Доклад игумении Филареты (Калачевой), настоятельницы Успенского Пюхтицкого ставропигиального женского монастыря в Эстонии на XXIV Международных Рождественских образовательных чтениях; направление «Древние монашеские традиции в условиях современности», круглый стол «Общежительный монастырь: как обеспечить необходимые потребности братии» (Новоспасский ставропигиальный мужской монастырь, 27 января 2016 года).
Надо признать, что в монастыре в наше время мы давно уже зависим от мирской инфраструктуры: электричество, газ, отопление, одежда, лечение и лекарства, строительные и ремонтные инструменты и материалы; специалисты по различным работам. По поводу этого и многого другого приходится взаимодействовать с миром. Да и желающие жития постнического приходят из него же, подверженные стереотипам мирского мышления, с которым, как выясняется порой лишь со временем, они не спешат расставаться.
Как удовлетворить в монастыре насущные потребности и не поступиться при этом святоотеческими традициями? Где граница между терпимым компромиссом и гибельным приспособленчеством? Какие сложившиеся отклонения от древних уставов и канонических правил надо искоренять решительно и без оглядки, а какие стоит потерпеть, проявляя благоразумную гибкость, не ставя никаких сроков? Возможно ли в принципе ответить на эти вопросы, и возможно ли в каждом конкретном случае? Чем призван руководствоваться в жизни православный христианин, а наипаче монашествующий? Заповедями Божиими, данными нам в Евангелии и раскрытыми и истолкованными в апостольских Посланиях и святоотеческих поучениях, а также оплотом канонов и уставов.
В частности, монашествующие руководствуются – как своего рода неоспоримым правилом – принесенными Богу обетами, основанными на тех же евангельских заповедях. Это отречение от мира и сущих в мире с обязательствами Богу содействующу пребывать в обители даже до смерти… также обеты послушания, нестяжания, целомудрия; обет терпения. И вспомним с благоговением страшные слова постригавших нас о ножницах, которые мы брали с Евангелия и подавали им: «Се от руки Христовой приемлеши их: виждь, Кому обещеваешися и к Кому приступлеши, и кого отрицаешися».
Монах по определению – это все-таки человек, удалившийся от дел мира сего не столько в пространственном отношении (поселившись за монастырской оградой), сколько в духовном, руководствуясь словами апостола: Для меня мир распят, и я для мира (Гал. 6:14). Преподобный авва Дорофей комментирует эти слова так: «Когда человек отрекается от мира и делается иноком, оставляет родителей, имения, приобретения, торговлю… тогда распинается ему мир, ибо он отверг его… Как же человек распинается миру? Когда, освободившись от внешних вещей, он подвизается и против самых услаждений, или против самого вожделения вещей и против своих пожеланий, и умертвит свои страсти, тогда и сам он распинается миру и сподобляется сказать с апостолом: Мне мир распяся и аз миру (Гал. 6:14)».
Святой Иоанн Златоуст уточняет: «…сказав и я для мира, указывая этим на двойное умерщвление, и как бы так говоря: “и это для меня мертво, и я, с другой стороны, мертв для этого; это не может овладевать мною или пленить меня, потому что раз и навсегда умерло для меня; и я не могу быть одержимым желанием его, так как и я мертв для этого”. Нет ничего блаженнее подобного умерщвления, так как оно служит основанием блаженной жизни».
Исполнение монашеских обетов направлено не на лишение земных преходящих благ, а на сосредоточенное, целеустремленное приобретение благ небесных и вечных. Ведь совоскресению Христу предшествует сораспятие и спогребение ему. Но как распять для себя мир, если, как уже было сказано выше, приходится постоянно вступать с ним в общение для поддержания монастырской жизни? И можно ли без этого распять себя для мира?
