение от мира и удержать, укоренить в ангельском чине.

 Как достичь монаху желаемого?

Теперь следует второй – практический – вопрос и, одновременно, задача: как можно достичь подлинного общения с Богом в общежительном монастыре? Есть ежедневное богослужение, суточный круг с Литургией, личное молитвенное правило, возможность частой исповеди. Кажется, о чем здесь рассуждать и мечтать? Приобщайся ко всему этому и будь свят! Однако прилежное знакомство с монастырскими монахами Святой Горы и с их духовным опытом может открыть многим из нас совершенно незнакомый мир. О таком опыте я хотел бы сегодня рассказать.

В одну из поездок на Святую Гору мы беседовали с монахом, которого (видя его духовный опыт) уместно было бы назвать старцем. Ему шел седьмой десяток. С юности, почти с отрочества (приблизительно с четырнадцати лет) он полюбил монашескую жизнь и в возрасте около двадцати лет – вместе со своими друзьями-одноклассниками − стал монахом в общежительном монастыре. Всю жизнь он свято чтил иноческое общежитие и знал все тонкости монастырской жизни. Расспросив о нашей обители, старец неожиданно произнес, что в монастыре, где подвизается он, всё так же, как и у нас. «И работаем, и служим, и молимся, − говорил он. – Только одним отличаемся. Мы не умеем, как вы, ходить на головах!» На наше недоумение последовало и разъяснение. «Представьте, − продолжал старец, − человек весь день был на послушании. Трудился, заботился, решал поставленные задачи, общался с людьми. И вот… наступает вечер – время молиться. Но ведь телесные и душевные силы отданы послушанию, ум переполнен впечатлениями дня! По сути, от монаха осталасьодна тень. От чего и молитвенное правило проходит из последних сил, всего лишь как внешний ритуал, обряд, но не как священное таинство. Трудно настроиться на встречу со Христом, ведь сил для внутренней, сердечной молитвы просто не осталось. «Вы начинаете молиться тогда, когда я, − говорил старец, − придя в келью, валюсь с ног».

Такими суждениями афонский монах подвел нас к основополагающему явлению духовного мира Святой Горы – ночному канону, то есть личному ночному келейному бдению. Совершается он, гармонично вливаясь в монастырские сутки, по простой схеме. После вечерней трапезы и повечерия, закончив дела, не позднее 7 часов вечера, монахи закрываются в келиях на отдых. Около полуночи братья встают на ночное бдение. К этому времени, за 4-5 часов сна, ум успевает отдохнуть, очиститься и быть готовым к бодренной молитве и ночному трезвению.

Ночное правило (ночной канон) может совершаться в течение нескольких часов – это зависит от ревности монаха, его физических и духовных сил, и от благословения игумена (как духовника). Ночное правило состоит из молитвы, чтения Священного Писания и святых отцов. Затем молитвенное уединение в келье сменяется молитвенным предстоянием в храме на богослужении (с 3-х часов утра).

В завершение своего рассказа о ночном делании старец привел красивый образ: ночью монах себя приносит в жертву Христу, а утром на Литургии Христос приносит себя в Жертву монаху.

После Литургии, венчающей ночное богослужение, следует двухчасовой отдых и затем обычные монастырские послушания. Такая священная ночь определяет и последующий за ней священный день. Качество ночного канона формирует трезвенное отношение к делам и заботам дня в духе заповедей Христа, с Которым в следующую ночь опять предстоит встреча. От избытка сердца глаголют уста (Мф. 12:34). Под устами можно разуметь вообще телесное (внешнее) делание монаха. И эти уста движимы сердцем, разогретым благодатью в ночной тиши.

Рассуждая о келейном ночном бдении, или, как его называют афонские отцы, «личной ночной Литургии», нам пришлось выслушать и еще одно недоумение в свой адрес: как может новоначальный преуспевать в многоместной келье? Ведь удерживаться от празднословия могут только опытные, совершенные монахи. Уединенная келья является «личной часовней» монаха, и без нее трудно, почти невозможно настроиться на личное предстояние перед Христом. Старец заявил категорично, но, по нашему мнению, весьма резонно: одноместная келья – обязательное условие для всех монашествующих в обители!

Ночной канон как нервный узел связует разные аспекты бытия подвижника и задает ход всей его жизни; объединяет в себе и радости, и скорби; благодатные воздаяния и напротив – лишение оных.

Слова Спасителя Блаженны плачущие (Мф. 5:4) для человека, имеющего опыт ночной молитвы и ночного келейного бодрствования, тесно связуются с апостольским призывом всегда радоваться (1Сол. 5:16 ). И действительно, блаженны плачущие в молитве ночью, яко тии утешатся днем благодатной радостью, бодростью духа и тишиною сердца. Трезвенное, усердное ночное правило способствует стяжанию евангельского духа в сердце монаха, того духа, который крайне необходим для совершения евангельских заповедей в дневных трудах и хлопотах. Как говорят афониты, «днем мы смотрим, какую рыбу поймали ночью».

Важно отметить, что при таком молитвенном подвиге благодатная радость в Боге становится достоянием инока уже в начале монашеского пути, в меру ревности и смирения («якоже можаху»). Это и есть та награда и утешение, что вожделенна паче злата..., и слаждша паче меда и сота (Пс. 18:11). Послушания подъемлются с решимостью; ближний видится собратом, к которому естественно проявлять любовь; желание доминировать в чем-то над кем-то отступает; монастырские труды и телесные утеснения становятся необычайно легкими в свете пережитой встречи со Христом и предвкушения грядущей.

