Было печальное для нашего монашества время в конце XVIII века: оно едва теплилось в наших обителях. Но Бог послал ему обновителя в лице великого старца Паисия Величковского и целого сонма его учеников; он засветил в своей душе благодатную лампаду на Святой Горе Афонской и принес ее в наши монастыри, и зажег от нее благодатный свет через своих учеников во многих обителях, и теплится этот огонек кое-где еще и до наших дней... Но все меньше и меньше его становится на Руси, все слабее и слабее становятся иноки наши, все чаще и чаще слышится жалоба: холодно стало жаждущей Бога православной душе, старцев не слышно, не к кому обратиться за советом, за руководством в духовной жизни! Давно ли на всю Россию сияли и всех согревали своей беззаветной любовью великий старец о. Амвросий Оптинский и святитель Феофан затворник? Давно ли скончался Гефсиманский старец о. Варнава? Правда, еще есть кое-где Божьи избранники, но уже не так широко идет по Руси слава о них, не многие знают их... Скорбные времена! Печального знамения времена!
А как бы эти старцы Божии были особенно нужны на Руси именно теперь...
Увы! Их не создашь одним предписанием: их надобно воспитывать в святых обителях, как нежные цветки в оранжереях... Вот почему никогда не было столь благовременно позаботиться об обновлении нашего монашества, как в настоящее смутное в духовном отношении и опасное для Церкви время. Монашество есть цвет христианства: если цвет завянет, то не будет и зрелого плода, не будет этих великих носителей духа и силы, этих благодатных светочей, что тысячу лет освещали исторический путь православного русского народа, что являлись от времени до времени в сей юдоли земной, чтобы утешить страждущие души и указать им путь на небо... Надо, чтобы не только они светили нам с небесной высоты, но непрерывною чредою и обитали с нами на земле, воочию, как Моисей, шли впереди нас к Богу. Монашество есть передовой отряд Церкви, на земле воинствующей, и если этот отряд сдастся врагу без боя, то чего ожидать для мирян-христиан? Между тем, с глубокою скорбью приходится наблюдать, что монашество наше в духовном отношении все более и более опускается, и становится страшно за ту великую идею, за тот святой идеал, носителем которого должно быть иночество. Духовная жизнь гаснет в нем, а без нее самое монашество теряет смысл...
В чем же причины такого духовного оскудения в наших обителях? Нет ли возможности устранить эти причины и вернуть иночество на старый, столь благотворный исторический путь?
Иноки – все же люди, а не ангелы, хотя образ их и называется ангельским. Те же слабости, те же страсти, что и у всех людей. Разница разве в том, что, как говорил покойный Оптинский старец Макарий, в миру на целый город – один ворог, а в монастыре к каждому монаху приставлен целый десяток. Кто внимательнее относится к жизни духовной, кто строже следит за движениями своего сердца, у того чувствительнее совесть, на того сильнее и нападения духовного врага. Ведь и в обыкновенной войне враг нападает сильнее там, где больше встречает сопротивления. Во всяком случае, каждый искушается тою или другою «господственною» в нем страстью. Похоть плоти, похоть очес, гордость житейская – вот три главных ветви страстей, по указанию возлюбленного Апостола Христова, и против каждой из них направлен определенный обет иноческий: против первой – обет поста и целомудрия, против второй – обет нестяжания, против третьей – обет послушания и отсечения своей воли, и против всех – обет сугубого самоотвержения, смирения и терпения скорбей. Монастырь, как учреждение, имеет целью дать все благоприятные условия, в коих возможно для инока исполнение этих обетов. Дают ли современные обители все эти условия в достаточной степени? По крайней мере, можно ли сказать, что все обители дают их?
К глубокому сожалению, удовлетворительно ответить на эти вопросы нельзя. Кому неизвестно, например, что самый гибельный, наиболее распространенный порок в мужских монастырях – пьянство? Где причина этого печального явления? Благоприятная для него почва является, главным образом, в отсутствии духовного руководства, в праздности, в неумении, нежелании и отсутствии условий общего труда на пользу родной обители, в отчужденности от общих интересов той духовной семьи, которая называется братией, и отсутствии потребной дисциплины. Следовало бы не только уничтожить эту почву, но и вырвать самое семя пьянства посредством совершенного запрещения всяких спиртных напитков для насельников монастырских.
От той же праздности, в связи с излишним употреблением водки, развивается и в собственном смысле похоть плотская. А для «похоти очес» дается благоприятная почва в том, что инок и даже послушник в штатных монастырях получает кружку и даже – как это слово ни странно звучит в монастырях – жалованье (правда, ничтожное: 2-3 – много 5 руб. в месяц, смотря по послушанию). Для некоторых, слабых волею, эта «похоть очес», это стремление нажить побольше денег, под влиянием праздности, становится средством к удовлетворению похоти плоти в виде пьянства и блудного порока, а для других становится целью сама для себя, «идолом» монаха, и решительно сушит его сердце; извращает и губит в нем самую основу духовной жизни.
Третий корень – гордость житейская − находит себе благоприятные условия в необходимости иметь людей, способных к священнослужению и другим монастырским послушаниям, особенно для клироса. Сознавая свои способности, послушник, особенно отличаемый начальством, заражается таким самоценом, что потом трудно бывает его вразумить. А эти разные «необходимости» очень нередко являются последствием просто ненормальной постановки строя монастырской жизни, подмены главной цели иноческой обители – второстепенными, хотя и добрыми, но более земными, утилитарными целями. И вот, как часто мы видим, что юноша, под впечатлением чтения житий святых, участия в богослужении, добрых бесед с лицами духовными и благочестивых паломничеств решается поступить в святую обитель, чтобы там спасать свою душу, работая Богу в подвиге иночества, но на деле не находит здесь того, чего ищет его жаждущая подвига, горящая любовью к Богу душа; напротив, он видит, что в штатном монастыре послушник <...> предоставлен самому себе, все время вне богослужения у него проходит праздно, соседи по кельям сходятся для празднословия, ходят на прогулки, привыкают днем спать, читают по меньшей мере безполезные, а иногда и прямо вредные для монастырского обитателя книги и газеты... Смотрит на все это добрый юноша, блазнится, скорбит, на первое время ищет, но – увы! – не находит духовного руководства... Ни настоятелю, ни старцам-иеромонахам, ни даже духовнику как будто до него нет дела! И редко-редко пригреет его душу старец-инок и поможет ему сберечь себя от обуревающих его искушений. И благо такому послушнику-счастливцу! Большею же частью бывает так: к новичку пристают товарищи, увлекая его в то же праздное времяпрепровождение, в рассеянность, пустословие, а там постепенно и в те пороки, какими сами заражены... И гибнет молодая душа в омуте этой праздной жизни, этих пороков, и обращается юноша в бродягу-шатуна, который начинает ходить из обители в обитель, все ниже и ниже опускаясь в духовно-нравственном отношении... Кто даст Богу ответ за такую душу? А сколько их бродит по Руси? Не потому ли настоятели многих городских обителей, несмотря на нужду в добрых послушниках, сами отговаривают приходящих к ним мирян поступать в их монастыри и советуют идти в пустынную, общежительную обитель? Там легче испытать свое произволение, там можно скорее найти и старца-руководителя; там не дадут так низко опуститься и облениться, как это бывает в городских, особенно штатных, монастырях.
Рассмотрим же теперь, нет ли возможности изменить вышеупомянутые неблагоприятные для иноческой жизни условия. Одни из сих условий для всех очевидно ненормальны; ненормальность других, касающихся более внутренней стороны монашеской жизни, для посторонних людей не столь очевидна, почему и следует касательно их спросить самих добрых иноков: пусть они на основании своих опытных наблюдений выскажутся, что желательно и возможно сделать для устранения этих ненормальностей.
