Даниловские дни памяти

23 октября – день памяти последнего перед закрытием настоятеля Данилова монастыря архиепископа Феодора (Поздеевского). Это день его расстрела в 1937 году. Вместе с Владыкой были расстреляны его духовный сын и даниловский насельник иеромонах Спиридон (Пиуновский) и священник Виктор Поздеевский – двоюродный брат Владыки, которого за две недели до этого арестовали, приговорили к расстрелу и привезли из Кинешмы в Иваново, видимо, специально, чтобы расстрелять их вместе. Через несколько дней – 27 октября – был расстрелян один из самых преданных учеников и сподвижников владыки Феодора – архимандрит Поликарп (Соловьев). Это особый день для братии и прихожан Даниловой обители.

А 25 октября – день памяти даниловской прихожанки 1920-х–30-х годов схимонахини Даниилы (Прасковьи Емельяновны Мачкиной). Она умерла уже в наше время, 15 лет назад. И именно бладагодаря ее воспоминаниям, мы узнали многое о Данилове того времени. Духовным отцом Прасковьи Емельяновны был один из даниловских духовников архимандрит Серафим (Климков). В 1932 году они с мамой тайно приютили в своем деревенском доме владыку Феодора (Поздеевского), что было для них очень опасно. Паня, как все ее называли, свою жизнь полностью посвятила Богу, жила только верой, работала только в храмах, любила Данилов, была надежной помощницей многострадальной даниловской братии: ездила к ним в ссылки, отвозила письма, посылки. Ей полностью доверяли, она выполняла самые ответственные поручения. Во время войны матушка и сама прошла лагеря, правда, как она сама говорила, «всего» 5 лет, в то время как всем давали 10, и отбывала она их «как в санатории жила»: пекла хлеб в лагере – и все это «за Владыкины молитвы».

Мне посчастливилось знать матушку в последние три года ее земной жизни. Я приезжала к ней в Выхино попить чайку и послушать рассказы о Данилове. Матушка рассказывала очень живо и интересно. Слава Богу, я догадалась приезжать с диктофоном. Матушка сначала настороженно к нему относилась, но потом разрешила записывать. Хотя последние 15 лет матушка была на костылях – перелом шейки бедра, при этом она обязательно к приходу гостей готовила какое-нибудь угощение, – например, любимые отцом Серафимом рыбные котлетки. Я ставила диктофон прямо на стол, между посудой, мы трапезничали и беседовали. Все, что матушка рассказывала, каждая мелочь, необыкновенно ценно, потому что проникнуто тем настоящим даниловским духом, который она в себе несла, – неповторимым духом старого Данилова.

Диктофонные записи голоса матушки передают ее живую речь, пересказать все это так ярко по памяти было бы невозможно. Благодаря этим рассказам узнаешь очень много интересного из жизни даниловцев, владыки Феодора, слышишь его подлинные слова. Ведь матушка все это знала не из третьих рук, она рассказывала о том, что слышала сама, своими собственными ушами. А память у нее и в 90 лет была прекрасная, как это бывает только у людей с чистой душой. В этом я потом неоднократно убеждалась, когда какие-то ее слова подтверждались архивными данными. Мы очень мало знаем о жизни даниловской братии того времени – воспоминаний об этом других людей почти не осталось, а все их собственные письма и записи безвозвратно поглотили следственные дела. Поэтому так необыкновенно ценны для нас эти бесхитростные, но такие живые и непосредственные рассказы матушки Даниилы.

Зам. главного редактора издательства Данилова монастыря

Татьяна Петрова

– Когда я говорю о Владыке, вот странно, чувствую, что вот он – передо мной стоит. Я смотрю-смотрю: «Владыченька, милый, что ж ты со мной не поговоришь-то?»

Была у меня Владыкина фотокарточка, а теперь пропала. Рядом с отцом Иоанном Кронштадтским стояла, также за стеклом. Там он был с крестиком на клобуке, – значит, уже архиепископ. Куда-то пропала.

Когда Владыка вернулся из ссылки в Лодейное Поле, Свирьлаг1, к нам пришла мать Ермогена2 и попросила маму: «Благословите, чтобы владыка Феодор приехал отдохнуть к вам в деревню, уж очень он в ссылках измучился». У нас дом был в деревне – целая башня: двухэтажный, низ каменный, верх деревянный, дерево хорошее было, окна выше роста человеческого, света много. А мама говорит: «Я ведь не хозяйка, у меня хозяин – папочка. А вдруг что случится?» А мать Ермогена говорит: «Передайте ему – за Владыкины молитвы ничего не будет».

