Съезд ученого монашества

Материалы к книге о владыке Феодоре (Поздеевском)

9 мая 2015 года исполняется пять лет со дня блаженной кончины епископа Якутского и Ленского Зосимы (Давыдова). По слову Святейшего Патриарха Кирилла, «особое внимание владыка уделял делу подготовки достойных совершителей богослужения и добрых пастырей, способных “дать ответ всякому вопрошающему с кротостью и благоговением”» (см.: 1 Пет. 3, 15). Предметом научного исследования владыки были жизнь и труды последнего перед закрытием настоятеля Московского Данилова монастыря архиепископа Феодора (Поздеевского). С 1909 г. по 1917 г. епископ Феодор занимал должность ректора Московской Духовной Академии, был профессором аскетики по кафедре пастырского богословия. Строгий монах аскет при подборе преподавателей в Академию он оказывал явное предпочтение монашеской братии и священнослужителям. На монашеском съезде 1917 г. внес предложение о необходимости учреждения Всероссийского Союза ученого монашества, а также иноческого церковно-просветительского братства. После февральской революции по требованию либеральных педагогов был уволен с поста ректора.

Рассматривая выступление архиепископа Феодора на съезде ученого монашества, владыка Зосима наглядно показал, насколько деятельной была забота ректора о развитии богословской науки в Московской Духовной Академии и духовном состоянии ученого монашества.

С 7 июля по 14 июля 1917 года в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре проходил Всероссийский съезд ученого монашества. В первый день работы съезда, утром в Троицком соборе, у раки Преподобного Сергия, председателем съезда, архиепископом Тихоном, в сослужении архиереев был совершен молебен Преподобному Сергию. После молебна участники съезда собрались в актовом зале Московской Духовной Академии, где архиепископ Тихон, после пения «Днесь благодать Святаго Духа нас собра», приветствовал съезд краткою речью и, призвав Божие благословение на занятия съезда, объявил открытие заседания, после чего передал председательствование на нем владыке Феодору.

Прежде всего, от лица всех собравшихся было составлено приветственное письмо на имя архиепископа Харьковского Антония (Храповицкого), в котором говорилось: «В первый раз мы, ученые иноки, собрались с разных сторон родной земли на братский съезд в стенах Лавры Преподобного Сергия. До сих пор мы по мере сил и способностей служили Богу и Святой Православной Церкви на разных поприщах. Ныне условия нашей жизни и деятельности изменяются. Всеми жданная и всеми желанная свобода русской Церкви рождается в тяжелых муках и грозит выродиться в церковную анархию. Колеблются канонические основы церковной жизни, презирается церковная дисциплина. Поднимается гонение и на монашество. Невольно рождается вопрос: как дальше жить, как спасать свою душу и как служить Святой Церкви?»

С основным докладом на тему «О необходимости общения ученого монашества с монастырями и жизни в них» на съезде выступил архимандрит Симеон (Холмогоров). Главная его идея сводилась к следующему: пребывание ученого монашества вне монастыря и без духовного руководства, в условиях мирской жизни, вредно для духовной жизни иноков. Безусловно, это доклад был предварительно обсужден с владыкой Феодором, заместителем председателя съезда.

Дискуссии по самым злободневным вопросам жизни ученых иноков продолжались в течение недели. Следует особо отметить выступления архиепископа Никона (Рождественского), иеромонаха Варнавы (Беляева), архимандрита Илариона (Троицкого), который указал на то, что за последнее время высшая церковная власть мало заботилась о воспитании ученого монашества в прямом смысле этого слова; направляя академических монахов по пути церковно-практической деятельности и не давая монахам возможности оставаться на академических профессорских кафедрах, церковная власть тем самым препятствовала серьезной научной работе ученых иноков. Отсюда и получилось, по его мнению, что ученое монашество в настоящее время не близко к богословской науке. Часто даже наблюдается такое нежелательное явление, что ученые иноки относятся к богословской науке или «без должного уважения», или прямо отрицательно – с полною откровенностью в таком именно взгляде на науку. При таком положении вещей, когда среди так называемого ученого иночества нет ученых в собственном смысле этого слова, которые могли бы пользоваться достаточным авторитетом в глазах церковного общества и с успехом руководить разработкой богословской науки в Духовной Академии, архимандрит Иларион находил невозможным передачу одной из существующих Духовных Академий в ведение Иноческого Церковно-Просветительного Братства.