К первым относятся следующие:
1) И история, и современный опыт показывают, что общежитие всегда представляло наиболее удобную форму монастырской жизни для осуществления обетов нестяжания и послушания, общего труда и молитвы, а посему и следует прежде всего прямо и твердо поставить вопрос: не следует ли эту форму, это воплощение идеала монастырской жизни ввести ныне же в жизнь всех монастырей? В самом деле: не странно ли, не обидно ли за монашество наблюдать, как иногда в наших обителях многие работы исполняются наемными мирянами – не только хозяйственные, не только по двору, кухне и мастерским, но даже и в храме Божием: нередко можно видеть, что в богатом монастыре метут и убирают храм не послушники, не монахи, а миряне-сторожа, чего не случалось видеть даже в женских монастырях. Где же находятся в это время послушники и монахи? Чем заняты? Почему им не вменяется в святое, поистине святое послушание – наблюдать чистоту в храме Божием? Нечего уже и говорить о том, чтобы в штатном небедном монастыре певчий-послушник, вчерашний, впрочем, крестьянин, сам себе вымыл белье, подмел полы в своей келье и проч. Пока он мирянин, он не стыдится никакой черной работы. Но вот он надел подрясник, и вместо смирения он стал барином, по меньшей мере «батюшкой» в собственных глазах. Не есть ли это – явление совершенно уродливое?
Нельзя без скорбного чувства говорить об этом: нет, этого быть отнюдь не должно! Всякое барство, всякое деление труда на черный и белый должно быть раз навсегда изгнано из наших монастырей. Братия должна жить как одна родная семья, где не делятся и не считаются в трудах, где все общее и соревнуют друг друга в общем деле, где сам настоятель есть первый работник, первый молитвенник, первый всем слуга. Он первый является в церковь, на службу Божию, первый в трапезу, первый – на все послушания. Пусть пред его очами непрестанно предносится смиренный образ великих игуменов – Антония и Феодосия Печерских, Сергия и Никона Радонежских и всех святых первоначальников монашества. Таким настоятелем, конечно, может быть только тот, кто духовно возрос в общежительном монастыре, кто опытом прошел все послушания, кто лично может во всем подавать и пример, и опытный совет.
Настоятель-архиерей, настоятель из ученых архимандритов-ректоров едва ли будет в состоянии ввести общежительный строй в монастырь. Слишком много для этого нужно терпения и смирения, и духовного опыта, приобретаемого только опытом же. Надобно быть готовым ко всякой случайности, ко всякой монашеской «скорби». Известно, чего стоило преподобному Сергию ввести в своей Лавре общежитие, хотя тогда штатных монастырей в теперешнем смысле и не было. Сколько он понес скорбей! Ныне люди стали еще слабее, самолюбивее, малодушнее. Ропот, отказы от послушания, бегство более способных иноков в другие обители, где им кажется легче, вплоть до модных «забастовок», – все это надобно предвидеть и по возможности предупредить. А для сего надобно принять некоторые общие меры по всем русским монастырям. Если встретятся непреодолимые препятствия к единовременному введению общежития во всех монастырях в России, то следует, насколько возможно, теперь же приблизить весь строй и быт монастырский к строю и быту общежительному, уравнять, по возможности, условия жизни в материальном отношении для братии во всех монастырях, чтобы не было поводов к переходу из одного монастыря в другой, чтобы те обители, которые не могут быть преобразованы ныне же, не вредили преобразуемым, привлекая к себе братию из оных. Вообще, следует сказать, что пока личный материальный интерес, столь противный духу истинного иночества, не будет устранен из монашеской жизни, пока доходы и разные льготы не перестанут соблазнять слабых и вводить в искушение даже благонамеренных, но еще не закаливших себя в подвиге самоограничения, до тех пор трудно ожидать обновления монашества в России.
2) Зло началось с ослабления дисциплины, с разных послаблений так называемым немощам немощных. В строгой обители существует общежитие. Но вот, не в меру добрый настоятель оказал снисхождение одному, другому брату: разрешил не ходить на трапезу, брать пищу в келью, без особо уважительной причины; стал давать тому-другому по полтинничку, по рублику в месяц на келейные расходы... Это стало известно всей братии. Явились такие же немощные с такими же просьбами. Отказать уже неудобно: «прецедент» создан. Чем дальше, тем больше таких поблажек, подачек: приходится давать уже всем, даже тому, кто вовсе не нуждается, чтобы не было обидно. И вот уже принцип нарушен, является что-то в роде жалованья, как бы уже обязательного для начальства.
Эти послабления привлекают в монастырь лиц, которые не решились бы поступить в него при прежней строгой дисциплине, при прежнем нестяжании. Постепенно братия духовно становится слабее; верные преданиям прошлого, старики, вздыхая о прежней строгости, упрекают начальство за эти послабления, но начальство оправдывается: времена не те, люди не те... А кто виноват, что пришли не те люди, какие прежде приходили, что и прежние испортились? Кто, говоря простым языком, избаловал слабых, кто открыл дверь и нарушению прежней дисциплины, и новым, более склонным к слабостям людям? Состав братии подменяется по вине настоятеля, а настоятель этого не замечает. Не сделай он первого шага к нарушению старого порядка – и люди остались бы теми же, какими были прежде. Монастырь уцелел бы.
Теперь, чтобы поднять его, надо начинать с восстановления дисциплины. Когда все, даже слабые старцы, будут ходить в церковь и трапезу, когда каждому обязательно будет дано послушание, сообразно с его способностями и силами, и наполнится праздное между службами время посильным трудом, когда обленившийся, хотя и пригодный к труду, будет помещаем в общую богаделенную палату, где ему дадут только койку, а из братской кружки он не получит ни копейки, – вот это уже и будет переходом к общежитию, к восстановлению древнего порядка и устава в обители. А вновь прибывающих в обитель на испытание принимать уже не иначе, как под условием общежительных правил. Делать нечего: приходится на время примириться с необходимостью оставить старую братию на штатном положении, но необходимо подтянуть во всех обителях дисциплину. Когда во всех обителях будет строго в этом отношении, то не будет побуждений переходить в другой монастырь и послушникам: везде от них потребуют того же – следовательно, уж лучше жить там, где привык. Вот одна из мер к постепенному переходу монастырей на общежитие.
Дисциплина – душа порядка, а порядок – необходимое условие монастырского благоустройства. С усилением строгости дисциплины, при условии восстановления старчества или, насколько это окажется возможным, правильного руководства в духовной жизни, усилится и приток душ, ищущих иноческого подвига и жаждущих мира душевного в тихой пристани от бурь житейских. Когда причина болезни установлена, надобно ее устранить, хотя бы это и было болезненно для организма. Иначе исцеление невозможно. Может быть, для очищения раны потребуется удаление безнадежных к излечению частей: над этим не следует останавливаться, ведь эти части отравляют весь организм. Нежелающие подчиниться новым порядкам – пусть уходят в мир, именно в мир, а не в другие монастыри, где им места не должно быть даваемо. Может быть, на время придется некоторые обители совсем закрыть: что делать? И нужно будет закрыть; но верится, что они скоро опять откроются, когда минует кризис. В народе жажда духовной жизни еще не иссякла; когда жаждущие увидят, что монастыри обновились, они потекут туда. Дай-то Бог, чтобы это совершилось во славу Церкви Православной и на пользу родного народа!
3) Должно твердо постановить правилом: монастыри существуют для монашества, для спасения душ, желающих подвигом не только внешнего делания заповедей Божиих, но и внутреннего самоиспытания, внутренней борьбы с самим собою, со своим внутренним ветхим человеком, воспитать себя для Царства Небесного. Никаких посторонних, утилитарных целей, хотя бы самых добрых, к сему не должно примешивать. В последние годы и в периодической печати, и в обществе, под влиянием разных свобод и неправославных влияний, всюду вторгающихся в Православную Церковь, распространяются и стремятся проникнуть в среду самих иноков смутные и превратные понятия о самой сущности монашеской жизни и назначении монастырей; много говорено о служении миру со стороны иночества, о преобразовании монастырей по подобию католических орденов с разными миссионерскими, благотворительными и просветительными целями. Опасно для монашества увлекаться подобными суждениями.
Наше православное иночество должно служить миру по своей идее, как высочайший образец любви к Богу и ближнему, в исполнении своих обетов, в полном самоотвержении; такого служения – служения Богу ждет от него православный русский народ; служение это требует полной свободы от каких бы то ни было обязательных житейских занятий, требующих точно определенного времени, а посему навязывать монахам насильственно какую бы то ни было формально организованную благотворительность, вводить в строй монастырской жизни служение в специальных больницах в качестве постоянных братьев милосердия или просветительные задачи, в качестве учителей и воспитателей в школах и приютах, обязательно устраивать при монастырях подобные учреждения на мирской образец – значит подменять сам идеал монашества, гасить истинный дух его, стесняя свободу духовного воспитания формально обязательным внешним деланием.