Когда мама стала говорить об этом папочке, он и говорит: «Ну, ты совсем у меня… Все ваши знакомые такие умные, а вот чего вы у меня такие дураки? Как ты не понимаешь? Вас у меня шесть человек, работаю я один. Если Владыку к себе возьмем – меня тут же посадят. Что ж вы без меня делать будете? Вы с голода все подохнете. Какие вы чудные?! Я прямо не понимаю». А мама говорит: «За Владыкины молитвы ничего не будет».

…Вот пришел к нам Владыка, проездом, с папочкой поговорил, познакомились, очень они друг другу понравились. Мне Владыка говорит: «Пань, тебе никакого старца не надо. У тебя отец идет по Закону Божию».

Папочка Владыке процитировал: «У Исаака было двенадцать сыновей» – и всех до одного перечислил. Я говорю: «А я ни одного не знаю, как зовут». Владыка говорит: «Отец – вот тебе и старец, никого тебе больше не надо, никакого старца». – «Хорошо», – говорю.

– А Вы тогда уже были чадом отца Серафима (Климкова)3?

– Была уже у отца Серафима. Просто отец Владыку очень утешил, что тот Библию хорошо знает. Папочка все-таки окончил земское училище. В то время дети едва кто только первую ступень оканчивал, а он четыре класса прошел, был заведующим в магазине Кузнецовского фарфора.

В общем, мамочка разрешила в своем доме побыть. Приехал Владыка… А там зависть такая была кругом! Председатель колхоза невозможно злой был: «Приехали, живут без прописки». В район подал заявление: люди живут без прописки. Это год 32-й. Приехали из Каширы, проверили документы, сказали: «Дедушка, живи спокойно, никто не имеет права тебя трогать. Документы у тебя все нормальные. Ничего не бойся, только живи». Он, бедняга, конечно, уже был напуган. Ведь все время – ссылка, тюрьма, ссылка, тюрьма. Они ведь ему передохнуть не давали: только выйдет из тюрьмы – в лагерь, из лагеря придет – тут же опять забирают. В тот же день опять забирают. Они же ему не давали совершенно покоя.

Да, надо сказать, как я Владыку один раз во Владимир провожала. Владыка две службы в монастыре прослужил, и на третий день Рождества за ним пришли4. А он был близ Данилова, у Клавдии Васильевны5, у нее парадное выходило на улицу, а сзади калитка была во двор. Они, как только вошли, говорят: «Мы – иподьяконы, мы хотим попросить его служить». А на столе стояла его карточка, они карточку-то прямо схватили. Она говорит: «Ну, я теперь вижу, какие вы иподьяконы», – а Владыке как-то смогла шепнуть: «Владыка, уходи сейчас же». И он задним ходом, калиткой, вышел и ушел. Там, в низочке, еще одна верная семья жила. Дали ему пальто, шапку меховую, и он ушел. А потом кто-то ко мне приходит и говорит: «Владыка просит, чтобы ты пришла». Я прихожу туда к ним. «Вот, Паня, послужил три службы, больше не дали. Иди, – говорит, – возьми билет во Владимир. Бери и себе, сегодня уедем».

Сейчас в поезде готовая постель, а раньше постель с собой надо было везти. Ничего не было, только полка деревянная. Прихожу. «Ну, пошли». Поехали на вокзал, с постелью, сидим, послышался мне голос М.6, я так прямо вся похолодела: «Владыка, лезь на третью полку. Быстро!» Он вскочил быстро, закрылся постелью. Я сижу – ни жива ни мертва. Если, думаю, он сейчас увидит меня, то поймет, что здесь и Владыка. Господи! Матерь Божия, пронеси, Владычица! Неужели конец? Я оглянулась, смотрю – прошел ли, а там никого нет. Вот как враг – показал его голос, вот прямо голос М. Это был не он. Потом все успокоилось. Владыка спрашивает: «Ты почему меня на третий этаж загнала?» – «А мне показался голос М.».

Приехали во Владимир полвторого ночи. Луна. Адреса у меня нет, адрес у Владыки. Извозчики были в то время. Подошел к извозчику: «Свободный?» – «Свободный». – «Задний Боровок» – «Садитесь». Приезжаем к дому. Извозчик спрашивает: «Какой номер дома?» – «20» (по архивным материалам дом № 21, но все-таки надо отметить, что память у матушки необыкновенная. – Ред.) – Как раз на берегу какого-то ручья. Отец Димитриан7 всегда смеялся: «Поселился на реке, по которой гусь пешком ходит».