В ответ на это выступление архимандрита Илариона  епископ Феодор произнес следующую, имеющую программное значение, речь:

«Я вполне согласен с о. Иларионом, что наша церковная власть мало заботилась о воспитании ученого монашества и, перегоняя ученых монахов с места на место с назначением их на административные должности, делала почти невозможной серьезную научную работу со стороны ученых иноков. Примеры этому налицо. Но я не согласен с о. Иларионом, что так называемые ученые иноки относятся и относились “без должного уважения к науке”. Нужно поставить вопрос: к какой науке? Я лично всегда держался и держусь той мысли, что направление нашей богословской науки, как она сложилась в Академиях, и не может претендовать на особенное к ней уважение. Я думаю, что нужно строго отличать “богословствование” и “богословскую науку”, которая поставлена в школе на место богословия и претендует на первенство. У нас и нет своей богословской науки. Кто не знает, что наши ученые профессоры усердно занимаются пересаживанием идей научных с протестантского запада, а так называемые ученые работы в большинстве – компиляции с западных трудов. Живое религиозное богословское творчество заменено усердным списыванием с нескольких десятков западных трудов, из коих составляется новинка якобы к русской богословской науке. Извращение в этой области дошло до того, что в научных трудах под строкой в качестве примечаний и ссылок помещается в 30–50 раз больше, чем в тексте и гордость науки составит, если автор ученой диссертации после каждого почти слова отсылает в примечании к тому источнику, из коего он взял это слово или мысль.

Это и понятно, почему наша богословская наука приняла такое уродливое проявление: богословствовать, являть творчество религиозной мысли трудно. Тут кроме умственных дарований нужно еще другое и главное: нравственный опыт, живая вера, связь в личном опыте жизни с церковью, ее сознанием и послушание общецерковному сознанию и вере, как научному критерию. На это наши ученые мало способны.

Они даже отрицают это. Мне по личному опыту помнится такой факт: как-то читал в Совете Академии пробную лекцию один из кандидатов на кафедру, и проводил ту мысль, что православное богословие рождается из нравственного религиозного опыта, от источника духовной мудрости – от Духа Святого, из живой связи с благодатной мудростью Святых Отцов. При оценке этой лекции один из столпов академической мудрости – протестантского пошиба сказал приблизительно следующее: «нам все рекомендуют какие-то новые методы; когда хотят прикрыть свою бездарность, то всегда апеллируют к Духу Святому». Конечно, это было величайшим кощунством в стенах православной Духовной Академии, но это весьма характеризует общее направление нашей богословской науки.

Будучи неспособны к богословскому творчеству в силу полного отрешения в личной жизни и настроения от всего церковного и таким образом от источника всякой духовной мудрости, представители нашей науки имеют единственный выход из затруднительного положения: усвоив исторический метод, они усердно перетаскивают с запада на нашу почву протестантские идеи, сражаются бесконечно и бесполезно с ветряными мельницами, которых на западе у протестантов, не признающих церкви, не верящих никому и ничему, кроме своего разума, – появляется великое множество, топчутся на одном месте, приходя, в конце концов, к тому (по долгу своей службы), что знает ребенок. Этот путь богословской науки полезен для ее представителей и тем, что дает им лавры дешевой популярности за чужой либерализм, делает их героями мысли, особенно когда сверху погрозят на них пальцем.

И вся история нашей школы трагична этим именно стремлением ее работников: отрешиться в своей научной работе от начал церковных, от пути богословствования, который указан свв. Отцами, – уклониться от работы, созидающей и обогащающей церковное сознание богословскими идеями, на легкий путь критицизма, сомнений и взятого на прокат с запада либерализма.

Это составляет скрытую, движущую силу и в так называемой школьной автономии, к которой теперь так стремятся. Сдвинуть Академию с тех более или менее церковных рельс, на которых она доселе старалась держаться и поставить ее на новые рельсы, на которых она должна катиться вне всякого контроля со стороны церковной власти, – вот задача автономии.

Нужно считать эти новые рельсы, на которых ставится Академия, опасными и гибельными для нее, как церковного учреждения.

Смотрите, что было первым жестом автономной Академии. Требование возвратить в нее профессоров, уволенных прежней церковной властью за несоответствие их деятельности задачам Духовной Академии. Требование полной независимости от высшей церковной власти только в некоторых случаях. Вероятно, эта зависимость обусловливается только страхом за жалование, прибавки и пенсии.

Разве можно с точки зрения церковной идеи, чтобы высшая церковная школа не состояла в каноническом и административном подчинении местному Архипастырю. Что за страх перед этой зависимостью. Ведь, если Академия должна служить Церкви, то все церковное устроение должно быть ей не чуждо. А если она мыслит себя служащей не Церкви, как это было по № 1-му прошлого устава, а только “науке”, как это говорится в положениях об автономии Академий, то зачем эта “наука”? Нам нужнее Церковь, а не наука, без которой Церковь может существовать.

Какое направление примет наука в Академиях при автономии судить нетрудно, ибо она зародилась в той нездоровой стихии, которую называют революцией, которая в приложении к церковной жизни в руках насильника Церкви – обер-прокурора сказалась извращением основных понятий о христианстве, о Церкви – в виде нелепого провозглашения демократического христианства, свободной, народной церкви и т.п.

Тенденция автономной академии – вполне ясна, когда она желает и ректора только “предпочтительно в священном сане” (нужно читать скрытое желание – “предпочтительно в светском звании” и когда она свободно раскрыла двери для людей всех званий, разрядов и дипломов без экзамена. Прежде, когда я защищал доступ в Академию священников, меня упрекали в деморализации Академии, в тенденции понизить ее научность, а теперь проповедуется теми же лицами большая деморализация науки и Академии. Я был всегда сторонником аристократизации академической науки, в священниках-студентах видел прекрасных работников, что и оправдалось; видел в них силу церковную, устои церковности в Академии и пр.

Академию я всегда считал и считаю, прежде всего, строго церковной школой, служащей Церкви, а не отвлеченному понятию. Считал и считаю профессоров обязанными не пересаживать к нам западных ученых и на их спинах зарабатывать себе степени и оклады, а главным образом любить свою Церковь, веру, и в духе Православия богословствовать, а не лепетать взятые на прокат чужие мысли в угоду дешевой популярности.

От автономии я не вижу для Академии пользы, а только вред. Вот почему я нахожу необходимым, чтобы, хотя одна из 4-х академий не была затронута этой реформой на началах автономии, а была реорганизована на началах строго церковных в быте, в уставе, в программе, в составе профессоров и пр. Я не требую, чтобы она была только из монахов; я нахожу вполне возможным, чтобы в ней были и монахи, и белое духовенство, и профессоры-миряне, но все единого церковного духа и настроения. Такая Академия может быть рассадником и оплотом ученого монашества и будет ли она в нашем Иноческом Братстве и как будет, или не будет совсем – это вопрос не так важный».

На съезде было выдвинуто предложение о необходимости учреждения  Всероссийского Союза ученого монашества, который бы координировал всю работу своих членов. Было признано, что союз необходим для внутреннего единения ученых иноков между собой для более плодотворного служения Церкви и для братской взаимопомощи. Постановили: Всероссийскому Союзу ученого монашества приписывается наименование: Иноческое церковно-Просветительное Братство»; по имени центрального братского монастыря. Членами Братства могут быть иноки с образованием не ниже среднего, которые записываются в члены Братства по желанию, а также и иноки, которые хотя не имеют и среднего образования, но заявили о себе просветительскими трудами и по своему развитию и ревности будут признаны Советом Братства быть достойными его членами. Члены Союза не связаны какой-либо особой внешней дисциплиной кроме общемонашеской; в каноническом отношении они состоят по церковным правилам в подчинении единому местному епископу, а в осуществлении своих специальных задач находятся под руководством Союза. Съезд признал необходимым иметь свои специальные монастыри. В качестве таковых, кроме Александро-Невской Лавры, Съезд указал Новый Иерусалим, Григорие-Бизюков монастырь Херсонской епархии и Князе-Владимирский в городе Иркутске, а также Московский Миссионерский Покровский монастырь для внешней миссии и было признано целесообразным при одном из монастырей Братства иметь школу типа духовной семинарии. На Съезде решили ходатайствовать перед Поместным Собором о передаче одной из Духовных Академий Братству ученых иноков. Также на обсуждении Съезда ставился вопрос, какая из существующих Академий с большим успехом может осуществлять свою прямую задачу, находясь в ведении Братства. Большинством голосов (сорок против десяти) было признано целесообразным высказаться за Московскую Духовную Академию.

На этом съезде владыка Феодор был избран в качестве делегата от ученого монашества в Предсоборный Совет, а также делегатом на Поместный Собор Русской Православной Церкви 1917–1918 годов. Ему также было поручено взять на себя заботы о создании временного организационного бюро по делам проектируемого Съездом Иноческого Церковного Просветительного Братства из ученых иноков по его усмотрению, и стать во главе этого бюро».