Это не значит, что монастыри вовсе не могут делать и такое добро для мира: это значит только, что это добро не должно ставить самоцелью для монахов; пусть оно явится, если это Богу угодно, как зрелый плод их духовного преуспеяния, как, например, является старчество для тех же мирян, а не как самоцель иночества. Пусть иноки твердо помнят, что в иночестве главное и существенное, что – прикладное и второстепенное, и что может быть жизненно только как плод доброй иноческой жизни, а не как последствие внешних требований и предписаний. А посему пусть иноки делают посильно то, что не препятствует их главному деланию – единому на потребу – очищению сердца от страстей, их внутреннему духовному воспитанию. <...>
Должно обсудить также вопрос: не следует ли облегчить монастыри в отношении всякого рода обязательных сборов с них на благотворительные, просветительные и подобные учреждения? Говорю «обязательных», ибо в иных обителях, особенно женских, доходит до того, что монахиням приходится буквально ходить по миру или попрошайничать со сборными книжками, а монахам – носить по деревням иконы, чтобы набрать потребную для обязательного взноса сумму. Пусть в конце года власть церковная берет хотя бы все остатки из доходов обители, превышающие приблизительную смету ее расходов по удовлетворению насущных ее потребностей. Но не позволяйте белому духовенству на своих съездах даже заговаривать о каких-либо налогах на монастыри в пользу своих сословных нужд, да и вообще: предоставьте исключительное право архиерею ведать всю возможную со стороны монашества благотворительность. Если архиерей, по обсуждении дела с настоятелем и старшею братией монастыря, найдет возможным взять что-либо из монастырских избытков, то пусть берет, но желательно, чтобы все это шло не на сословные нужды духовенства, а на нужды общецерковные, общеепархиальные, а духовенству отнюдь не следует касаться монастырских доходов. Довольно, что ему предоставлено в некоей мере облагать каждый раз, с разрешения епископа, приходские церкви: надо оставить в распоряжении архиерея хотя бы монастыри, чтобы была какая-нибудь возможность исполнять лично архиерею, без участия съездов духовенства, великие лежащие на нем обязанности всякого рода благотворения и просвещения от лица Церкви, но и это при условии, если только обители будут в состоянии дать ему на это средства, не нарушая основных начал монастырской дисциплины ради изыскания этих средств. Вообще же, пусть лучше иноки будут свободны от заботы, что от них потребуют такую-то обязательную сумму. Такой порядок, с одной стороны, отнимет предлог у настоятелей слишком увлекаться заботами о доходных статьях и попрошайничать, с другой – даст действительную свободу добрым настоятелям все внимание сосредоточить на внутренней жизни обители, на духовном воспитании иноков.
Укажу на один пример: Боголюбов монастырь близ гор. Владимира обязан содержать епископа Муромского, викария Владимирского. Считая кружку, наем домов, стол, прислугу, лошадей – это обходится ему до 10.000 рублей в год. Но чтобы достать эти тысячи, братия весь год ходит по всей епархии с иконами: зимой с двумя, а летом даже с четырьмя. А есть, говорят, обители, откуда за раз выносят до 8 икон, с ними расходится братия, а в монастырях остается только самое необходимое число братии. Какая же это монашеская жизнь? Это странническая, а не монастырская жизнь.
4) Выше мы видели, чем должен быть настоятель в обители: это должен быть питомец монастыря, монах в душе и по призванию. Кто сам, личным опытом, не проходил добрую школу послушнического искуса, тот не может быть добрым руководителем, вождем (игумен и значит вождь) в жизни монастырской, где послушание есть основная стихия жизни. Игумен – не начальник: это вождь, пастырь, идущий впереди душ, вверивших себя его водительству. Посему необходимо освободить монастыри от нежелательных настоятелей, назначаемых по соображениям вовсе не духовного свойства. Говорим о настоятелях – членах консистории, настоятелях – наблюдателях, ректорах и т. п. Прежде всего, следует сказать откровенно, что такие сановитые настоятели в большинстве почти не знают монастырской жизни по личному опыту: знают ее только по книжкам. Может ли иметь нравственный авторитет в глазах братии настоятель, которому каждый монах и послушник если не прямо в глаза, то в душе говорит: «Хорошо тебе повелевать, когда сам ты не испытал нашего положения». А затем, следует принять во внимание, что такие настоятели, по роду своей службы, проводят большую часть времени вне монастыря, покидая его на усмотрение какого-нибудь неавторитетного наместника или казначея; они заняты больше своими внемонастырскими официальными обязанностями, чем монахами. Не говорю уже об епархиальных архиереях, которым не до посещения ежедневных монастырских служб (для них обычно бывает ранняя обедня и коротенькая всенощная в крестовой церкви), они постоянно заняты приемом посетителей, докладами, канцелярщиной, разъездами по церквам и учебным заведениям, даже редко приходится им в своем монастыре совершать и богослужение. В сущности они только ради квартиры и доходов и назначаются-то настоятелями. Что до квартиры, то, если таковая свободная есть, отчего ее не дать такому лицу; доходами тоже отчего не поделиться, если они имеются в излишке против потребностей монастыря; прислугу, стол, лошадей, словом, все потребное, что монастырь может дать, пусть дает; но пусть монастырь имеет своего полновластного игумена – настоящего монаха, который должен отвечать пред епископом за каждого брата, должен всецело отдать себя на служение обители и помимо которого не было бы окольных путей к архиерею, чтобы он, сей игумен, отвечал со старшею братиею за целость всего монастырского достояния, отвечал и лично, не прячась за настоятеля-архиерея, как это нередко делают ныне разные наместники и казначеи, иногда растрачивающие монастырские сбережения якобы из послушания настоятелю.
Само собою разумеется, отнюдь не следует при назначении в настоятели руководиться какими-либо посторонними соображениями, например, дать теплое местечко какому-нибудь неудачнику-ректору или ученому монаху, неудачнику архиерейскому эконому и т. п. Нет, монастыри должны иметь настоятелей – своих же питомцев, а если таковых в обители не имеется, пусть епископ, по совету с настоятелями лучших монастырей своей епархии, избирает достойнейших иноков из других благоустроенных обителей и посылает их на настоятельство ради святого послушания. Повторяю: в сущности все дело в обители зависит от настоятеля да старца, как в улье все зависит от матки. Возможно, что настоятель или игумен монастыря оказался бы не на высоте своего положения. Теперь, в подобных случаях, при назначении настоятелей со стороны, чуждых обители и ее братии, приходится переводить такого неудачника из монастыря в монастырь настоятелем же и тем только разносить вред, какой он принес первому монастырю. Оставить его на покое там же, где он настоятельствовал, не всегда удобно по многим причинам; возвращать туда, откуда он взят, – некуда: часто он до того не жил иноком ни в одной обители. При новом же порядке избрания настоятелей такой неудачник вернется спокойно в свою келлию, где жил до настоятельства своего, и станет в ряды братии тем, чем был доселе, разве только с титулом игуменским, который неотъемлем от него. И для блага монастырей этого следует желать от души.
В отношении назначения настоятелей и настоятельниц в обители немалым затруднением для епископа служит правило, по коему они не только утверждаются, а иногда и избираются и прямо назначаются Святейшим Синодом. Представляется довольно странным, что назначить настоятеля в приход, состоящий хотя бы из нескольких тысяч жителей с двух- и трехштатным клиром, – архиерей может, а назначить своею властью настоятеля в монастырь, где два, много – три десятка братий, он не имеет права, особенно если это настоятель, выбранный братией, как в общежительных монастырях. Этот контроль центральной церковной власти, пред которою во всяком случае не остается же безответственным архиерей во всех своих действиях, иногда очень стесняет его в отношении выбора настоятелей. Являются сомнения: утвердит ли Синод; опасения: не назначит ли неизвестного человека, вроде непригодного к службе ученого монаха? По меньшей мере, следовало бы разрешить архиереям назначать по своему усмотрению исправляющих должность настоятелей и представлять их к утверждению в сей должности не раньше трех лет, пока архиерей не убедится в пригодности им избранного настоятеля.