Владыка подошел, позвонил, вышел кто-то, спрашивает: «Кого?» Владыка: «Отца Владимира». Тот отвечает: «Отец Владимир на приходе». – «Ну, матушку». – А тот спрашивает: «А кто спрашивает?» – А Владыка и отвечает: «Архиепископ Феодор». Я прямо опешила: «Владыко, что ж вы наделали-то, что ж вы наделали?!» – «А что?» – «Вы же не знаете, кто там спрашивает, вы же не знаете, и я не знаю. Отца Владимира нет, и матушка не вышла. Боже мой, Боже мой! Если бы я знала, я бы Вас не пустила звонить».

Выходит Марья Васильевна: «Пожалуйста, пожалуйста, Владыко, там две комнаты, все спокойно, все на месте. Раздевайтесь, чувствуйте себя хозяином. Это все ваше, все уже уплачено».

Он разделся. А мне-то и раздеваться уже некогда, мне надо на поезд успеть, надо бежать, чтобы в восемь часов быть дома. Владыка провожал.

– Писем от Владыки у Вас, конечно, не осталось?

– Нет, ничего не осталось. Какие письма?! Все было изъято или сами уничтожали!

Вот когда мы были в Даниловом монастыре у отца наместника, сидим мы у отца Алексия – я, отец Михаил (Карелин), и отец Алексий спрашивает: «Ну, так как было у Владыки-то?» Я говорю: «Вы, отче, забываете, что мы девчонки были, а он – Владыка. Нас не пускали во Владыкины покои. Мы знали только, что были там покои архиерейские, а потом, когда все закрыли монастыри, они жили все в покоях Владыки, разгороженные занавесочками друг от друга. И все, что было».

Владыка очень простой был в обращении с людьми. Когда он был у нас в деревне, очень любил, чтобы все время самовар шумел, и вот, пока печку топишь, он все напоминает: «Параскева, самовар помирает». Я бегу скорее уголь подсыпаю. В чашки разливать всегда любил сам. Вечером чай пил с топленым молоком, сам разогревал себе молоко и наливал чай. А в чай клал, когда были, розовые лепестки. Иконы в праздники Богородицы всегда убирали гирляндами из роз, вот он потом розы соберет, высушит и в чай кладет. Чай был душистый! Если спросят: «Интересно, что это за чай вы пьете?» – он отвечал: «Чай мы пьем свой. У вас такого нет и не будет». А чай был душистый от роз.

А матушка моя, она у меня простая такая была, как-то его спросила: «Владыко святый, вот ведь Вы за свои страдания получите Царство Небесное. А мы-то грешные...» – «А вы за то, что принимаете нас. Это великий подвиг. Это вам воздаст Господь, потому что такое время, когда люди боятся даже здороваться, вы нас принимаете. Господь не оставит. Нет-нет-нет, Вас Господь не оставит». И мамочка успокоилась.

…Владыка поднимался всегда рано, вставал в красный угол и все вычитывал наизусть. Пока он все прочтет, мамочка печь истопит, что-нибудь к завтраку обязательно испечет – или бисквитный пирожок, или лепешечек каких-нибудь. Когда он помолится, надо, конечно, чайку попить. Он так ослабел – все время в ссылке. Поставим самовар, попьем, и он опять начинает Богу молиться. А мамочка говорит: «Владыченька, а ведь мы чаю попили». А он: «Ну и что же, разве, попивши чаю, нельзя Богу молиться? Нет-нет, можно». Ну, можно так можно.

Мать Ермогена все время что-нибудь придумывала – старалась как-то Владыку утешить. Кровати были деревянные, матрасов, перин тоже в деревне не было. «Сейчас, Владыко, я тебе сделаю гамак». – «Не мудри ты, не мудри! Благодари только Бога, что не в лагере!» – «Нет, Владыко, я тебе сейчас сделаю гамак». Ну, сделала она гамак – он с гамаком вместе и провалился. А вытаскивать-то кто его будет? «Я тебе говорил, а ты все не слушаешь. Я же тебе говорил: ничего не делай. Мне очень хорошо на кровати. Нет – “хочу гамак”. Мало ли что ты хочешь? Вот тебя Господь и наказал – теперь вытаскивай».