В то же время зависимость от ночного бдения заставляет монаха внимательно следить за своей совестью. Грубость по отношению к братьям, нежелание принять ближнего таким, какой он есть, особенно – своеволие или лукавство в отношениях со своим духовным отцом-игуменом, сразу сказываются на качестве ночного канона. Ночью в молитвенном уединении монах обретает возможность почувствовать свое духовное отступление от заповедей Христа, примириться с Богом, очиститься от прегрешений, допущенных днем, и снова молитвенно начать свое нравственное преображение.

 Сохранение благодати

Наконец, я перейду к третьему вопросу. Если первый звучит − «к чему стремиться, чего прежде всего желать?», второй − «как приобрести желаемое?», то третий последовательно завершает логику наших рассуждений: «как сохранить то, что приобретается таким трудом?»

Обозначим вопрос точнее: как помочь монаху сохранить и преумножить благодать, приобретаемую духовным подвигом?

За время горения благодатной ревности, подаваемой каждому в начале пути, послушник-монах должен успеть полюбить сердцем подлинные монашеские принципы и успеть отречься от мирского мудрования. Здесь я хотел бы остановиться на мирском отношении к послушанию. Важно научиться отличать благодатное усердие к обязанностям внешнего послушания от болезненного и душевредного пристрастия к оному. В монашеском делании главным является состояние сердца при исполнении того или иного послушания (молитвенное упование на Бога, благоговение перед игуменом, смиренное и заботливое обращение с братией), в то время как мирской дух проявляется в требовании от себя и от других только конечного результата дела, результата любой ценой. Первое утверждает инока в смирении, братолюбии, молитве, и, по сути дела, уподобляет Христу, пришедшему не во имя Свое, но во имя Пославшего Его. Второе же, напротив, часто лишает инока всякой способности молиться и смиряться и зарождает в его сердце многообразные семена миролюбия. Первое делает человека бодрым и любвеобильным, второе – доводит до изнеможения и нервных срывов с соответствующими последствиями.

Мы вынуждены заметить, что в первом заинтересован монастырский духовник как духовный отец братства, второе – невольно будет приветствоваться игуменом, если он для братства является только администратором. И действительно! Беззаветная, самоотверженная отдача себя тому или иному делу в монастыре может сугубо облегчить жизнь братии, что, естественно, не может не радовать настоятеля монастыря. Но за всеобщей благодарностью порой бывает трудно заметить, какова цена этих временныхи удобств: потеря благодатной ревности (часто – роковая).

Архимандрит Эмилиан, рассуждая о победе дьявола над монахом, говорил: «дьяволу удалось исказить дух подвижничества и сделать его ακτιβιστική действием − нужно»[2].

Здесь имеется в виду недопустимое смещение приоритетов в монашеской жизни. Оставляя без внимания состояние своей души, инок всем своим естеством сосредотачивается на исполнении монастырских обязанностей. При такой аксиологии одобрение монастырского начальства становится главным критерием поведения, в ущерб благодатному, молитвенному (келейному) Богообщению. В свое время нравственный облик инока не замедлит показать, «где сокровище» такого подвижника.

Для руководителя монастыря важно гармонично сочетать два полюса духовного мира монаха – молитвенную ночь и трудовой день. Это возможно, если монашеская община будет прежде всего семьей во главе с отцом-игуменом, хорошо знающим своих любимых детей – насельников обители.

Отец знает, что во благо его родному сыну и что пагубно для него; знает меру каждого из своих чад и никогда не возложит бремя выше возможного. В свою очередь, и сын, духовно преуспевая, взаимно отвечает любовью и преданностью своему отцу-игумену, служит ему и всему братству самоотверженно, уже не из чувства долга (ακτιβιστική), но из потребности своего любящего сердца.

В контексте сказанного укажем на еще один важный элемент жизни афонских монастырей, так называемый еженедельный синаксис – собрание всей братии вокруг своего аввы-игумена. В таких встречах можно смело усмотреть апостольские агапы – вечери братской любви. В простой, свободной от всякой формальности духовной беседе, сопровождаемой небольшими угощениями (кофе и сладости) проходят встречи. Такие монастырские «агапы» лучше всяких книг и нравоучений разжигают в сердце инока любовь к игумену, братству и Самому Богу, выводят из гордого, болезненного одиночества, и делают способным к благодатному уединению во Христе.

В заключение постараемся резюмировать наше краткое рассуждение о трех аспектах духовной жизни иноческого общежития. Это рассуждение, заимствованное из опыта афонских монастырей, смиренно предлагаем к рассмотрению руководителям монашеских общин нашей Церкви.

Итак, первым в нашем слове был рассмотрен тот аспект, что личное общение с Богом в молитве, ощущение живой связи с Ним есть единственное, что может оправдать отречение от мира и удержать инока в ангельском чине.

Во-вторых, мы предложили к рассмотрению ночное, молитвенное бдение в келье как одно из прекраснейших средств для стяжания подлинной, благодатной радости в Боге, крайне необходимой на монашеском пути.

Наконец, третьим пунктом в нашем докладе была рассмотрена тема «Монастырь есть семья во главе с игуменом». Именно дух семьи в монашеской общине, который, по нашему мнению, полностью зависит от игумена, поможет удерживать инока в благодатной ревности, сохранять и преумножать в его сердце благодать молитвы.

На этом я заканчиваю свое слово, испрашиваю молитв и благодарю за внимание.