5) Должно решительно воспретить в монастырях всякое партесное пение и настоятельно требовать, чтобы обители строго держались пения обиходного, самого простого. Партесное пение ведет к необходимости иметь детей подростков, иметь знающих ноты певцов, постоянно заботиться о хоре, снисходить к немощам певчих. <...> Будь в монастырях пение самое простое, каждый вновь поступающий, имеющий голос и слух, легко мог бы привыкнуть к такому пению, становясь за послушание на клирос. <...>
Следует также воспретить, как излишнюю роскошь для иноческой обители, наемных регентов и особенно – наемные хоры. Известно, что такое ныне профессиональные певчие. Известно, как они ведут себя в храме Божием, как смотрят на свое дело. Наемные певцы нередко представляют собою один соблазн своим поведением. Тем паче в храме монастырском ничто не должно быть показным, деланым, искусственным... В пустынных обителях едва ли не за грех почитают даже спевки: слова молитвы, по мнению строгих иноков, должны и произноситься только на молитве, да «не произносится имя Божие всуе», а не на спевке и отнюдь не в концерте – ради грешного, хотя и почитаемого невинным, удовольствия.
Пусть такой взгляд и слишком строг, но в нем чувствуется благоговейное отношение к самим словам молитвы, и опыт Сарова и подобных ему строгих обителей показывает, что обитель без хора певчих «партесников» в нынешнем смысле – обойтись может. Многолетнею привычкою создаются даже известные особые напевы в разных монастырях, напевы, которые любители-композиторы пытаются записывать, воспроизводить, гармонизировать, но все же не могут передать всей их красоты. Укажу на пример: ни один хор не может по нотам исполнить известное троицкое: «Преславная здесь…» – так, как эту стихиру поют в Троицком соборе Сергиевой Лавры. Почему? Думается – потому что у профессиональных певчих все внимание поглощено нотами; смысл слов улетучивается; певчий прет, как машина играет, души в пении не слышно. А монашеский хор не заботится много о нотах; да их и нет пред глазами, он держит только напев; зато у него вся душа поет: иной инок, до глубины сердца тронутый словами священной песни, так музыкально-выразительно оттенит смысл этих, сладостных его душе, слов, как едва ли удастся это мирянину-композитору. И это выльется у него невольно, как голос сердца, как импровизация... Вот что дорого русскому человеку в монастырском пении.
6) Вся жизнь монастыря сосредоточивается, как в центре, в истовом исполнении богослужения. Оно должно возгревать в монахе молитвенный дух, настраивать душу в хождении пред Богом, а потому благоговейное, уставное чтение и пение, неспешное, благолепное служение должны иметь воспитательное воздействие на живущих в обители. Следует опасаться, чтобы отправление богослужения не обращалось в механическое выполнение обряда, чтобы совершители его были достойны своего звания. К сожалению, мир и тут вторгается со своим требованиями в жизнь обителей наших: одному нужна ранняя, другому средняя, третьему поздняя обедни; иной хочет молиться отдельно от прочих богомольцев (какое неразумие! Сам себя человек лишает общения молитвы верующих братий!) Отсюда возникает потребность иметь большее число священослужителей, а как духовно созревших для сего недостаточно, то приходится представлять к рукоположению недозревших, духовно-молодых монахов, иногда даже не безупречной жизни, а иногда и прямо из послушников в одну неделю производить во диакона. Порядок должного постепенного воспитания, таким образом, нарушается, и нарушается не без дурных последствий для таких скороспелых священослужителей-иноков. Это же обязательное служение непременно двух-трех Литургий заставляет иметь и певчих лишних без другой в них нужды. Пусть будет правилом: при возможности пусть служат хоть пять Литургий, а при невозможности довольно и одной. А что скажет мир – на это не обращать внимания. Мир будет роптать, что обедня в монастыре бывает или слишком для мирян рано, или поздно, что нельзя заказать особой обедни и т. п.; но благонамеренные миряне скоро поймут, в чем дело, поймут, что обитель не может в ущерб духовной жизни своих братий и в угоду миру нарушать законы правильного постепенного воспитания иноков. А когда увидят, что и при одной обедне службы Божии совершаются необычайно чинно, благоговейно, благолепно, что не опускаются при этом не только словеса Христовых блаженств, но и вычитываются все святоотеческие поучения, уставом положенные на разных службах, то отнесутся к сему с должным уважением.
7) К сожалению, в монастырях мало обращается внимания на святоотеческие поучения. Между тем посмотрите, с каким вниманием миряне устремляются к амвону, когда монах выходит читать их. Даже простое, монотонное чтение не всегда грамотного монаха оставляет впечатление. Следует только читать не по-славянски, а в русском переводе, причем желательно читать именно по переводу Оптиной пустыни (такие книги, как аввы Дорофея, Иоанна Лествичника, Симеона Нового Богослова и под.). Переводчики – монахи этой пустыни сумели не только точно передать смысл отеческих писаний, но и весь аромат языка подлинника: этот перевод не уступает по своему духу переводу славянскому. А Ефрема Сирина можно читать и по славянскому переводу, как удобопонятному. Но не для мирян, главным образом, следует читать творения отеческие, хотя и они, конечно, будут назидаться, а для назидания самих иноков и послушников. Надо давать им во время продолжительных монастырских служб хоть на несколько минут отдых от напряжения их мысли в слушании молитв; надо самое молитвенное настроение осмысливать, поддерживать благодатным словом отеческим. Иногда можно разнообразить чтения, заимствуя их и из современных учителей Церкви, как, например, из митрополита Филарета, двух Иннокентиев – Херсонского и Московского, Филарета Черниговского и под. Особенно полезны поучения святителя Феофана, Вышенского затворника. Они, подобно святоотеческим творениям, вводят читателя в самое святилище духовной жизни, освящают внутреннюю храмину души, указывают путь к очищению сердца. Грешно не пользоваться чтениями таких творений при монастырском богослужении. Грешно отнимать духовную пищу у братии, выгадывая лишь несколько минут времени опущением их. <...>
Вот те нужды современного монашества, которые очевидны даже и не для монахов: каждый преданный сын Православной Церкви признает их благопотребными, и меры, нами указываемые, по крайнему нашему разумению, благовременными. Но есть ряд вопросов, решение которых полезно обсудить самим инокам. Переходим к ним.
1) Одним из первых, наиболее важных вопросов является такой: не настало ли время, для поддержания монашества в его борьбе с плотью, ввести в обеты иночества совершенное воздержание от всяких спиртных напитков или обет святого Предтечи Господня Иоанна? В сущности сей обет уже заключается в общем обете поста и воздержания – если инок обещается даже алкати и жаждати, то мыслимо ли тут пити и упиватися? – но ради тех благих последствий, коих можно ожидать, не следует ли более определенно и точно выразить его в формуле иноческого обещания в великие минуты святого пострижения? Если в житиях святых и упоминается о вине, то ведь кому не известно, какое это вино? Это не иное что, как виноградный крепкий уксус – говоря по-нашему – который на Святой Горе Афонской ставят на трапезу для гостей ежедневно и примешивают к воде, и это потому, что тамошняя вода не безвредна для питья в сыром виде. С него пьянеть не будешь. Апостол Павел даже советовал своему ученику Тимофею пить такое вино «мало, ради частых недугов». Да и самое цельное виноградное вино имеет самое большое – 8-10°: только иезуитская совесть, в обход здравого смысла, может приравнивать к такому вину нашу водку в 40°, а в западных губерниях, где много евреев, и в 65°! Чистого виноградного вина, о коем упоминается в Уставе церковном и в житиях некоторых подвижников, можно достать только на юге России: оно не выдерживало бы перевозки к нам на север даже и по железным дорогам. Волей-неволей его сдабривают спиртом, хотя бы и виноградным, для удобства перевозки. Значит, нечего и думать о том, чтобы это вино подавалось на трапезе в наших обителях: его с трудом достают для совершения Таинства Евхаристии.