– Болел Владыка?

– Болеть мы ему не давали, всячески старались его поддержать. У нас корова была, парным молоком его поили. Если не хочет парного – прокипятим. Владыка очень любил томленое молоко. Бабушка печку натопит, натомит – даем томленого молока. Питался Владыка очень просто. Как утром встанем, спросишь: «Что готовить?» – «Щи и кашу». – «Так ведь это же вчера было!» – «А что тебе еще надо?» – «Да нет, может, еще чего-нибудь хочется?» – «Щи и кашу». Щи кислые постные, а каша черная, гречневая, с молоком или морсом. Очень просто питался. Присылали ему из Ветлуги посылки его сестры старые, и он всегда, получая эти посылки, плакал: «Ведь я им должен помогать, а они в таком возрасте меня содержат!» Присылали грибы сушеные. Мы с Владыкой за грибами тоже ходили, помню, как он собирал грибы. «Владыченька, мы такие грибы не собираем. Смотрите, они уж “говорят” – их сожмешь, а они – пых!» – «Так ведь это тоже гриб!» – «Владыченька! Так надо же хорошие, белые надо собирать, а серые не берите, не надо. Бог с ними! Пусть они растут!»

Или вот еще что присылали – свеклы сварят, разрежут ее на куски и повялят в печке. Владыка получает посылку: «Пань! Цукатов хочешь?» – «А какие у Вас, Владыко, цукаты?» – «Откуда у него фрукты?» – думаешь. – «Сейчас я тебе дам», – и сует мне свеклу. Владыка очень любил пошутить. Над матушкой Ермогеной все время подшучивал, а она ведь губернаторская дочь была, воспитание получила!8 А Владыка видит, что матушка какой-то едой увлеклась, а у нас к чаю обязательно что-нибудь было испеченное, вот он посмотрит-посмотрит: «Да, мышь, наверное, вкусная, раз кошка за ней так бегает». Она все бросает: «Владыко, не говорите так…» – «А что я сказал? Ведь это же правда! Что ж ты испугалась-то?»

– А про лагерь Владыка что-нибудь рассказывал?

– В лагере что он испытал – Боже мой! Один раз мать Ермогена собиралась поехать к Владыке в ссылку, говорит: «Матрена Флоровна (это моя мама), отпустите со мной Паню». Почему попросила? Может, у нее тяжелая клажа была – не помню. Но почему-то в этот раз одна она не поехала. А там так – доедешь до определенной станции, а дальше начинается зона, где только заключенные ездят и вывозят из леса древесину. Нам туда дороги нет, там только заключенные. Мы в вагон залезли, и тот, кто сопровождает поезд, на наш вагон наложил пломбу. Едем дальше. Боже мой! Я вся дрожу, думаю – куда же они нас привезут? С лесом вместе свалят – вот тебе и смерть, и костей наших не найдут. Едем дальше, батюшки родимые! На каждой станции простукивают – ловят беглецов. А мы дрожим, разговаривать нельзя. Услышат – снимут и отправят вместе с заключенными. Вот уж страху натерпелись!

Ладно. Приехали. Матушка Ермогена говорит: «Сейчас у Владыки час обеда». Она такая ушлая была (это, видимо, в смысле шустрая и ловкая. – Ред.), где уж она доставала денег – я не знаю, но из лагеря она приводила Владыку на частную квартиру обедать. Привела его обедать, он в лагерном халате брезентовом, снял, бросил на пол. Она тут же подняла – одежда Владыки, архиерея, нельзя, чтобы на полу лежала. Вот, значит, обедом покормили мы его, он и говорит: «Пойдемте посмотрите, где я работаю». Пришли – на берегу реки Свири огромные кучи цепей, и он их караулит. А там сильные ветра были и очень холодно. Думаю: «Кто их возьмет? Кому они нужны?» А его, бедного, караулить поставили на страшном ветру.

...Когда меня арестовали в 1942 году, то обо всех спрашивали. Я им говорю: «Я знаю, что вы меня взяли за веру». – «Мы за веру не берем». – «А за что же ты меня взял, скажи, пожалуйста: я поездов под откосы не пускала и никаких диверсий не совершала. За что ж ты меня взял? Только за веру».

Обычно они карточку чью-нибудь показывали: «Вот этого знаешь?» – «Знаю». – «Как ты его знаешь?» – «Так, он ведь был настоятелем Данилова монастыря, а я в церковь ходила. Я знаю все его проповеди, как он говорил, помню все его службы».

