Надо смотреть на образ Божий

Архимандрит Василий (Паскье)

Чебоксарский Свято-Троицкий мужской монастырь был основан в 1566 году по указу царя Иоанна Васильевича Грозного с миссионерскими целями – для проповеди Православия среди языческих народов Поволжья. И чего только не было здесь за минувшие века – от расцвета и духовного подъема обители до ее упадка и того горького события, когда через несколько лет после октябрьского переворота 1917 года часть революционно настроенной братии (какое ужасающее сочетание слов – братия и революционный настрой¬!), отстранила от управления монастырем архимандрита Серафима (Павлиненко). Прежде он, любимый верующим народом старец, подвизался на Святой Горе Афон, затем на протяжении двух десятилетий утверждал идеалы христианской жизни в душах пасомых на новом месте своего служения – в Чувашии...

Если обратиться к нашим дням, то сейчас, слава Богу, мы видим чудесное возрождение обители, обезображенной в годы советской власти заселившимися сюда разномастными организациями, клубами. Вот уже двенадцать лет наместником монастыря является архимандрит Василий (Паскье), а священноархимандритом по традиции – правящий архиерей, митрополит Чебоксарский и Чувашский Савватий (Антонов), который стал возрождать святыню в качестве игумена с 1993 года, после ее возвращения Церкви. Беседу с отцом-наместником мы начали с его перехода в Православие и того благословенного времени, когда его духовный отец приснопоминаемый митрополит Чебоксарский и Чувашский Варнава (Кедров), более четырех десятков лет возглавлявший эту кафедру, возвращал к жизни монашеские обители, открывал новые приходы, куда потянулись люди. И молодежь потянулась! Также мы говорили с батюшкой о сегодняшнем дне этого древнего монастыря в Чебоксарах – городе с многовековой историей, расположенном на берегу Волги, между городами-миллионниками, Нижним Новгородом и Казанью.

«И дня нет, чтобы я не вспоминал владыку Варнаву и его уроки»

Батюшка, в Вашей жизни можно насчитать огромное количество встреч с видными людьми Церкви – и Греко-Католической, к которой Вы прежде принадлежали, и Православной. Но одну из тех встреч Вы особо выделили, сделав такое признание: «Владыка Варнава поставил меня на путь истины и помог принять твердое решение». Как это было? Кем для Вас стал недавно ушедший от нас старец-архипастырь, которого по праву называют «человек-эпоха»?

Чтобы ответить на этот вопрос, нужно вкратце рассказать предысторию нашего знакомства, состоявшегося на Святой Земле в ту пору, когда я, молодой инок, подвизался в Греко-католическом монастыре «Иоанна Предтечи в Пустыне» в Иерусалиме. Действительно, тогда произошло очень много важных для меня встреч, встреч судьбоносных. Одна из них – с главой Греко-Православного Иерусалимского Патриархата Венедиктом в 1980 году. Братия нашего небольшого монастыря вместе с игуменом чудным образом попали к нему на прием, чтобы сказать, что, мы, французы, открываем новый монастырь, где будем служить по-восточному обряду, потому что это нам по душе. Но прозелитизмом мы заниматься не будем, пусть на этот счет не возникает опасений! Патриарх Венедикт (он мне запомнился таким большим и с виду суровым) принял нас тепло, а благословляя, сказал: «Вы по духу православные. Вы еще должны перейти в Православие». Потом была встреча с Блаженнейшим Патриархом Иерусалимским Диодором (Патриарх Венедикт в том 1980-м году неожиданно умер, и что удивительно – его преемник повторил те же слова: «Вы должны принять Православие»). Я подружился с его молодым секретарем архимандритом Тимофеем, который сейчас – митрополит Вострский. Он учился в Ленинградской духовной академии, любил русский язык и, к моей радости, немного говорил по-французски. В какой-то момент я даже попросил его помочь мне принять Православие, всё сильнее и сильнее к себе притягивавшее (а первым святым, чье житие я прочитал, был преподобный Сергий Радонежский). Отец Тимофей откликнулся. К сожалению, моя попытка покинуть свой монастырь и сбежать на Афон закончилась неудачей. От прознавшего про мои планы игумена я получил суровую епитимью и рассудил так: что ж, надо потерпеть. Вероятно, время еще не подошло.

И когда оно подошло?