Но иноки не должны думать о такой роскоши: они должны помнить великий пример одного подвижника, который за одну малую чашицу выпитого им в гостях вина, вот этого – слабенького виноградного вина, наказывал себя тремя днями воздержания от воды... Преподобный Серафим Саровский советовал своему другу, старцу Тимону, не только не давать братии вина, но и не держать его в обители. Ведь если бы было постановлено: отнюдь не постригать того, кто хотя бы без опьянения иногда употреблял водку, в чистом ли, в приправленном ли виде – все равно, то ревнующие о спасении сделали бы все усилия, чтобы не пить ее вовсе. Из них по всей России образовалась бы постоянная святая дружина борьбы с народным пороком, уже одним своим примером совершающая свое великое дело. А между тем, лишение водки уж вовсе не такое тяжелое лишение: ведь воздерживаются же иноки от мяса и так отвыкают от него, что даже по принуждению некоторых неразумных врачей не могут его употреблять: так оно становится им противно. Исполнение обета воздержания от водки несравненно легче, для неотдавшихся страсти пьянственной, чем исполнение других иноческих обетов, ибо в природе человеческой не имеет для себя корней. Известно, что в женских монастырях пьянство – совершенно исключительное, уродливое явление, о коем насельницы обители говорят как о своего рода бесновании.
Впрочем, если уж опытные иноки не признают возможным ныне же ввести в обеты монашеские обет воздержания от водки, то нельзя ли, по примеру ветхозаветных Рехавитов и некоторых христианских иноческих общин, даже у нас существующих (на Валааме, например), образовать «союз монастырей безусловных трезвенников», а для всех вообще монастырей решительно воспретить якобы уставом «разрешаемое» употребление водки на трапезе или в кельях игумена. Это мог бы сделать каждый игумен в своей обители, но такое единоличное распоряжение не будет достаточно авторитетно для братии: будет ропот неразумных, ссылки на порядки в других монастырях. Если же такое распоряжение последует одновременно свыше, то настоятели могут опереться на авторитет церковной власти, и со стороны неразумных не будет места ропоту и нареканиям на игумена.
2) Второй вопрос, подлежащий обсуждению иноков, – не следует ли объединить все русские монастыри в один братский союз духовной взаимопомощи с всероссийским архимандритом или даже заштатным епископом во главе. Целью такого объединения должно быть не административное управление, не материальное благоустройство, а именно забота о воспитании доброго иноческого духа в обителях посредством старчества, внутренняя монастырская дисциплина, основанная на добровольном послушании, стройность, полнота, благочиние и благолепие богослужения, уставность и верность преданиям лучших времен иночества. Членами союза должны быть все настоятели обителей, а благочинные монастырей – ближайшими сотрудниками главы союза на местах. Отдельные обители с их уставами, если сии служат к пользе иночества, не должны изменять своему строю и преданиям, но за верностью сему уставу, сим преданиям должен наблюдать глава союза и его органы в каждой епархии. Такое объединение, мне кажется, даст возможность большего воздействия одной обители на другую во многих добрых отношениях. Так, например, иноки, отличающиеся строгостью и опытом духовной жизни, могли бы быть через посредничество союза на виду у церковной власти, которая могла бы посылать их в другие обители за святое послушание для духовного руководства тамошней братии, для обучения древним напевам и разным видам поделий, а главным образом, епископы могли бы через союз находить более или менее благонадежных кандидатов в настоятели монастырей. Иноки, подверженные той или другой слабости и не могущие, хотя и желающие, препобедить в себе эти слабости в своей обители, могли бы, по указанию союза, по взаимном сношении епископов, быть направляемы в обители, где им гораздо легче бороться с сими слабостями. Теперь это возможно только в пределах одной епархии, а тогда область такого взаимообщения можно распространять на всю Россию. При посредстве союза можно будет монастырям предупреждать друг друга (циркулярами) и о наиболее вредных лицах, удаляемых из монастырей по неблагонадежности к монашеской жизни и за пороки, на случай, если бы они пытались обманом найти себе место в других монастырях. Заветом такого монашеского союза должно быть: «братство возлюбите и друг друга тяготы носите». Со временем союз мог бы иметь и свой печатный орган, отвечающий духовным запросам иноческой жизни и, по мере возможности, удовлетворяющий жаждущих ответов в области духовной жизни мирян.
3) Третий вопрос, предлагаемый вниманию старцев иноков: не следует ли во всех епархиях, во всех монастырях, всю внутреннюю дисциплину строже обосновать на началах монашеских обетов, не упуская уклонения от этих начал в сторону самочина? Пусть инок знает, что, куда он поступил, где он положил свои обеты, там он и умереть должен: никаких переходов из монастыря в монастырь по своему желанию, кроме святого послушания, не может быть допускаемо. Пусть раньше, до пострижения, он твердо запомнит это, чтобы сознательно произнести слова обещания: «пребуду неисходно» и проч. При осуществлении выше намеченных нами мер достигнуть осуществления и этой меры будет уже не так трудно. Ведь причинами таких переходов бывают: расчеты материального свойства, которые сами собою сократятся с приближением монастырей к общежительному идеалу; искание большей свободы в общении с миром, происходящее от самочиния и праздности, что также сократится при общежительном строе в обителях, при общих обязательных послушаниях, когда наполнится иноческим трудом праздное теперь время; прикрытие немощей и пороков (знакомство с женщиной и под.), что также устранится при объединении монастырей в один союз; тогда будет одно из двух: или само начальство, если инок искренне желает исправиться, поможет ему в этом – на месте ли, в своей обители, или же переводом в другую обитель, – или же, если монах не обнаруживает искреннего намерения расстаться со своею страстью, он будет твердо знать, что все его поведение, вся характеристика будет известна и в той обители, куда он стал бы проситься, так что, если бы настоятель этой обители вздумал ходатайствовать о его переводе, то ему будет известна и немощь монаха, может быть, стороною, через мирян, о сем ходатайствующего. И такая характеристика должна быть делаема безпристрастно, под строгою ответственностию настоятеля пред епископом, дабы не было возможности «сбывать с рук» негодных монахов в другие монастыри.
4) Следует обратить самое строгое внимание и на умственное развитие иноков в религиозном отношении. Прошли те времена, когда можно было спасаться в монастырях, не заботясь о знании истин веры. В наше время безграмотный монах – явление почти исключительное. Всюду строятся школы, да и само желание поступить в монастырь большею частию зарождается и созревает, как то мы выше сказали, под впечатлением чтения духовных книг и участия в богослужении. Но то образование, с каким простецы приходят в монастырь, большею частию есть только грамотность. То знание учения веры, которое когда-то приобретено ими в сельской школе, улетучилось. Нет ясного представления ни о догматах веры, ни о сущности заповедей Божиих, ни о смысле церковных обрядов и богослужения, ни тем менее – о церковных преданиях, церковной истории, сущности монашеской жизни и обетов. Можно ли ныне извинять это кандидатам монашества, как извинялось в старину?
Стыдно будущему иноку ныне не знать: в чем сущность догмата Божественной Евхаристии, для чего он причащается св. Таин, в чем сила искупительных страданий нашего Господа; стыдно не знать, не иметь ясного понятия о Лице Иисуса Христа, о сущности Его учения, о том, что такое Церковь, ее каноны, ее богослужение, что такое само монашество, его история и основы иноческой жизни... Все это так легко теперь познать, лишь бы было желание это сделать. Посему следует, хотя бы ради испытания произволения будущих иноков, требовать самым настоятельным образом от послушников знания краткого катихизиса, учения о богослужении, Устава церковного, учения о монашестве и его краткой истории. А для сего, прежде чем зачислять их в указанные послушники, следует подвергать их экзамену по Закону Божию, хотя бы в пределах программы церковно-приходской школы. И пока нс сдадут сего экзамена, медлить с принятием их. А чтобы дать им возможность приготовиться к такому экзамену, должно устраивать в монастырях беседы, курсы, школы – назовите как хотите эти уроки Закона Божия; иметь в библиотеках подходящие для сего книги, привлекать в состав братии лиц, способных руководить сим делом, если нет таковых в наличности – из вдовых, трезвых заштатных пенсионеров-священников. Для сей же цели поручить опытным старцам составить список святоотеческих и аскетических писаний, которые должны обязательно иметься в каждой монастырской библиотеке, и не в одном экземпляре.