Евангелие нам говорит, что все возможно верующему (Мк. 9:23). Мы не можем и не должны крушить все, что, на первый взгляд, противоречит церковным правилам, давая волю ревности не по разуму. Безусловно, следует делать все возможное, чтобы приводить монастырскую жизнь в соответствие с требованиями канонов и древних монастырских уставов. Монастырь это своего рода «государство в государстве», и суверенитет его должен быть максимальным, но к необходимости доброжелательного и конструктивного взаимодействия с мирскими организациями и чиновниками надо относиться максимально трезво, сводя это до минимума, но без крайностей. Распинать мир для себя надо, прежде всего, внутренне, отказываясь от мирских условий жизни и моделей поведения и, по возможности, отгораживаясь от него средствами, каковыми являются монастырский уклад жизни, ограда, иноческие обеты. Однако надо постараться, распиная мир для себя, не уязвить никого в нем. Тем более, что, ревнуя о соответствии древней монашеской традиции по форме, рискуем оказаться «оцеживающими комара, а верблюда поглощающими» фарисеями, перепутавшими по значимости средства и цель. Ибо традиционный монастырский уклад – это обеспечение условий для упражнения в добродетели, плод которой является целью, – а высшая добродетель – это любовь, побуждающая нас к милосердию, состраданию, кротости и миротворчеству. Безусловно, иногда необходимо идти на жесткие меры, чтобы пресечь безобразие или предотвратить его. Но пусть это остается исключительной мерой, не становясь нормой. Поэтому любые постановления, касающиеся внешних преобразований монастырской жизни, должны носить рекомендательный характер, считаясь с конкретными условиями каждой обители.
Мы не можем командно-административным методом изменить то, что формировалось не только в течение прошлого века, но можем сосредоточиться на том, чтобы монашеские обеты не читались как заклинания или абстрактный диалог, а приносились с полной ответственностью и глубоким пониманием их смысла, со страхом Божиим, а затем строго соблюдались в тех конкретных условиях, в которых приходится выживать (вот именно так) каждой обители на свой лад, руководствуясь советом преподобного Иоанна Лествичника: «Место или обитель, в которую ты поступил, да будет тебе гробом прежде гроба. Никто не исходит из гроба прежде общего воскресения, а если некоторые вышли, то знай, что они умерли».
Распинать себя для мира, пробираясь ежедневно сквозь толпы паломников, а то и не паломников, а обычных экскурсантов, тяжелее, чем в удаленной обители. Очень это трудно – исполнять послушание, связанное с делами за пределами монастыря, особенно если приходится, что называется, разговаривать на языке собеседника. Но Господь видит наши немощи и восполняет их Своей благодатью, если мы стараемся со смирением нести крест исполнения обетов послушания и пребывания в своей обители. Однако проблема распятия мира для себя не решается созданием внешних условий. Если человек, приходя в монастырь, не достаточно честен внутренне, и пытается, подобно Анании и Сапфире, удержать нечто – не обязательно из материального имущества, а из своих мирских пристрастий, из привычного образа жизни, от которого он внешне отказался, но внутренне остается прежним, – то никакой пользы ему не принесут ни ограда, ни богослужение, ни опытные наставники.
Приходя в монастырь, человек погружается в новую жизнь, и посвящает себя Господу. Причем тут наличие или отсутствие стен, если, например, монах претендует на ежегодный да еще и оплачиваемый отпуск? А как же обет «пребывания в монастыре сем даже до последнего издыхания»? Временно покидать пределы обители допустимо, с благословения настоятеля, либо по монастырским делам, либо по личной необходимости, например, для лечения или паломничества. Посещение родителей, родственников – вовсе не повод отлучаться из обители. Вспомним, как говорит об этом создатель Лествицы: «Мы удаляемся от близких наших, или от мест, не по ненависти к ним… но избегая вреда, который можем от них получить. Да будет отцом твоим тот, кто может и хочет потрудиться над тобою для свержения бремени твоих грехов. А матерью – умиление, которое может омыть тебя от скверны, братом – сотрудник и соревнитель в стремлении к горнему, сожительницею неразлучною стяжи память смерти. Любимыми чадами твоими да будут сердечные воздыхания. Рабом да будет тебе тело твое, а друзей приобретай в Небесных Силах, которые во время исхода души могут быть полезными для тебя, если будут твоими друзьями. Сей есть род ищущих Господа (Пс. 23:6)».
Конечно, тут надо проявить твердость, но твердость гибкую, подходя индивидуально и осторожно к каждой ситуации, действуя и во благо и обители в целом, и душ соблазняющихся, в надежде постепенно любовью вразумить их, отвести от края пропасти. То же самое касается и желания регламентировать трудовые монашеские будни. Если бы подвижники 90-х, поднимавшие из руин храмы и монастыри, оглядывались на достижения борьбы человечества за права трудящихся, святыни наши по сей день представляли бы собой такое же удручающее зрелище, как и при советской власти, когда на стенах развалившихся храмов, красовалась бы табличка «Памятник архитектуры такого-то века».
Разумеется, надо считаться с потребностями и возможностями организма, стараясь ему не навредить, безусловно, следует заботиться о профилактике и лечении, о восстановлении сил, но не надо бездумно прилагать мирские шаблоны к монашеской жизни. Даже с терминологией следует быть аккуратнее, потому что вместе с чуждым словом в церковную среду проникает понятие в целом – со всеми межпонятийными связями – и само именуемое им явление. Взять хотя бы безобидное и всем понятное словосочетание «выходной день». В монастыре это словосочетание неизбежно порождает подсознательное противостояние: работодатель – трудящийся, эксплуататор – эксплуатируемый. Не должно этого быть, даже произносить это, видимо, не нужно. «День отдыха» звучит более нейтрально, «выходной» сразу вносит с собой целый комплекс нормативных представлений, сформированных в секулярном обществе. Выходные дни – на производстве, там, где работают и у тех, кто работает. У тех же, кто служит, а монашество – это жертвенное служение, выходных и отпусков в обычном смысле слова – как чего-то законного и потому неприкосновенного – быть не может. Время отдыха может и должно быть. Но оно предполагает готовность при необходимости, по долгу, вернуться к своим обязанностям и трудиться, не считаясь ни с какими нагрузками и условиями.
Пример такой самоотверженной монашеской жизни мы видели у наших старших монахинь-наставниц. Это схиигумения Варвара (Трофимова), схимонахиня Фатина (Вишняева), схимонахиня Любовь (Залевская), Иона (Сопелкина), мать Евфросиния (Чекмарева), мать Макария (Колонтаева), еще живущая с нами схимонахиня Авраамия (Иванова) и схимонахиня Паисия, да и многие другие. Мы не видели на их примере и никогда не слышали от них ни о какой искусственной регламентации труда, отдыха и досуга в обители. Это все должно определяться спецификой каждого монастыря, его уставом и совестью его насельников, возглавляемых настоятелем. Что является злоупотреблением со стороны последнего, а что насущной необходимостью, требующей жертвенной самоотдачи, – должны решать те, кому это подобает в соответствии с церковными правилами и уставом конкретного монастыря.
Мирские модели производственных отношений проникают в монастырь не столько благодаря тому, что они привычны, а потому удобны, сколько из-за нераспятости для мира самих насельников. Если монах последовательно распинает себя для мира, то мир для него будет распят не только по форме, (то есть пребывание в монастыре, воздержание, пост), но и по сути: искреннее и последовательное исполнение обетов.
А вот распятие мира для себя не гарантирует распятия себя для мира, потому что отрицание мира может быть самым жестким и категоричным, постничество – самым суровым, нестяжание – самоотверженным, послушание – безупречным, но в сердце будет взращиваться гордыня, процветать тщеславие, преобладать немилосердие. Причем обеты монашеские при таком одностороннем распятии не могут полноценно исполняться, потому что отречения от мира нет, когда сердце объято демонской гордыней. Пребывание в пространстве монастыря недорого стоит, если постничество лишь телесное, и пост без смирения. Что такое пост без смирения в основе? Девство, целомудрие, благоговение? Воздержание с презрением к немощным обесценивает девство, разрушает целомудрие, суть которого здравое видение мира и ценностей в нем. А благоговению просто не дается места. И о каком нестяжательстве можно говорить, когда гордец – как идолопоклонник, преданный страсти лихоимства, суть которой в непомерных требованиях в отношении себя. И какая разница, из чего состоят эти сокровища. Ну, а послушание без искреннего покаяния – это всего лишь повиновение, каким бы образцовым оно не было. А если это так, то невозможно удовлетворить материальное потребности насельников и при этом не поступиться святоотеческими традициями.
Дай Бог заботиться о внутренности наших сосудов, тогда и внешняя сторона, Богу содействующе, будет приведена в порядок.
Публикации
Доклады