Уже в 90-е годы. До перехода в Православие мне посчастливилось какое-то время пожить в мужском монастыре святой великомученицы Екатерины на Синае, и с его игуменом – архиепископом Синайским Дамианом – у меня были глубокие духовные беседы. Порой из уст монахов обители звучало пренебрежительное: «Да он не наш, не православный, он еретик!», но владыка Дамиан, видимо, полагая, что я этот шаг рано или поздно сделаю, уделял мне немало внимания. А несколько недель жизни в Горненском монастыре в Иерусалиме, сердечное отношение матушки-игумении Георгии (Щукиной), приютившей меня после того, как я решительно и бесповоротно ушел из своего монастыря (Ватикан сильно давил, чтобы наша обитель отказалась от восточного обряда и перешла на латинский), а также крепнущая духовная дружба с отцом Иеронимом (Шурыгиным), с которым Господь судил мне потом служить в Чувашии, – тоже яркая памятная страница в моей биографии. Если говорить о знакомстве с владыкой Варнавой, на тот момент архиепископом Чебоксарским и Чувашским, без преувеличения скажу: вся моя судьба перевернулась с той нашей первой с ним встречи в 1993 году в Иерусалиме на Пасху, куда он прибыл как паломник. Русский архипастырь вместе с небольшой делегацией побывал и в нашем монастыре. И хотя он не говорил на французском, а я на русском, мы прекрасно поняли друг друга, потому что, думаю, это был язык сердца, духовный язык. Владыка впоследствии, когда я уже служил в Чувашии, не раз мне говорил: «Я с первого взгляда тебя полюбил!» Я тоже его полюбил сразу. В нем было что-то необычное. Смешно об этом думать, но он мне напомнил наших гальских воинов-героев из добрых мультиков – пушистые волосы, усы, бородка...

Так вот, на Пасху я взял благословение у своего игумена пойти на ночную Литургию у Гроба Господня. Народа в Иерусалиме в те дни было невероятно много – полицейские перекрыли улицы, выставили оцепление, и, казалось, подойти близко ко Гробу Господню практически невозможно. Удалось дойти только до выхода из Патриархата. Все стоят, ждут прохода Патриарха. Сначала шли студенты, потом священники, наконец появился Блаженнейший Патриарх Диодор, а рядом с ним – владыка Варнава! Я, ни о чем не думая, проскользнул между полицейскими и схватился за владыкину рясу. Мы с ним дошли до Гроба Господня. Служба была необыкновенная... Потом я часто вспоминал этот случай и говорил: «Владыка, было бы хорошо, когда Вы пойдете в Царствие Небесное, также зацепиться за Вашу рясу и вместе с Вами пойти!».

После этого случая мы встретились уже в Москве, в День ангела Патриарха Алексия II, в Богоявленском соборе. Увидев его, я окликнул: «Владыка Варнава!». Он будто ждал меня, говорит: «О! Ты здесь! Вот хорошо!». Меня присоединили к Православию, потом послали в Псково-Печерский монастырь, где пришлось нелегко, а через несколько месяцев я получил указ Патриарха ехать в Чувашию. Владыка всегда меня очень поддерживал. А я поражался его смирению и учился у него постоянно. Бывало, сидели мы здесь в игуменском доме, в маленькой комнате, разговаривали с владыкой порою по часу и больше. Я до сих пор не очень хорошо владею русским языком, поэтому иногда по несколько раз его переспрашивал. И не только поэтому. Еще я плохо слышу, причем иногда прекрасно слышу звуки издалека, а если кто-то говорит рядом, могу и не разобрать. Владыка со смирением повторял сказанное им и старался артикулировать, чтобы мне было понятнее. Никогда меня не упрекал. Сегодня я остро осознаю, какими счастливыми были для меня те часы наших долгих бесед, когда по установившейся традиции «банного дня» или «архиерейской бани» владыка раз в неделю приезжал к нам (один, без сопровождения, сопровождение он не любил), потом после бани отдыхал в той маленькой, очень скромной, но очень любимой им комнате.

О чем мы только с ним за все эти годы не говорили! О разных событиях в мире, о событиях церковных! На всё он смотрел с духовной точки зрения. Но самые памятные для меня разговоры – это рассказы владыки, как он подвизался в Троице-Сергиевой лавре, как встречался с будущим Святителем Лукой (Войно-Ясенецким) и некоторыми прозорливыми старцами. Много рассказывал он и о Патриархе Пимене, причем без всякого пафоса, просто, обыденно – и это делало образ Предстоятеля более глубоким и живым. Рассказывал о Патриархе Алексии I... Поделюсь и другим дорогим мне воспоминанием. Октябрь 2009 года. Во время богослужения в храме святого апостола Иакова Алфеева (г. Алатырь) владыка после причастия позвал меня в один из приделов храма «на тет-а-тет» и сообщил, что намерен поставить меня наместником монастыря. При этом сказал: «Я приведу тебя на Голгофу, но я буду с тобой».