В наше время умственное развитие иноков в богословском отношении имеет особо важное значение. Всюду бродят непризванные учители, сеют свои плевелы, стремятся совратить людей, особенно ревнующих о спасении, в свои сети. Волею-неволею монашествующим должно всегда быть готовыми дать всякому такому лжеучителю ответ о своем уповании. В местностях, зараженных расколом и сектантством, враги Церкви сами будут вызывать иноков на состязание: было бы стыдно, недостойно православного монаха, не суметь им дать надлежащий ответ. Следует только помнить, что книжное знание потребно иноку не потому, что без него нельзя душу спасти: спасались и безграмотные простецы, а потому, что этого требует время, грозящее многими ересями, этого требует честь Церкви Православной, отовсюду обуреваемой; этого требует, наконец, совесть монашеская: какой же это инок, который, при всей возможности и даже легкости, не хочет познать своей веры, своего упования, который не отказывается читать мирские книги, газеты, а не хочет понудить себя прочитать писания, например, аввы Дорофея или Иоанна Лествичника, не хочет поучаться даже во Святом Евангелии? Не забудем, что преподобный Пахомий Великий требовал от своих иноков знания Псалтыри и Нового Завета наизусть, а в те времена и печатных-то книг еще не было, и достать писаных было трудно. А ныне нужно только одно – усердие и любовь к душеполезному чтению. Вот почему необходимо пред пострижением подвергать послушников повторному, более подробному экзамену, с присоединением некоторых сведений из истории иночества и православной аскетики или учения святых отцов о борьбе со страстями. Следовало бы для иноков составить если не особый учебник, то подробную программу на случай такого экзамена.
5) С прискорбием следует сказать, что в среде монашествующих немало лиц, поправших монашеские обеты, живущих соблазнительно и вовсе не помышляющих об исправлении. Они составляют тяжкое бремя для своего ближайшего монастырского начальства и немалую заботу для епископа. Что делать с такими неисправимыми иноками? Думаю, что им следовало бы объявить, что так как они давно уже перестали и не хотят быть добрыми иноками, то они лишаются и права жить в обители: пусть снимают с себя монашеские одежды и возвращаются в мир. Само собою понятно, что я разумею тех, в отношении коих уже были исчерпаны все меры вразумления и исправления, и которые только издеваются над монастырским начальством. Мы все должны немощи немощных носить, но при условии, если это люди еще не озлобленные, не вносящие разлагающий элемент в среду братства. «Измите, – сказано в Писании, – злаго от вас самих». Лишение иночества и возвращение в первобытное состояние для таковых было бы столь тяжким наказанием, что многие, под угрозою сего наказания, сделали бы последнее усилие над собою к исправлению. Ведь многие из них только потому и отдались своему пороку, что все им сходит с рук, что они остаются безнаказанными и настоятель решительно не знает, что ему делать с ними. Отчаявшись в своем исправлении, они изощряются в изобретении способов удовлетворения своей страсти. В монастыре дорого им только даровое помещение и стол, а если монастырь штатный, то и часть кружки. Оказаться вдруг среди улицы, – ибо еще вопрос: примут ли их там, откуда они ушли и где их назовут расстригами, – оказаться в положении босяка безприютного, без куска хлеба, нередко без умения добыть себе этот кусок – должно заставить задуматься и безпробудного пьяницу, и безсовестного развратника. Вот почему необходимо удалять таковых в первобытное состояние более упрощенным, чем теперь, способом, не прибегая к продолжительным увещаниям и формальному суду консисторий, тем более что они и сами не изъявляют намерения оставить монашество.
6) Следует обратить особое внимание на постоянно повторяющееся явление такого рода: чем монастырь дальше от центрального епархильного управления, чем меньше он зависит от влияния консисторий, контроля чиновников, тем больше расцветает и в духовном, и в материальном отношениях. Очевидно, жизнь на началах чисто нравственных не укладывается в рамки юридических отношений. Известно, что едва ли не самыми цветущими монастырями нашего времени являются: старый Пантелеймонов монастырь на Афоне, называемый Руссик, Ильинский и Андреевский скиты там же, Ново-Афонский Симоно-Кананитский на Кавказе, Валаамский на Ладожском озере, Соловецкий на Белом море, Ульянов на Вычегде... Затем идут также общежительные: Оптина пустынь, Глинская, Саровская и другие. Ясно, что чем больше дается юридической свободы инициативе иноков, тем они энергичнее делают свое дело. И наоборот: чем больше формальных стеснений этой инициативе, тем меньше энергии. Когда все отчеты должны представляться чиновникам на проверку, то поневоле приходится подтягиваться, изворачиваться, чтобы правду юридическую, законную, сочетать с правдою совести, нравственного закона. Волею-неволею, чтобы удовлетворить требования закона нравственного, который для монахов выше всякого закона писаного, ему приходится прибегать к «невинной лжи». Иначе пришлось бы согрешить перед Богом в своей совести.
Вот пример. Покойный наместник Лавры о. архимандрит Леонид рассказывал, что однажды он спросил великого старца о. Моисея, игумена Оптиной пустыни: «Как же это вы, батюшка, пишете в расход на дрова то, что роздано вами беднякам?» – «Ведь народ-то, чадо мое, приносит свои лепты в наше распоряжение, – отвечал старец, – а не консистории, а консистория разве позволит нам раздавать беднякам так щедро, как мы это делаем? Да это – самая невинная ложь и безгрешная!» – заключил с улыбкою авва. Спрашиваем: зачем же так и вязать совесть монахов, если им приходится прибегать к «невинной лжи»? Пусть монастыри отдают отчеты в хозяйственном отношении непосредственно епископам, как это и сделано уже в отношении единоверцев, а епископы могут поручать поверку таких отчетов каждый раз особой ревизионной комиссии, по своему рассмотрению назначаемой, из кого он найдет полезным. Это избавит монастыри и от чиновничьих придирок, и от необходимости разных «приложений» к отчетам.
7) Ни одна из вышеуказанных, а равно и из тех, о коих мы упомянем ниже, мер к обновлению монашества не принесет существенной пользы, не будет животворной без старчества в наших обителях. Старчество есть самый жизненный нерв истинного православного монашества; без него невозможно постоянное воспитание духа путем совершенного отсечения своего смышления; при самом идеальном настоятеле нужен, по немощам нашего времени, старец в каждой обители. Кто знает благодатную силу старчества на опыте, тот поймет, как оно необходимо. Но нельзя умолчать и того, что неопытный старец может принести немало и смущения и даже вреда новоначальным.
Если Бог благословит образование братского союза духовной взаимопомощи, то первою, неотложною его заботою и должно быть развитие института старчества в наших обителях. Кое-где еще теплится этот огонек: надобно от него зажигать светильники по всем обителям. Старец в монастыре – это матка в улье, коей подчиняется сам игумен. Известная монашеская заповедь: «повинися игумену, яко Богу» – применима и в отношении к старцу. В Бозе почивший архимандрит Пантелеймонова монастыря о. Макарий так повиновался своему старцу о. Иерониму, как дитя своей матери. Трогателен рассказ, как однажды, без благословения старца, ибо дело было за несколько верст от обители, на хуторе Каламарии, он подарил болгарскому священнику воздушок, и цена-то коему – несколько копеек. Когда он потом поведал старцу свой «грех», то сей последний показал вид, что гневается на него, стал бранить его, якобы за расточительность, и о. Макарий, сам старец, убеленный сединами, пал в ноги своему авве, прося прощения...