Службы Владыки никогда никто не пропускал. Два часа мог проповедь говорить, муха пролетит – слышно, никто с места не сдвинется, все будут стоять до последнего.

Следователь спрашивал: «Чем он вас привлекал? Когда про власть говорил?» – «Это к нему не относится. И к нам тоже не относится. Он говорил проповеди на Евангелие, во всяком случае, власти он никогда не касался». – «Как же так – не касался? Ведь он все время от власти страдал, и что же – он никогда власть не ругал?» – «Никогда не поминал». Даже в НКВД удивлялись его мужеству – что он страдал, но никогда на поклон к властям не шел. Он все терпел. Говорил: «Положено нам все терпеть». И нас тоже учил все терпеть.

В Данилов ходил, в основном, народ простой, поэтому Владыка исключительно простые проповеди говорил. До всех доходило. Он плачет – и все плачут. У нас был еще отец Михаил – тот очень любил богословские проповеди говорить. Была такая Валентина, она была в Данилове бухгалтером, так она встанет впереди и рот разинет. Кончит отец Михаил проповедь, мы ее спрашиваем: «Валь, что отец Михаил говорил-то?» – «Я не знаю». – «Так ты же первая, рот разинув, стояла. Что ж ты около него первая стоишь, а ничего не знаешь?» Отец Михаил только богословские проповеди говорил. А никто ничего не понимал.

А Владыка на прочитанное Евангелие говорил. Про жизнь говорил: «Все идет по плану – будет еще хуже».

– После закрытия даниловских храмов вы куда ходили?

– Владыка разрешал ходить только в такие храмы, где власти не поминают. Говорил: «Если в монастыре станут поминать власть – меня пусть не поминают». Говорил: «Где Сергия (митр. – Ред.) поминают – там еще можно молиться, а где власти поминают – туда не ходите». Мы и не ходили. Мы молились дома, никуда не ходили. Во всех церквах были обновленцы, а мы молились дома.

– А когда начали ходить в храмы?

– После войны, когда заступил Патриарх Алексий I. Но мы все равно часто дома службу правили. У меня все книги были, я всегда старалась приобретать богослужебные книги. У меня были девчонки – одна первым голосом пела, другая – вторым. Они поют, а я читаю.

Следователь – такой глупый был! – вызвал и стал спрашивать, показывает на какого-нибудь Владыку: «Это владыка Амвросий?» – «Я знаю владыку Амвросия – это не владыка Амвросий». А я ж всех владык видела, знала наперечет. – «А ты что, архиерей?» – «Нет, не архиерей». – «А как же ты правишь службу?» – «Да, я правлю службу, но я не архиерей». А меня девчонки всегда Архиереем звали. – «Ты ведь службу всю знаешь?» – Это, значит, по цепи кто-то сказал. – «А ты сама себя архиереем не считаешь?» – «Сама себя архиереем не считаю, а люди называют – да». Свои книги были, мы со своими книгами и с певчими придем, кто попросит Канон Великий читать, скажут: «Ко мне приходите». Ну, соберутся 10–15 человек, одна читает, а они все поют.

Причащались мы раз в месяц, как батюшка благословил, кто-нибудь приезжал из священников, отец Павел (Троицкий)9 чаще всего был. Приедет, причастит всех и опять уезжает. Отец Павел – какой у него голос был! До сих пор у меня в ушах его голос! Как они антифоны читали! Когда после чтения Евангелия антифоны читают, перекличкой – один куплет М., а один – отец Павел, а у него был сильный баритон. Господь говорит Иуде: «Я ли тебя чего лишил? Лишил ли Я тебя чудотворения? Не омыл ли Я тебе ноги? И ноги Я тебе омыл, и не лишил тебя чудотворения». А отец Павел: «А злочестивый Иуда не восхотел разумети», – громко так, чисто, резко, – «А злочестивый Иуда не восхотел разумети!» Да, все Господь ему, М., разъяснял, и все равно он не уразумел.

– Владыка считал, что Церковь не должна общаться с богоборческими властями? А если эти власти уничтожат Церковь?

– Владыка говорил: «Держите, сколько можете. Но ничто нечистое да не входит в Церковь». Как они изощрились: всякая власть от Бога – и все хорошо! Владыка говорил: «Неправильно это, неправильно!» Он за это 20 лет не выходил из тюрьмы: тюрьма – ссылка, тюрьма – ссылка. Вот сколько он страдал! И расстреляли в 37-м.

– Владыка считал, что Церковь не уничтожат?

– Нет, не будет этого. Господь сказал: «И врата адовы не одолеют ея» (Мф. 16, 18). Церковь будет существовать. Конечно, силы нужны, борьба нужна. Если будет, говорил, правильная жизнь – Господь сохранит Церковь.

– А как Владыка относился к тем, кто все-таки поминал власти?

– Он с ними не сообщался. Он считал, что этого делать нельзя. Говорил: «Если будете поминать власти, то мое имя не поминайте».

– Владыка строгий был?

– Он очень простой был, очень простой. Строгий был, но справедливый. Вот я посмотрю на его карточку – точь-в-точь он сидит: очень спокойный, рассудительный, как будто он никогда ничем не возмущался. Нет, возмущался.

Я очень озорная была на язык. Язык мой виноват. Нам тогда надо было уже уезжать из деревни – мы уезжали всегда до Покрова, – а он не дает. Не то чтобы прямо так и говорит, но уехать мы никак не можем. От нас можно было на Зарайск, можно было на Озера, можно было на свою станцию. Куда ни поедем – нигде нам ходу нет, приезжаем обратно. За 15 километров до Озер поехали – мост развели, и через реку нет езды, приезжаем опять обратно. До Зарайска – там тоже мост развели, приезжаем обратно. А я ведь такая «умная» была (что мне за это на том свете будет – не знаю), я говорю: «Владыка, что ж Вы нас мучаете-то?!» – «Что ты, Паня, я тут ни при чем!» – «Как же Вы ни при чем, разве я не вижу? Вы не даете благословения – нам нет дороги. Куда мы ни поедем – обратно приезжаем, куда ни поедем – обратно приезжаем. Чья же это работа? Ваша. А ведь у нас там папа. Он волнуется, нас ругает: “Что вы там сидите?” У нас там младшие дети». – «Это ты права, конечно, права. Ну что с тобой поделаешь?! Поезжай». Приехали мы на свою станцию, и нам тут же дали билет, и мы тут же поехали. Все за Владыкины молитвы…

1. Осудили архиепископа Феодора на три года концлагеря 1 октября 1931 г., считая срок с 28 мая 1931 г., а освободили досрочно, в порядке частной амнистии, 25 мая 1932 г.

2. Каретникова Александра Ипатьевна (1889–1968), послушница Владыки. Называясь двоюродной сестрой, сопровождала его в ссылках.

3. Архимандрит Серафим (Климков)(1897–1970) – один из лучших духовников Данилова. Близкий ученик и сподвижник владыки Феодора. В 1937 г. чудом избежал ареста и расстрела. Во время войны оказался на оккупированной территории, поехал на свою родину – под Львов, служил в храме. Несмотря на то, что знал, что его разыскивают органы НКВД, остался в СССР. В 1945 г. был арестован, приговорен к 10 годам лагерей, затем ссылка. После возвращения жил у своих духовных чад, окормлял оставшихся в живых даниловцев и огромное количество новых духовных детей. До нас дошла обширная переписка архимандрита Серафима с чадами, полная глубоких духовных пастырских советов.

5. Константиновской, жила по адресу: Даниловский Вал, д. 6.

6. Один из насельников Данилова монастыря в 1920-е гг. Матушка считала, что М. сотрудничал с НКВД.

7. Иеромонах Димитриан (Франк-Пфейлитцер)(1881–193?) – из баронов, окончил 2-й Московский кадетский корпус, даниловский насельник в 1920–30-е гг. В 1933 г. был осужден на 5 лет исправтрудлагеря, отправлен в Сиблаг. Сведения о кончине уточняются.

9. Иеромонах Павел (Троицкий)(1884–1991) – один из насельников Данилова монастыря в 1920-е гг. Был арестован в 1929 г., ссылка в Акмолинск, в 1937 г. избежал ареста и расстрела по делу о «Иноческом братстве князя Даниила», был арестован в 1939 г., лагеря, в 1944 г. вышел из лагеря с чужими документами и справкой о собственной смерти, после этого жил в затворе. Единственная, кто знала о его месте жительства, – келейница Агриппина Кутомкина. Переписывался с духовными чадами, среди которых – прот. Димитрий Смирнов, прот. Владимир Воробьев, прот. Аркадий Шатов и др.