Весной 2020 года наш владыка заболел. Конечно, следовало его беречь, изолировать, но он стоял на своем: надо служить! Когда он был уже в больнице, то позвонил, хотел исповедоваться мне. Но тогда в «красную зону» духовенство еще не пускали. Всё, что владыка хотел сказать, он унес с собой... Мы с ним умирали почти в одно время. Потому что в тот день, когда владыки не стало, меня перевели в реанимацию, я тоже тяжело болел ковидом. В Иерусалиме на Пасху я схватился за рясу владыки и прошел с ним до самого Гроба Господня, а теперь, будучи в болезни, тоже надеялся зацепиться за его рясу и улететь с ним в Царствие Небесное. (Мое окружение меня не поняло: «Вы что? Так нельзя думать!» А у меня в мыслях было: «Хорошо бы нам вместе улететь на Небо!». Когда-то мы вместе летали на самолетах и вспомнилась фотография, сделанная в салоне лайнера). Но воля Божия была мне здесь остаться... Как пророк Илия ушел на небо к Богу, а милоть свою оставил на земле Елисею, так и мне владыка Варнава оставил в благословение и утешение свою рясу. Я ее теперь всегда ношу. И дня нет, чтобы я не вспоминал владыку Варнаву и его уроки. Понятно, что для всех нас он был правящим архиереем, главой митрополии. Но сердцем я его воспринимал как старца, учителя, утешителя. (И имя Варнава арамейского происхождения означает «сын утешения»).

Радости и печали отца-наместника

Отче, традиционный наш вопрос: сколько братии в монастыре подвизается?

Братии в монастыре 25 человек, в священном сане – 13. Архимандрит, 3 игумена, 6 иеромонахов, 3 диакона. Среди насельников обители 7 монахов, 1 инок и 4 послушника.

По какому принципу им даются послушания? Учитываются ли их навыки, мирские профессии?

Вопрос непростой. У нас, допустим, среди братии трудно найти того, кто бы смог готовить настолько хорошо, что скромная аскетичная еда становилась бы вкусной и не вызывала недовольства или раздражения насельников, иначе плохая трапеза будет только во вред всем. Поэтому выход один – брать профессионального повара. В целом же я стараюсь давать послушания с учетом навыков и мирской профессии того или иного насельника. Хотя иногда острая необходимость заставляет поступать по-другому. Приведу пример. На подворье трудился в коровнике монах Антоний. К прискорбию, его настигла такая тяжелая болезнь как старческий маразм. Память его слабела: не раз он уходил с подворья и терялся. Мы его подолгу искали, потом решили забрать в город. Здесь наш Антоний мог заскочить ко мне в игуменский корпус и, бегая по комнатам, искать свою любимую корову, кажется, по кличке Колокольчик. У нас был молодой послушник Вячеслав, музыкант, которому я дал послушание ухаживать за немощным монахом. Послушник был с Антонием до последнего его вздоха. Потом Вячеславу, накопившему опыт ухода за больным собратом, я поручил досматривать другого инока, что он делал с большим смирением. Затем он смиренно взял на себя и третий крест – ухаживал за диаконом Арсением, человеком с суровым характером, большую часть своей жизни проработавшим в шахте и говорившим, что ад под землей он уже видел...

У диакона Арсения были проблемы с сердцем и серьезные проблемы с ногами. Вячеслав – точнее на тот момент уже монах Антоний – до последнего старался облегчить его страдания. После кончины диакона Арсения, я, зная любовь монаха Антония к книгам, дал ему послушание библиотекаря. Я его постригал, он приходит ко мне с доверием как к своему духовнику, и когда я чувствую, что к его душе подкрадывается уныние, стараюсь не допустить этого, нахожу нужные слова утешения. Но в определенной ситуации полезнее строгость, ее я тоже проявляю. Радость для игумена – видеть со стороны братии послушание, смирение, горение, любовь к Богу и ближнему. И великая печаль для игумена, даже скорбь – если всего этого нет, а есть забота о своем спокойном, не обремененном ответственностью за других существовании в монастырских стенах.

Говоря о непослушании, вещи весьма опасной, особенно для монашествующих, расскажу такой случай. Одного нашего брата мы хотели сделать благочинным монастыря. А он – ни в какую! Даже уходом из монастыря пригрозил, вот до чего дело дошло. Пришлось мне взять это послушание на себя, поскольку наш собрат, на которого мы так рассчитывали, оказался глухим к сердечному призыву апостола Павла «Друг друга тяготы носите, и тако исполните закон Христов» (Гал. 6: 1–2).

О дневниковых записях и чувстве юмора

Отче, в разных публикациях о Вас можно увидеть выдержки из Ваших дневниковых записей. О своем недолгом пребывании в Псково-Печерском монастыре Вы, например, написали, что без знания русского языка чувствовали себя инвалидом, поскольку не могли общаться с людьми. А помните, что написали о приезде в село Никулино в Чувашии, где со временем стали настоятелем храма?

Конечно! Разве такое забывается? Только попутно замечу: написав в дневнике «инвалидом», я имел в виду другое слово – «немощным». Просто не смог тогда сделать точный его перевод. А первое впечатление от села Никулино – просто кошмарное! Я записал в дневник: «Приехали в Никулино. Ночь, дождь, света нет. Долго искали храм. Староста открыл нам сторожку. Мы выгрузили свой багаж. Нам истопили печку. Печь очень дымила. Постель была влажная, в ужасном состоянии. Крысы. В эту ночь я плакал, думал, куда я попал, зачем это мне всё. Поневоле вспоминался теперь уже далекий, чудный Иерусалим. Однако утром, за чашкой чая и дружеской беседой, отогрелся душой, и все мысли теперь были о служении». Священник сельского храма, узбек-мусульманин, перешедший в Православие, чуть позже отпросился в другую епархию. Мне же пришлось не только грязь месить (там такой чернозем, что, когда земля влажная, сырая, она прилипает к ногам и повсюду остаются черные следы). Но это еще не беда. Беда была в полной разобщенности людей, в некой их «клановости». Сами прихожане своей волей разделили приход на «хороших» и «плохих» верующих. Надо было изменить ситуацию, объединить народ, что к счастью, в конце концов удалось сделать. Я и службы совершал, и требы, и проповеди читал, и ходил по домам, беседовал с людьми, многое им разъяснял.

А сейчас Вы ведете дневник?

Нет. Давно перестал его вести. Вместо этого стараюсь устно рассказывать людям о некоторых примечательных событиях и фактах своей жизни. И во время проповеди с амвона тоже что-то из своего прошлого вспоминаю, чтобы наглядно проиллюстрировать какие-то притчи. Иными словами, я заменил дневниковые записи живым разговором. Кстати, мне часто говорят, даже просят: «Отец Василий, пишите мемуары!» Что ж, если Бог даст дожить до совсем преклонных лет, возможно, я и засяду за мемуары.

Батюшка, в видеофильме «Свой среди своих» православной телекомпании «Сретение» Вы называете себя человеком с юмором. И признаетесь, что о тяжелейших испытаниях, выпавших на Вашу долю по приезду в Россию, вспоминаете со смехом. Чувство юмора в нашей жизни, насколько оно важно?

Святейший Патриарх Кирилл во время одного из своих Первосвятительских визитов сказал, что без чувства юмора жизнь становится опасной. Услышав это, я приободрился и с радостью подумал: слава Богу, я чувством юмора не обделен!

Помнится, Его Святейшество сделал в своих рассуждениях акцент на том, что юмор должен быть светлым, снижать градус наших конфликтов и формировать оптимистический взгляд на окружающий мир.

Полностью с этим согласен! Еще хочу сказать об улыбке. Моя мама всегда сияла улыбкой – в любой ситуации. Даже если кого-то ругала, то отругает, как следует, потом обязательно улыбнется! И эту улыбку мама передала мне. Когда мы улыбаемся, я думаю, мы что-то хорошее открываем в человеке. Открываются глаза, а через глаза – душа.

***

В таких «передвижениях» архимандрита Василия (Паскье) по миру – Франция, Святая Земля, Россия – следует видеть отнюдь не «экзотику», а яркое свидетельство того, как Господь может провести земного странника многими путями-дорогами, чтобы в какой-то «точке» земного шара он нашел Истину. И понял то, что понял отец Василий: в жизни надо смотреть не вперед, а на образ Божий... Пьера Мари Даниэля Паскье – седьмого ребенка из многодетной глубоко верующей католической четы, проживавшей во французском городе Тифожж, таинственный Божий Промысл привел в Россию. Здесь, в заповедном уголке Русской земли, в Чувашии, укрепившись в православной вере, он старается укреплять в ней других. И получается! Можно много об этом говорить, но, пожалуй, лучше всего привести случай, рассказанный владыкой Варнавой в вышеупомянутом видеофильме. Владыка-митрополит вспоминает, что народ в Алатыре, где отец Василий служил до своего назначения наместником Свято-Троицкого монастыря в Чебоксарах, настолько его полюбил, что не хотел отпускать. И вдруг в женской колонии, которую пастырь опекал и куда он принес живое слово (пусть и с французским акцентом), в возведенном стараниями батюшки храме святого Иоанна Воина, заплакала Казанская икона Божией Матери. «Долго плакала, – произнес архипастырь. – Я сам туда ездил, смотрел: слезы крупные шли».