В Патериках много трогательных примеров такого смирения перед старцем. Где есть старец, там тепло инокам: он и в скорби утешит, он и в ссоре примирит, научит, наставит, помолится вместе с иноком. «Будь не отцом, а матерью своим монахам», – говорил великий старец преподобный Серафим Саровский покойному наместнику Сергиевой Лавры о. Антонию. И это применимо к старцу даже больше, чем к игумену, к настоятелю. Настоятель иногда должен быть и формально строг: старец – всегда ласков и добр, любовен. У игумена власть, у старца – любовь. Игумен пригрозит: «Выгоню из обители!» Старец вздохнет, задумается, скажет холодно: «Ну, делай как знаешь!» – и тем даст понять, что ты его обижаешь своим непослушанием, презрением его заповеди... Тоже угроза, но – «не буду любить! живи, как знаешь!» А это больнее, чем «выгоню!» Такому воплощению любви в ножки поклонишься – только бы простил, только бы опять приласкал! Мир не знает радостей иноческой жизни, а когда соприкасается с ними, когда ему дается опытом сердца познать радость общения с благодатным духом старчества, то избранные души потоком стремятся в святые обители, чтобы освежиться, обновиться духом у ног, буквально – у ног любимого старца. И – дивное дело: духовное, таинственное общение с такими старцами не прекращается и по смерти их: ведь любовь никогда не умирает! Вспомните, что говорил своим духовным деткам преподобный Серафим Саровский: «Когда скорбно вам будет, приходите на мою могилку, да всё мне, как живому, и поведайте, и вам станет легче...» И к могилке их стремятся любящие души, и издалека пишут в обитель: «Батюшке родному поклонитесь, на могилку сходите, шепните ему, родному: дочка твоя, сыночек твой скорбит, – помоги, родной!» Вот какая сила благодатная заключена в старчестве. <...>
8) Теперь понятно, чем паче всего, первее всего, незаменимее всяких благотворений должно служить иночество миру грешному – да вот этим старчеством! Старцы должны быть прежде всего духовниками для говеющих мирян. Многие стремятся в обитель очистить совесть покаянием в надежде получить там от опытного старца руководство в духовной жизни. А это и есть старчество. Исповедать может всякий священник. Но, к глубокому сожалению, научить, наставить, как с грехом бороться, как духовных врагов побеждать, – это не всякий священник сможет. Не нужно тут и образования: нужен опыт духовной жизни. Сам искушенный, может и искушаемым легче помочь. Слово от опыта – живая вода, утоляющая жажду души, слово без опыта – вода, писанная на стене. Слово от опыта – чистое злато, без опыта – медница. И таким-то сокровищем обладают и всех обильно наделяют старцы. За то и любит их православный народ беззаветной любовью! За то и дарит обители кто чем богат, хотя бы они и не нуждались ни в чем!
Вот – главная задача служения монастырей мирянам. Понятно, что она далеко не везде выполнима. Понятно, что искусственно старцев не создашь. Но надобно всячески заботиться об их воспитании. Только тогда, когда они появятся в монастырях, появится и настоящее служение иноков миру христианскому. А пока это служение должно ограничиться тем, что возможно и если возможно. Можно в больших обителях, где бывает и большое стечение богомольцев, открывать внебогослужебные беседы в церквах с народом, особенно если есть иноки, способные к этому деланию. Можно устраивать и собеседования с раскольниками и сектантами, если есть достаточно изучившие сектантство и раскол, – в странноприимницах. Можно и должно встречать в обителях богомольцев, как дорогих гостей того угодника Божия, которого мощи в обители почивают или икона имеется чудотворная, руководить их при обозрении обители, поведая все, что поучительно для них из жизни угодника и из истории обители. Следует распространять апологетические и вообще религиозно-нравственные издания, сколько позволяют средства обители. Вот чем пока могут наши обители послужить миру православному!
9) Что касается женских монастырей, то относительно них, кроме уже сказанного, можно пожелать, чтобы во всех них были введены общежития, чтобы сестры не были посылаемы в мир по сбору, чтобы в обителях содержалось столько сестер, сколько обитель может содержать, не прибегая к сборам, попрошайничеству, чтобы духовниками в них были не мирские иереи, а монашествующие, чтобы благочинными были также не белые священники, а монахи. И здесь, как и в мужских, и даже, может быть, еще больше, следует обратить внимание на выбор игумений, на стариц-руководительниц духовной жизни инокинь и послушниц. Не следует допускать переполнение женских монастырей: лучше некоторые мужские, где мало братии, обращать в женские, что, впрочем, уже и делается во многих епархиях. Не следует, наконец, мирянам разрешать строить в монастырях свои дома и поселяться в качестве богомолок или белиц: с ними обычно поселяются другие мирянки и, таким образом, вносят дух мира и его соблазнов в самую среду инокинь. Пусть, если хотят жить вблизи обители, строятся за воротами монастырскими, но отнюдь не в самих стенах обителей. В обителях стихиею жизни должно быть святое послушание, смирение, разобщение с миром, а у мирянок считается позволительным многое, что добрым инокиням кажется соблазнительным и зазорным, например: частое посещение знакомых, иногда музыка, скоромная пища и под.
10) Остается высказать несколько пожеланий нашему ученому монашеству. Обычно ученые иноки ставят себе целью служение Церкви Божией на поприщах учебном, миссионерском и пастырском. Мы от души пожелали бы им, чтобы эти святые цели они поставили вдаль, на второй план; чтобы на первом плане у них была та же великая цель, что и у простых монахов, – воспитание своей собственной души для Царства Небесного, для живого общения с Богом и жизни в Боге. Тогда сами собою достигнутся и вторые цели, ибо именно тогда-то, достигая святой цели богообщения, они и станут способны, пригодны и достойны для служения Церкви Христовой; тогда-то и поймут, что не их личные силы, не их ум, способности и дарования, а Сам Христос в них и через них исполняет им порученное Церковью служение. И только при таком сознании, внутреннем ощущении, будет воистину плодотворно их служение. На опыте они познают великую истину, которую можно выразить так: будь нулем в собственных глазах, и тогда Бог, сотворивший весь мир из нуля, сотворит и тебя благопотребным орудием Своей Божественной жизнедеятельности на земле – в Церкви. Познай и восчувствуй свои немощи, безсилие, ничтожество, и тогда почувствуешь потребность поведать их Богу, и познаешь силу Божию, которая не умедлит явиться на твой призыв – в твоей же немощи. Это и есть путь прямой, путь, коим идет и всегда шло иночество в истории Церкви.
Вспомните великих отцов Церкви: Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоустого и многих других; не прямо из школы выходили они на служение Церкви, а через подвиг пустынного жития. Да и Сам подвигоположник наш, Господь Иисус Христос – а уж Он ли нуждался в предочищении подвигом борьбы! – и Он провел 40 дней в пустыне, в посте и молитве, прежде, чем вышел на служение спасению рода человеческого, – чтобы нам дать пример. Таков закон, Им же установленный, закон жизни духовной. Прежде сам научись, потом выходи других учить. Прежде сам исцелись, потом других врачуй. Только на таком пути ученые иноки будут безопасны от заблуждений духовного свойства; только при таком условии они не собьются с дороги.
Не следует скрывать от них, что тот путь, каким они обычно теперь выходят на служение Церкви, путь неправильный: они начинают с того, чем простые монастырские монахи кончают, и кончают тем, чем сии последние начинают. Они принимают не только пострижение, но и степени священства, до иерейства включительно, нередко на школьной скамье, не пройдя ни шагу по пути послушнического искуса. Учеба не может им заменить этой школы смирения, отсечения своей воли и своего смышления. А по окончании учения их обычно назначают на должности, во всяком случае не дающие благоприятных условий для искуса послушнического, хотя бы они и желали этого. Искус этот для них заменяется только промыслительно, любовью Божией, в скорбях учебной службы, конечно, при непременном условии, чтобы они понимали духовный смысл этих скорбей, а для этого открывали свое сердце, свою душу доброму старцу. И вот, в то время, как простой монах учится смирению в смиренном положении послушника, инок ученый вынужден проходить эту великую школу в положении учителя, инспектора, смотрителя училища и под. В то время как простец находит себе и пример, и назидание, и совет, и нравственную поддержку во всей окружающей его среде, ученый инок несет крест свой большей частью одиноко, окруженный мирянами сослуживцами, большей частью понятия не имеющими о духовной жизни, о внутренней борьбе, о нападениях врага незримого, но для инока часто очень ощутимого. В то время как простой монах идет по ступеням иерархической лестницы постепенно, вооруженный опытом, по крайней мере, смирения и терпения, более или менее способный и других научить тому же, – его ученый собрат сразу становится на верхнюю ступень – священнослужителя и уже там вынужден учиться быть послушником. Уже в старости, закаленный борьбой с искушениями, с треволнениями жизни и нужды, ученый инок становится прост сердцем, достигает того, чему простец учится с первых лет своего пребывания в обители. Надо пожалеть сих трудников спасения, если они искренно хотят быть монахами, если приняли этот образ не ради карьеры, выслуги, высоких и почетных положений...
