Доклад, прочитанный на IV научных чтениях «Иверия. Афон. Россия. Духовные и культурные связи» (14–15 ноября. Музей древнерусской культуры и искусства имени прп. Андрея Рублева при поддержке Министерства культуры РФ).
В собрании Ново-Валаамского монастыря в Финляндии хранится неопубликованный путевой дневник валаамского иеромонаха Маркиана (Попова) о путешествии в Святую Землю в 1911 году. На обратном пути он посетил Афон, где провел целый месяц, с 25 апреля по 25 мая. Он побывал во многих святогорских обителях, беседовал с духовниками, со вниманием и благодарностью принимая их мудрые советы. Более трети рукописи посвящено его пребыванию там. Покидая Святую Гору, паломник писал: «Не забыть мне Афона; много я здесь полезного увидел и услышал и выношу самое лучшее впечатление».
Постриженик Валаамского монастыря, где традиции старчества восходили к преподобному Назарию (Кондратьеву), иеромонах Маркиан везде искал встречи с опытными старцами. Как известно, возрождение этого явления духовной жизни, начавшееся в конце XVIII века в русских обителях, связано со Святой Горой и преподобным Паисием (Величковским), основателем русского Ильинского скита на Афоне. Его ученики – схимонах Феодор и иеросхимонах Клеопа – подвизались некоторое время на Валааме. Валаамский игумен – преподобный Назарий (Кондратьев) – принимал непосредственное участие в издании Добротолюбия, в основу которого был положен церковнославянский перевод преподобного Паисия. Строгая скитская жизнь для безмолвного молитвенного подвига была организована при другом валаамском игумене – Дамаскине (Кононове), который особенно заботился о том, чтобы у каждого насельника был духовный руководитель. Старцами были его ученики – иеросхимонах Алексий (Блинов), иеромонах Агафангел (Амосов), старшие современники Маркиана. По всей России прославилась эта обитель строгой монашеской жизнью и своими благодатными старцами. Конечно, неслучайно, в записках валаамского паломника так много страниц посвящено описанию его бесед со старцами.
Более 150 раз встречается слово «старец» в афонской части записок Маркиана. В общеупотребительном его значении, как синоним слова «старик», оно употребляется, когда автор говорит, например, об отце Парфении из Благовещенской келлии: «хороший, добрый старец – седой, как лунь»; или об архимандрите Мисаиле: «почтенный старец, но весьма бодрый и легкий»; о схимонахе Михаиле: «красивый, седой старец», о настоятеле кельи Саввы Освященного: «маститый старец».
В монашеском обиходе это слово закрепилось не только за пожилым монахом. На Афоне старцем именуется лицо, на имя которого оформляется долговое соглашение на владение келлией или скитом, принадлежащим какому-либо монастырю. При этом «старцем» мог быть вовсе не пожилой человек, как например, в Сретенской келлии: «старец кельи молодой иеромонах Афанасий».
Кроме того, этим словом обозначался член монастырского собора («соборный старец»). В 1911 году в Пантелеимоновом монастыре было 12 соборных старцев, о чем Маркиану как о нововведении рассказывает старичок-иеромонах Анастасий: «…раньше, при игумене Герасиме… было, так сказать, монархическое правление, этого же держался и покойный арх. Макарий, советуясь только с Иеронимом-духовником. Далее, иг. Андрей хотя и собирал собор, но не для решения, а для совещания… Нынешний же игумен Руссика, арх. Мисаил, въ виду громадной тяжести правления и ответственности, лежащей на нем, собирает собор из 12 заслуженных старцев: иеромонахов и монахов, и собор решает дела после подробнаго обсуждения их; такое же правление устроено и в Андреевском, и в Ильинском скитах».
У валаамского паломника возникал вопрос и о том, является ли игумен духовником для братии. Тот же иеромонах Анастасий поведал ему, что прежние игумены исповедовали почти всех сами. После же смерти духовника Иеронима (Соломенцева; 1805–1885) игумен Макарий (Сушкин; 1820–1889), уже не имея возможности исповедовать умножающуюся братию, требовал от духовников, чтобы ему говорили обо всем. При этом отец Анастасий пояснял: «Игумен должен знать все и если не исповедует сам, то потому, что ему, вследствие множества дел, некогда, и духовник является как бы заменяющим его, и после должен все рассказать настоятелю».
Наконец, «старцами» почитают людей, известных своей подвижнической жизнью. По словам митрополита Антония Сурожского, старец – «это человек, который весь путь прошел до глубин своей души, дошел до того места, где запечатлен образ Божий в нем, и который может говорить из этих глубин». Однако, как раз многие святогорские иноки-аскеты старались внешне ничем себя не проявлять, оставаясь при жизни неизвестными. По замечанию иеромонаха Маркиана, даже просто схимников «на Афоне трудно отличить от простых монахов: они, как и прочая братия, ходят в обыкновенных клобуках и рясах, и только под рясой, на подряснике носят аналав». Тем более сокровенным оставался подвижник, отмеченный особыми благодатными дарами. Неудивительно поэтому, что преподобный Силуан Афонский (1866–1938), современник иеромонаха Маркиана, ни разу не упоминается в его паломнических записках, хотя именно в 1911 году принял великую схиму этот будущий святой, подвизавшийся на Афоне с 1892 года.
Валаамский паломник, остановившись в Андреевском скиту, в первый же день, прогуливаясь в саду, при встрече с одним из братий «просил указать мудрых старцев, живущих на Афоне», и тот назвал «несколько знаменитых афонских отцев», советуя непременно у них побывать. В своих записках Маркиан запечатлел встречи с ними, более или менее подробно передал беседы. И только об одном старце, устроителе и духовнике скита «Новая Фиваида», иеросхимонахе Авраамии (Ложникове-Жданове; 1847–1915) автор ограничивается лишь коротким упоминанием, но весьма много говорящим: «После обеда ходили к духовнику о. Авраамию и много хорошаго у него услышали. Сведущий старец и опытный, надо еще раз у него побывать». И через несколько дней: «После вечерни я ходил в пустыньку к духовнику о. Авраамию и просидел у него за полночь. Очень много хорошаго и полезнаго я от него услышал». Остается лишь догадываться, почему Маркиан ничего не записывает из беседы с этим необыкновенным старцем-духовником, которого преподобный Силуан Афонский на исповеди Великим постом увидел в образе Христа, о чем писал: «Он стоял в исповедальне невыразимо сияющий, и, хотя он был весь белый от седины, лицо его было прекрасным и юным, как у мальчика». Загадкой для всех остался один эпизод из жизни этого подвижника: его чудесное выздоровление от водянки – единственный случай в истории Руссика. Старец Авраамий заболел на следующий год после принятия схимы, удалился в Трехсвятительскую келлию и, хотя болезнь дошла до последней стадии, через два года вернулся здоровым и еще через несколько лет был назначен настоятелем Старого Руссика. Никогда никому он не рассказывал о подробностях своего пребывания в Трехсвятительской келлии. Нельзя не упомянуть и о том, что братия Фиваидского скита в спорах о почитании имени Божия разделяла мнение схимонаха Илариона (Домрачева), автора книги «На горах Кавказа». Осенью того же 1911 года ими было составлено и подписано «Соборное рассуждение о Имени Иисуса Христа». Может быть, и этого животрепещущего вопроса касались в своей духовной беседе валаамский паломник и старец-духовник.
Бόльшими подробностями отличается повествование Маркиана о старце-молдаванине схимонахе Иакове, «пустыннике святой жизни», который живет «недалеко от моря, в убогой келийке… уже около 40 лет; из них 20 лет жил прямо под скалой, а теперь ему устроили келийку и он живет в глубоком покое. Раньше… его сильно искушали бесы и многия творили ему пакости и озлобления, но теперь зато он наслаждается велию тишиною и преисполнен внутренним благодатным миром». Маркиан передает и разговор с эти старцем, однако весьма лаконичный, так как беседовать пришлось при помощи переводчика, учитывая к тому же интересы других ожидающих паломников.
Еще колоритнее описание встречи с пустынником-старцем схимонахом Феодосием и его жилища недалеко от Андреевского скита: «…встретил нас маленького роста старичек, лице доброе и приятное. Мы попросились взойти в его келью для беседы. Он сначала уклонялся, ссылаясь на приближающееся время для отправления вечерни, но потом, склонившись на наши просьбы, повел нас в свое убогое помещение, которое занимает угол какого-то здания, вроде сарая, и завешено чем-то вроде дерюги, также и вместо двери висело что-то вроде рогожи или мешка».
Известно, что среди знаменитых афонских подвижников было немало простых, малообразованных в мирском понимании людей, которые чистотой своей жизни стяжали благодатные дары и достигли святости. Так, и о старце Феодосии Маркиан говорит: «Мы стали его кое-что спрашивать и он просто, с любовию, на все отвечал; видно, что старец, хотя и простец, но духовная жизнь его умудрила и он имеет о всем правильное понятие».
Уже после беседы со схимником один из паломников признался, как поразил его отец Феодосий, назвав «лепилой» и тем самым указав на его профессию печника. Рассадив гостей в своей убогой келье – кого на скудном жестком ложе, кого на лавке – старец, стоя перед ними, с любовью спрашивал: «Ну, что вы, миленькие, от меня, грешнаго, хотите услышать?» И отвечая на вопросы, советовал, «как можно правильнее ограждать себя крестным знамением, котораго бесы трепещут; а когда в церкви разсеяние, то советовал смотреть на Св. Крест и творить поклоны. Иисусовой молитве учил с личнаго опыта».
Необыкновенная детская доверчивость и простота звучат в рассказе этого старца о том, как он попал на Афон, возвращаясь со Святой Земли; как захотелось ему «маленько потрудиться» здесь, а в русском Пантелеймоновском монастыре в это время как раз требовался колесный мастер, ремесло которого он хорошо знал; как после этого перешел он пожить еще в одну келлию и тамошний старец посоветовал ему принять постриг. Настолько же бесхитростно открывает он и свои сокровенные мысли: «…у меня явилась такая мысль: вот приму я монашество, никто этого не будет знать, поеду в Россию, приеду опять на свою родину [Алтай], построю на своей земле, где-нибудь на задворках себе келью, хозяйство все передам своим детям и буду сам пустынником и тайным монахом, и никто не узнает, что я уже монах». Однако при постриге его, как «старичка», облекли сразу в великий ангельский образ, а великая схима, принятая на Афоне, подразумевает, что тело монаха должна принять святогорская земля, то есть в Россию он вернуться уже не мог. Чуть не плача принимал он тогда поздравления, но, вспоминая об этом, с улыбкой заключал: «Так-то меня и посадила, видно, Матерь Божия на Святой Горе. Сначала было поскучал, а теперь, успокоившись, день и ночь благодарю Господа и Госпожу Владычицу нашу, что так меня, грешнаго, устроила и успокоила. И вот уже 25 лет прошло, как я нахожусь на Святой Горе».
Иеромонах Маркиан еще раз приходил к этому любвеобильному старцу-пустыннику, имел с ним долгую духовную беседу, во время которой с такой же простотой и безыскусностью тот рассказывал о своей молитве за брата, страдающего от пристрастия к вину, о видении беса в человеческом образе, влагающего помыслы молящимся братиям, об искушениях, через которые прошел сам в Иисусовой молитве, в конце-концов забившей в его сердце, «как ручеек». Также непосредственно и просто, как о чем-то самом обычном, он и завершил свой рассказ: «… с тех пор она [Иисусова молитва] уже никогда от меня больше не отходит. Сплю я, сидя, не больше, как час в сутки, даже говорить-то с людьми мне трудно. Я хотел было ни с кем не разговаривать, да мне духовник благословил приходящих ко мне не отгонять».
В кондаке службы афонским святым о подвижниках-святогорцах говорится: «Онебесившие Гору сию и показавшие в ней житие ангельское». Это ангельское житие проявляется в безмерной любви и жалости к людям, в безусловном послушании и истинном смирении, в молитвенном подвиге, который вознаграждается даром непрестанной сердечной молитвы, созерцанием мира невидимого, преодолением таких самых необходимых по человеческим меркам естественных потребностей, как сон.
Поражает смиренное осознание своей немощи этими подвижниками. Так, например, в ответ на вопрос валаамского монаха, где лучше жить и спастись, в России или на Афоне, старец Иаков, ответил: «…Афон хорош для того, кто немощен и не может противустоять плотской брани; конечно, на Афоне хорошо и удобно спасаться, но и там можно, тем более уже и привычка есть к своему монастырю, порядку и уставу».
В болгарском Зографе иеромонах Маркиан в короткой беседе с 90-летним старцем иеросхимонахом Амвросием проясняет для себя вопросы, связанные со своим несением послушания духовника на Валааме. С пустынником Климентом, «строгого аскетического вида», он говорит об Иисусовой молитве. Пустынник Венедикт рассказывает валаамскому собрату о личном молитвенном опыте: «…непремнно надо плоть свою утеснить, и как бы распять, но зато и в духе подается такая радость и утешение от Бога, что нельзя никакими словами и выразить…». После беседы со схимонахом Михаилом, «красивым, седым старцем», Маркиан отметит, что тот «очень увлекательно и поучительно» говорил.
Зато старец-живописец иеросхидиакон Макарий отечал на вопросы паломника, не отрываясь от написания иконы «Несение Креста Спасителем». По словам Маркиана, «говорил старец очень осторожно, о чем только я его спрашивал, а о постороннем ни слова». При этом посоветовал читать Добротолюбие, особенно славянское, а от чрезмерного любопытства и многого чтения отвыкать.
При встрече с другим старцем – иеродиаконом Лукианом (Роевым; 1834–1916), живущем в Руссике более 60 лет и за год до этого постриженом в схиму, Маркиан расспрашивает его о прежнем духовнике Руссика иеросхимонахе Иерониме (Соломенцеве), у которого о. Лукиан в течение 15 лет был келейником, о схиархимандритах Герасиме Святогорце (1772–1875) и Макарии (Сушкине), много потрудившихся для восстановления русского монашества в Пантелеимоновом монастыре. По словам автора записок, о. Лукиан «с любовию о них разсказывал». Хорошо помнил он также иеросхимонаха Сергия Святогорца, у которого был переписчиком его сочинений. Старец поведал и об одном примечательном эпизоде из жизни этих подвижников, раскрывающем их прозорливость. Когда столетний игумен Герасим ослабел, монастырские старцы решили просить его избрать себе преемника, на что он возразил «апостольским словом: “Егда немоществую, тогда силен бываю”, и указав на пришедшаго в это время молодого иеромонаха Макария, принесшаго подписать какую-то бумагу, сказал, обращаясь к нему: “Вот мой наместник”». Действительно, после смерти схиархимандрита Герасима, игуменом Руссика стал Макарий (Сушкин). Только тогда и вспомнилось предсказание бывшего настоятеля.
Таких необычайных историй, связанных с духовным аспектом жизни, валаамский паломник слышал от афонских старцев немало. Многие их повествования по сути являются вставными патериковыми новеллами. Достаточно подробно передает он и некоторые рассказы старцев о личном опыте Иисусовой молитвы, что представляет несомненный интерес и для современного читателя, и тем более было чрезвычайно важным для иеромонаха Маркина, который вскоре после возвращения на родной Валаам был назначен духовником братии, а через несколько лет принял великую схиму.
Публикации
Доклады