И, думается, что следовало бы установить в отношении молодых людей, принимающих монашество с целью послужить Церкви без семейных уз, всецело отдаться святому делу апостольскому, некоторые правила. Так, казалось бы: не следует постригать на академической скамье – пусть юноша кончит учение, выйдет из школы, пусть затем, если ищет иночества, идет в благоустроенную обитель, вроде Оптиной пустыни или Валаама; пусть там испытает себя хотя бы в продолжение года, прежде чем полагать обеты иночества; пусть пройдет некий искус наравне с простыми послушниками, в подчинении старцу и всем порядкам монастырским. Пусть хотя малым опытом познает, что такое монастырская жизнь, послушание, старчество, отсечение воли... Потом, приняв иночество, пусть еще проживет хотя бы год в обители, чтобы больше напитаться духом настоящего иночества и, приняв священство, пройти одну-две чреды священнослужения. Ведь ему после придется быть начальником и над монастырями: пусть же хоть малым опытом познает всю суть монастырской дисциплины! А пока он учится в академии, пока он еще студент, не угодно ли ему, как уже обрекающему себя на путь иночества, носить вместо форменной одежды послушнический подрясничек, а все вакантное время – святки, пасху, летние месяцы – проводить не у родных, а в монастыре, принимая участие со всеми послушниками во всех монастырских послушаниях. Все это было бы полезно и в том отношении, что открывало бы «помышления юных сердец»: не ради ли карьеры юноша стремится принять монашество? Не ищет ли он архиерейства, почета, власти? Да испытывает же себя юноша и тако да приступает работати Господу, памятуя, что надобно уготовать душу свою не к почету и карьере, − говорит слово Божие!
Путь иночества есть путь скорбей и тяжелого крестоношения. И Церкви Божией нужны служители – не карьеристы, хотя бы они, по пословице, и звезды с неба доставали, а смиренные подвижники духа, сильные борцы с началом зла прежде всего – в самих себе, а потом уже и в других. Только такие иноки будут способны и других юношей воспитать по образу и подобию своему. Только такие будут и добрыми, беззаветно своему долгу преданными пастырями. Только под руководством таких руководителей наша духовная школа пойдет по пути, ей Богом указуемому.
В заключение хотелось бы сказать о том, что могли бы делать добрые иноки во дни великих скорбей родной земли. Пред моим духовным взором встают величавые образы иноков-подвижников времен злой татарщины и смутного времени самозванщины; вспоминаются подвиги иноков-защитников родной мне обители преподобного Сергия, выдержавшей шестнадцатимесячную осаду от поляков и литовцев, так художественно-просто описанную знаменитым Авраамием Палицыным; я как будто вижу эту богатырскую фигуру Афанасия Ощерина, который на вопрос Патриарха Вселенского: подобает ли иноку сражаться оружием? – мудро отвечает: «Всякому делу свое время есть, Владыко святый! Время молиться, время и от врагов родную землю защищать! А лучших будильников на молитву трудно и найти, как вот эти семь памятей в ногах у меня». И он показывает, где застряли у него эти «памяти» – пули вражеские. А трогательные, душу умиляющие подвиги преподобного Дионисия и его иноков-сотрудников по уходу за больными, которых они подбирали по лесным дорогам после нашествия поляков и кормили, сами довольствуясь овсянкою!..
Но то были исключительные времена, и жили в то время иноки – духом богатыри: о если бы нам хоть малую долю их доблестей духовных себе усвоить!.. А ведь это не невозможно: ведь Господь наш Иисус Христос вчера и днесь, Той же и во веки. Надо только пойти к Нему навстречу – и Он поможет нам сделать всё, что Ему благоугодно будет совершить в нас и через нас! Может быть, времена, нами переживаемые, и кажутся спокойнее тех, когда жили Дионисий и его сподвижники, но кто знает, что готовит нам завтрашний день?.. Отовсюду надвигаются тучи грозные на Церковь Православную, на родной наш народ: братья иноки! надобно готовиться! Проснуться надо, кто спит! Готовиться к борьбе за истину Божию, а может быть, и к подвигу исповедничества! Пусть же предстоящий съезд добрых иноков все свое внимание устремит к заветам монашества: в них и только в них спасение не только иноков, но – кто знает? – может быть, и всей Русской земли. Вспомните же слово Христово: вы есте соль земли, аще соль обуяет – ним осолится? Если мы, иноки, забудем заветы отцов наших, забудем обеты свои, то на что будем пригодны? Разве только на то, чтобы быть выброшенными на попрание людское – ни Богу, ни людям не будем пригодны... И совершится на нас суд Божий: емуже дано много – много взыщется от него! Вспомним грозные послания Господа семи Церквам в Апокалипсисе: вспомним эти слова, как будто к нам обращенные: помяни убо, откуду спаде, и покайся, и первая дела сотвори; аще ли ни, гряду ти скоро, и двигну светильник от места своего, аще не покаешися! (Апок. 2, 5). Особенно грозно слово Божие к Ангелу Пергамской Церкви, грозно, ибо особенно применимо к нашему времени – прочтите его сами... Имеяй ухо слышати – да слышит!
Краткая справка:
Архиепископ Никон (в миру Николай Иванович Рождественский) родился 4 апреля 1851 г. в семье причетника церкви села Чашникова Верейского уезда Московской губернии. Начальное образование будущий владыка получил в Заиконоспасском и в Перервинском духовных училищах. В 1868−1874 гг. обучался в Московской духовной семинарии.
После окончания семинарии Н.И. Рождественский стал послушником Ново-Иерусалимского монастыря, настоятелем которого был его духовный отец архимандрит Леонид (Кавелин). 18 октября 1877 г. Николай Рождественский был определен в послушники Троице-Сергиевой Лавры, куда последовал за архимандритом Леонидом, назначенным ее настоятелем.
В 1880 г. Николай принимает монашеский постриг с именем Никона. 16 мая 1882 г. о. Никон был посвящен в иеродиакона, а 23 мая того же года — в иеромонаха. В 1879 г. по инициативе о. Никона стали выходить в свет «Троицкие листки» − маленькие по объему и дешевые духовно-просветительские брошюры, которые пользовались большой популярностью в народе. Тиражи этого издания доходили до 90 миллионов. Издательскую деятельность о. Никона одобрил святитель Феофан (Говоров).
В 1885 году была издана книга о. Никона «Житие и подвиги преподобного и богоносного отца нашего Сергия, игумена Радонежского и всея России чудотворца», удостоенная Св. Синодом премии митрополита Макария.
В 1892 г. иеромонах Никон был возведен в сан архимандрита, а 15 июня 1893 г. утвержден в должности казначея Свято-Троицкой Сергиевой Лавры.
В 1890-х гг. архимандрит Никон сотрудничал с несколькими периодическими изданиями, в том числе с «Русским обозрением» и «Русским словом». С 1902 по 1917 г. издавал школьный журнал «Божия Нива». Деятельность будущего владыки Никона позволила Лавре приобрести собственную типографию на средства от продажи его изданий.
6 марта 1904 г. архимандрит Никон был назначен епископом Муромским, викарием Владимирской епархии. В конце того же 1904 г. он был перемещен на кафедру епископа Серпуховского, викария Московской епархии и утвержден настоятелем Московского Свято-Данилова монастыря. Резкие политические высказывания и непримиримая позиция, занятая владыкой по отношению к революционным событиям 1905 г., стали причиной перемещения преосвященного Никона на кафедру епископа Вологодского и Тотемского. Являясь почетным членом МДА, епископ Никон в 1909 г. стал организатором и председателем Съезда монашествующих в Троице-Сергиевой лавре. С 1910 г. он издает журнал «Троицкое слово».
29 мая 1912 г. Преосвященный Никон подал прошение об увольнении от управления Вологодской епархией. Тогда же он стал членом Св. Синода, вскоре был возведен в сан архиепископа и назначен председателем издательского совета при Синоде. В 1906−1915 гг. владыка Никон − член Государственного Совета.
В 1916 г. 6 июля Никон был уволен от должности по болезни и поселился на покое в Троице-Сергиевой Лавре. Известно одно из его писем Патриарху Тихону о «гнусном» времени, наступившем после революции 1917 г. Преосвященный Никон отмечает, что в такие дни верные чада Православной Церкви призываются не только к подвигу исповедничества, но и «к несению крестных страданий подобно мученикам первых веков христианства». В своем послании от 15 августа 1917 г. Всероссийскому Церковному Собору владыка Никон утверждал, что если не спасет Россию «особенное чудо Божия Милосердия, то она в качестве великой державы должна сойти в могилу всеобщей истории опозоренная клеймом измены Божию призванию...»
Скончался архиепископ Никон 12 января 1919 г. (н. ст.). Погребен у восточной стены Свято-Духовской церкви Троице-Сергиевой Лавры.
Публикации
Доклады
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ
