Сохранение и развитие традиций зосимовского старчества в Высоко-Петровском монастыре в 20–30-х годах ХХ века

Доклад Е.Г. Балашовой, сотрудника Синодального отдела религиозного образования и катехизации, аспиранта кафедры истории историко-филологического факультета Российского Православного университета на Региональном этапе XXIII Международных Рождественских образовательных чтений, направление  «Преемство святоотеческих традиций в монашестве Русской Церкви» (Донской ставропигиальный мужской монастырь. 1 декабря 2014 года)

Сколь ни труден монашеский путь во дни церковного мира, много труднее он в годы, когда Церковь становится гонимой. Многие старцы говорили, что главное делание инока – молитва, и никакие земные попечения не должны отвлекать монаха от этого делания. Сколь же возрастает духовный подвиг монаха, который во всей полноте совершает свой молитвенный труд в условиях, когда, кажется, весь мир со всеми своими невзгодами, бурями и войнами обрушивается на него. И не укроешься от него за монастырскими стенами – стены эти отбирают, оскверняют, разрушают; не припадешь со слезами к дорогим сердцу духовным наставникам – их убивают, сажают в тюрьмы, изматывают непосильным трудом в концлагерях; не уединишься для тихой молитвы, если совершаешь свой монашеский путь тайно, в миру, или сам находишься в тюрьме, где вокруг убийцы и воры, грязная брань и ненависть, стоны и хохот… Остается только Бог. «Один Бог да душа – вот монах», – как сказал еще святитель Феофан Затворник. И тогда приходят в сердце и исходят из него, освещая путь многим ищущим духовного утешения чадам, слова: «Слава Богу за все случившееся – это одно можем сказать! С Ним везде хорошо, и на Фаворе, и на Голгофе!»^[1]. Это строки письма из заключения к духовным чадам преподобномученика Игнатия (Лебедева), одного из последних старцев Зосимовой пустыни и Высоко-Петровского монастыря.

Заходя с улицы Петровка в древний Высоко-Петровский монастырь, основанный святителем Петром Московским еще в XIV веке, видя старейший здесь храм святителя Петра, 500-летие которого мы отмечали в этом году, храмы петровской эпохи – Боголюбской иконы Божией Матери, преподобного Сергия Радонежского и другие, мало кто задумывается, что, возможно, самые славные страницы в истории обители были написаны в ХХ веке, а точнее – с 1923 по 1935-й годы. Многие монастыри, закрывшиеся в годы безбожной власти, просияли именами святых новомучеников, но немногие сумели сохранить полнокровную монастырскую жизнь в суровых условиях тех лет. До нас дошли документы, а также воспоминания людей, бывших духовными чадами тех столпов Православия, которые стали преемниками старцев Оптиной и Зосимовой пустыней, сохранивших удивительный дух старчества вплоть до разгрома общины Высоко-Петровского монастыря в 1935 году.

В начале 1923 года большевиками была закрыта Свято-Смоленская Зосимова пустынь, и епископ Сергиевский Варфоломей (Ремов), незадолго до этого назначенный настоятелем храмов Высоко-Петровского монастыря (как монастырь обитель была закрыта еще в 1918 году, к 1923 году у верующих оставался только храм преподобного Сергия Радонежского, остальные были закрыты), пригласил оставшуюся без крова братию Зосимовой пустыни – тех, кто сможет устроиться с жительством в столице – во вверенную ему обитель. Владыка Варфоломей был духовным чадом старцев-зосимовцев – последнего настоятеля Зосимовой пустыни схиигумена Германа (Гомзина), а после его смерти – иеросхимонаха Алексия (Соловьева), ныне прославленных Православной Церковью^[2].

Владыка Варфоломей был пострижен в Зосимовой пустыни в 1911 году и всю жизнь продолжал оставаться верным чадом зосимовских старцев. Он искренне любил все, что связано с православным богослужением, любил духовный труд и молитву. Вот что вспоминает о нем известный философ Алексей Федорович Лосев, который вместе с супругой изучал под руководством отца Варфоломея симитическую филологию: «Я наблюдал его на богослужении в Зосимовой пустыни. С 11 вечера до 7 утра в церкви: полунощница, утреня, литургия. У него были противники, которые говорили о нем разное. Но я видел его в пустом храме, и я видел, как он стоит на амвоне и отвешивает поклоны — 300 поклонов, трехсотницу, или пятисотницу…»^[3].

10 августа 1921 года, в день празднования Смоленской иконы Божией Матери, Святейший Патриарх Тихон в Смоленском соборе Новодевичьего монастыря совершил хиротонию о. Варфоломея во епископа Сергиевского, викария Московской епархии. Сергиевской кафедры прежде не было, поскольку Сергиев Посад не был городом. Владыка Варфоломей стал первым архиереем на вновь образованной кафедре. При рукоположении его во епископа и вручении архиерейского жезла, Святейший Патриарх сказал ему: «Тебе Господь дал женское сердце. Сердце женское умеет сострадать, быть милостивым и брать на себя чужое горе... Твой путь – нести скорби народа Божия»^[4].  Эти слова определили характер пастырского служения владыки, его жертвенность, его трепетную любовь к духовным детям.

Став настоятелем Высоко-Петровского монастыря в 1922 году, владыка сразу ввел здесь монастырский уклад по примеру Зосимовой пустыни. А через год пригласил сюда оставшихся без крова зосимовцев.

По благословению старца Алексия братия приняла приглашение владыки. Это стало началом новой духовной жизни обители, в которую зосимовские иноки принесли уклад монастырской жизни своей пустыни; началом подпольного монастыря, главной задачей которого стало продолжение – в условиях жесточайших гонений на Церковь – настоящей аскетической традиции. Пастырское окормление, исповедание помыслов учеником и его послушание старцу, воспитание смирения перед Богом и друг перед другом – эти основы монашества во что бы то ни стало стремились сохранить духовники.

Шесть бывших зосимовцев: сам епископ Варфоломей, игумен Митрофан (Тихонов), архимандрит Агафон, в схиме Игнатий (Лебедев), архимандрит (тогда еще иеромонах) Никита (Курочкин), в то время еще не рукоположенные, но позже ставшие архимандритами – Зосима (Нилов) и Исидор (Скачков) – составили костяк монастыря, вокруг которого сформировалась тайная община. Позднее к ним присоединились их ученики – архимандрит Герман (Полянский), иеромонах Феодор (Богоявленский) и другие. Нередко приходили в монастырь и окормляли своих духовных чад, в том числе монахинь закрытого московского Алексеевского монастыря, иеромонахи Мелхиседек (Лихачев), келейник преподобного Германа Зосимовского, и Иннокентий (Орешкин), не только духовное чадо, но и духовный друг зосимовских преподобных отцов.

Сохранилось воспоминание игумена Митрофана (Тихонова), духовника обители, о последнем богослужении Святейшего Патриарха Тихона в Высоко-Петровском монастыре. 18 июня (1 июля) 1924 года Святейший Патриарх отслужил всенощное бдение в день празднования Боголюбской иконы Божией Матери – престольный праздник одного из храмов обители. Интересно, что уже 3 июля (н.ст.) вышло постановление Президиума Моссовета: «Опечатать все здания культа Высоко-Петровского монастыря и акт опечатания направить в срочном порядке в Отдел Админ. надзора»^[5]… Впрочем, это был еще не конец – к концу лета братия вернулась в обитель, и продолжила служение именно в Боголюбском соборе.

«…Служил как-то всенощную в Петровском монастыре Святейший Патриарх. Монастырь этот был известен в то время своим необыкновенным личным составом, начиная с настоятеля – премудрого епископа Варфоломея (Ремова) и кончая последним послушником. Все здесь было не как у всех: все делалось по уставам и святоотеческим завещаниям и преданиям давно не существующих пустыней и скитов, разгромленных ныне; по каким-то забытым уже всеми и только лишь здесь соблюдавшимся традициям. Служили неизменно – дольше всех, кланялись – ниже всех, выглядели – смиреннее всех. Все было свято, благолепно и по чину… Даже кадила возжигали и тушили тогда, когда это было положено по типикону, а не как пономарю или свечкодую взглянется или вздумается… Всенощная прошла прекрасно… и действительно, все служившие, начиная с самого Святейшего Патриарха (не говоря уже о молящихся), – богослужебной обстановкой Петровского монастыря всегда оставались весьма “утешены”»^[6].

В 1924–1928 годах вокруг духовников формировались общины. 1928–1935 годы стали периодом численного роста сложившихся общин. В начале 1930-х годов число тайных пострижеников достигало 170–200 человек (при общем количестве прихожан примерно в 1000 человек). Возможно, это была одна из крупнейших тайных монашеских общин Патриаршей Церкви.^[7]

Первые тайные постриги начались в 1926 году. «В условиях нового государственного строя, – писала позже одна из тайных пострижениц обители, матушка Игнатия (Петровская-Пузик), – могла осуществиться та великая идея, которая была сформулирована как монастырь в миру. Идея монастыря в миру – идея богочеловеческая: монашество не могло прекратиться, когда упразднены были монастырские стены. Монастырь в миру – монастырь без стен и одежды – мог быть осуществлен теми, кто искал служения единому Богу в своей жизни. Теперь эти незримые для мира иноки должны были, по мысли старцев, нести свое послушание в миру со всей ответственностью и серьезностью, как перед очами Божиими»^[8].

Другая прихожанка Высоко-Петровского, пришедшая в общину после смерти своего духовного отца – протоиерея Валентина Свенцицкого, также оставила воспоминания о монастыре и о владыке Варфоломее. «…Где бы ни находились служители этого храма, весь дух “Петровского монастыря” оставался тем же. Оставался все тот же строй церковных служб, то же пение и чтение, а главное – та же духовная и глубокая любовь старцев, которую встречала каждая приходящая душа, желавшая спасения. Можно сказать, что это было настоящее чудо, что в ХХ веке среди шумной столицы находился такой уголок “Зосимовой пустыни”… Здесь было много хороших пастырей, но главным лицом был Владыка Варфоломей. Он был подобен как бы большому орлу, который парил над всеми и собирал птенцов своих под крылья свои. Каждая душа находила место в его сердце, он имел какую-то особую способность всех вмещать в свою душу. <…> Владыка указал мне трех лиц, из которых я должна была выбрать себе духовного отца…»^[9].

В то время Православной Церкви приходилось выживать в очень тяжелых условиях. Безбожная советская власть хотела уничтожить Церковь любыми средствами – от физического уничтожения священников и архиереев до подрыва веры народа в Церковь через организацию и поддержку раскольнических движений: обновленчества, «Живой» церкви и т. п., через принуждение архиереев и священников к сотрудничеству с органами ОГПУ.  

В самом сердце государства, в центре Москвы, в это самое время действует нелегальный монастырь. Это была единственная в столице действующая в течение столь долгого времени монастырская община, жившая полнокровной церковной жизнью, руководствуемая старцами, поддерживающая на богослужениях строгий монастырский устав, тайно от властей даже осуществлявшая духовное обучение как правопреемница Московской Духовной академии.

Настоятель, клирики и прихожане Высоко-Петровского оказывали помощь многим священникам, находящимся в заключении, лагерях и ссылках. Так известно, например, что священномученик Леонид Марийский (Антощенко) (1872–1938), находясь с 1930 года на каторжных работах по строительству железной дороги между Пинюгом и Сыктывкаром, духовно окормлял христиан, находящихся в лагере, – исповедовал и причащал Святыми Дарами, присылаемыми из Москвы епископом Варфоломеем (Ремовым)^[10].

В конце мая – начале июня 1929 года был закрыт и Боголюбский собор.

Поводом к закрытию послужило письмо коммунистов, проживавших в общежитии, устроенном в Нарышкинских палатах: «На территории дома № 28 по Петровке находится б. Высокопетровский монастырь, имевший 6 церквей и 4 жилых флигеля. Жилые дома были национализированы по Декрету, а 5 церквей были закрыты в 1922 году… Шестая же церковь и колокольня были переданы в пользование верующим. К сожалению такая передача церкви является большой ошибкой, так как в этой церкви действительно верующих самое небольшое количество, а заправляют всеми делами церкви и общины архимандрит, попы и монахи б. Петровского монастыря. На бумаге это бывший монастырь, а в действительности он остался по-старому в полной неприкосновенности со всем своим мракобесием… Так в самой церкви не только происходит религиозная служба, но постоянно происходят какие-то собрания и очень часто до часу ночи… Кроме того, этот монастырь имеет разлагающее действие… на все окрестное население… В доме проживают около 600 рабочих и служащих и большинство из них возмущаются деятельностью этих паразитов монахов… В колокола монахи не звонят и их до сих пор не сняли, в то время когда республика переживает острый голод в цветных металлах. На основании всего вышеизложенного мы просим Административный Отдел закрыть последнюю церковь б. Петровского монастыря и помещение церкви передать в распоряжение библиотеки Наркомздрава или под другое применение…»^[11]

После изгнания из стен родной обители братство Петровского монастыря обрело приют неподалеку – в храме преподобного Сергия Радонежского на большой Дмитровке (ныне не существует), настоятелем которого снова был назначен епископ Варфоломей. А в октябре 1933 года, когда был закрыт и этот храм, петровское братство перешло в храм Рождества Богородицы в Путинках. И все же, несмотря на переходы из храма в храм, тайный монастырь продолжал оставаться все тем же Высоко-Петровским. Судя по письмам и воспоминаниям, община продолжала восприниматься, оставаться «петровской» вплоть до конца февраля – начала марта 1935 года, когда были арестованы владыка Варфоломей, схиархимандрит Игнатий, игумен Митрофан, иеродиакон Филарет и некоторые другие активные участники жизни тайного монастыря. Даже советские власти документально подтверждают это: при арестах в 1935 году, через 6 лет после запрещения богослужений в последнем из храмов обители, было заведено групповое «дело нелегального Высоко-Петровского монастыря».

Епископ Варфоломей поддерживал зосимовский монастырский уклад во всех храмах, в стенах которых совершала свое служение Петровская община. Владыка был как бы общим отцом всей большой петровской семьи. Многим он указал путь, к какому именно духовнику идти, судя по духовному устроению каждого из приходящих в обитель. Благодаря пастырскому подвигу владыки Варфоломея, в течение почти двенадцати лет в самом центре столицы безбожного государства сохранялась полнокровная жизнь монашеской общины, ставшей наследницей того пути монашеского делания, который был основой иноческой жизни Оптиной и Зосимовой пустыней – древней аскетической традиции, действительно делающей человека «иноком» – то есть иным для мира, преображающим свою душу для Бога серьезным ежедневным духовным трудом послушания, молитвы, участия в церковном богослужении, откровения помыслов духовнику и чтения аскетической литературы. В годы гонений на Церковь в монастыре осуществлялись не только постриги мужчин, становившихся иеродиаконами и иеромонахами, но также, и даже в большей степени, тайные постриги женщин, искавших христианского совершенства.

Тайная монашеская община Высоко-Петровского монастыря состояла из духовных семей, образованных вокруг старцев. Духовным отцом самой большой из таких семей был преподобномученик Игнатий (Лебедев). Летом 1927 года для своих духовных дочерей он благословил создать недалеко от монастыря женский скит в честь иконы Божией Матери «Знамение». В скиту должны были находить духовный приют все сестры, вступающие на иноческий путь. Скит располагался в подчердачном помещении дома № 3 по Печатникову переулку (несколько лет назад этот дом был снесен ради строительства крупного торгового центра). Монахиня Игнатия (Петровская), одна из духовных дочерей и первых тайных пострижениц преподобномученика Игнатия, воспоминания которой помогли нам многое узнать о жизни обители, писала позже: «Многие чувствовали себя после пострига зернышками, попавшими в горсть милостивого отца; и зернышкам от этого так светло, тепло и радостно: почему они вдруг взяты от всех других? Они же такие, как и все, может быть, даже и хуже, но они взяты в любовную горсть… и им отрадно. Так созидался постепенно новый образ жизни, новый человек, инок»^[12].

Трудно себе даже представить, что в то время, которое сегодня для многих из нас наполнено только трагическим звучанием, могла протекать исполненная истинной духовной радости монашеская жизнь. Это был особый монастырь, «без стен и одежды», монашество в миру. Необходимым для монаха исполнением послушания становилась та светская работа, которой был занят член тайной общины. «От человека батюшка требовал, – пишет  матушка Игнатия, – не только честного, но просто даже ревностного отношения к гражданским и служебным обязанностям, вменяя их как святое послушание. И жизнь наполнялась до краев. Протекая в тех же внешних формах, она получала вдруг иное содержание, иную окраску, все делалось теперь уже во имя Бога и ради Бога – так учил батюшка…»^[13].

Конечно, жизнь тайного монастыря не была безоблачной: клириков и прихожан общины Высоко-Петровского монастыря подвергали арестам, ссылкам, лагерям. Но тайный монастырь жил и благодарно помнил своих духовных отцов – преподобных зосимовских старцев.

2 октября 1928 года преставился преподобный Алексий Зосимовский. На следующий день состоялось погребение старца. «Раннюю литургию в храме свв. апп. Петра и Павла совершает настоятель Московского Высоко-Петровского монастыря епископ Варфоломей (Ремов), в сослужении 10-ти иеромонахов… После поздней литургии, на которой сослужили пять архиереев, состоялось отпевание. На отпевание…  епископ Варфоломей не облачался, а взял на себя обязанности распорядителя и хранителя порядка при отпевании»^[14]. Среди сослужащих на отпевании названы и клирики Высоко-Петровского архимандрит Агафон (Лебедев), иеромонахи Никита (Курочкин) и  Зосима (Нилов), о. Алексий (Сергеев). «Обилие представителей Высоко-Петровского монастыря объясняется тем, что ранее почти все они были насельниками разгромленной Зосимовой пустыни, а затем приютились под омофором монахолюбивого настоятеля Высоко-Петровского монастыря, епископа Варфоломея (Ремова; “черного аввы” – как называли его)»^[15].

Монахиня Игнатия писала о нем: «Владыка Варфоломей – епископ, а позднее архиепископ Московской епархии, был, несомненно, выдающейся личнос­тью и кончил свою жизнь как исповедник и новомученик Русской Церкви в тяжелые для нее годы… его путь – это путь человека, с детских лет отмеченного Богом, одаренного в научном отношении и, главным образом, одаренного живым чувством в поисках пути духовного. <…> Это был человек, внутри которого как бы никогда не угасали огонь любви к Богу, ревность по Богу, радование, горение о Нем. Движения его были решительны, определенны, хотя прирожденный жар его души и связывался постоянно со смирением. <…>

Владыка был расстрелян в июне 1935 года, и могила его, место его погребения известно только Богу. <…> Так и стоит образ владыки – огненного и вдохновенного исповедника Христа и Церкви Христовой, страдальца и новомученика, перед внутренним взором всех нас, воспитанных им во Христе и Церкви Христовой…»^[16].

Еще одно воспоминание о владыке как о духовнике приводится в книге митрополита Мануила (Лемешевского) (имя написавшей воспоминания в книге не указано). «Узнала я его как епископа и старца, духовного руководителя большой духовной его семьи. Он был ревнителем полной продолжительной службы и монашеского устава. Любил подпевать народу и певчим, стоя на кафедре во время богослужения… При своей доброте, он часто отдавал последнее, так что оставался сам без четок. В таком случае он укорял себя словами: “Плохой я монах, я даже без четок”. Раздавал и деньги. Он был очень болезненным… Ввиду болезни он не мог управлять епархией, а находился как бы на покое, но трудился неустанно и полагал душу свою как за братию свою, так и духовных чад. К нему я пришла, когда лишилась духовного отца, и он участливо отнесся ко мне и спросил: “Переданы ли мы кому?”… Он говорил, что “откровение помыслов и вообще высказывание всего так необходимо, как необходима отдушина в комнате, куда все и должно уходить”. Как-то раз я открыла ему в письме свой помысел против него. Он взял мое письмо и поцеловал его. Этим он показал свое глубокое смирение и этим смирил мою гордыню»^[17].

Своим духовным чадам владыка напоминал о духовном родстве с Зосимовой. В одном из его писем читаем: «Спаси тебя Господь за панихиду по Батюшке^[18], твоем духовном дедушке, да воистину это еще крепче роднит… Усиливайся хранить свет и добро в душе твоей. Молитва, ах, она все может сделать с нами. И ее нужно держать во всю, со всем усилием. Вот почему жаль, когда в тебе ослабевает молитовка. Возгревай ее и принуждай себя…»^[19]

После расстрела иеромонаха Мелхиседека (Лихачева) в июне 1931 года, в слове на его заочном отпевании владыка Варфоломей говорил: «По совести сказать, среди нас, духовных детей Батюшки о<тца> Германа, самый преданный, самый проникновенный духовный сын был именно о<тец> Мелхиседек. Никто из нас не может сравниться с ним в его удивительном благоговении, в преклонении перед душой Батюшки. А Батюшка не только ласкал и гладил по голове о<тца> Мелхиседека (хотя ценил и любил его), – и вспоминается мне, как Батюшка был строг, как не щадил очень его, не щадил в нем многое. И наши духовные дети, которые иногда позволяют себе сердиться на духовного отца, когда им только покажется, что к ним строг духовный отец, пусть постыдятся облика о<тца> Мелхиседека, который с величайшим благоговением научился принимать паче обличения от руки своего духовного отца…»^[20].  «…Он Батюшку [отца Германа] постоянно вспоминал, приводя на память его слова, наставления, примеры из жизни, как заботился он о том, чтобы не прошло мимо поучение от жизни старца нашего. Бывало он говаривал мне перед днями <памяти> о<тца> Германа, а, что Святый Владыко, а вот не приходит ли вам на мысль, что сказать о Батюшке в поучение? И вспомнит какое-либо назидание. Это он побудил меня вспомнить в поучение слова, которыми Батюшка укорял себя: “всех-то я хуже, всех грешнее”...»^[21]

После смерти преподобного Германа духовником епископа Варфоломея (Ремова) стал игумен (по некоторым данным – архимандрит) Митрофан (Тихонов). Он был опытным духовником, считался преемником преподобного Алексия Зосимовского. Путь к монашеству его начинался в Гефсиманском скиту, где он пять лет был послушником, а потом, по ходатайству игумена Германа (Гомзина), он был перемещен в Зосимову пустынь, где исполнял различные послушания в течение 26 лет.

 «На него в Высоко-Петровском монастыре ложилось принятие важных духовных решений, – пишет матушка Игнатия. – Например, он определял, можно ли такому-то принять схиму, и подобное. Его духовное руководство было простым, тихим и смиренным. Он не любил входить в детали, разбирать помыслы и не благословлял своим духовным чадам их писать. “Что писать, – говорил он, – все одно и то же”. Постоянного твердого правила не давал, заповедью его было: “Будь всегда с Богом”. Постриги в рясофор, когда они случались, никак не обставлял, особой обстановки не создавал: задернет занавески на окнах и пострижет. Но был он великим старцем и прозорливцем, предчувствовал и предсказал Великую Отечественную войну»^[22].

 «Нам бы всем быть, как батюшка Митрофан: и обличает с прямотою, но и с кротостию, и утешает в мире и по Божьи», – писал о нем владыка Варфоломей^[23]. Владыка хотел возвести его в сан архимандрита, однако игумен Митрофан, отказываясь от этого сана, ответил: «Нет уж, Владыко, ты на меня эту шапку (т. е. митру – Б.Е.) не надевай»^[24].

В 1929 году он был арестован и четыре года был в ссылке. После освобождения вернулся в общину Высоко-Петровского монастыря. Вновь был арестован в ходе разгрома общины в 1935 году и сослан в Каширу.

М. Е. Губонин вспоминал об отце Митрофане: «Духовник Высоко-Петровского монастыря, старец о. игумен Митрофан, весьма почтенный, уважаемый и благодатный старец (он запечатлен на одном из полотен П. Д. Корина в серии картин-портретов «Уходящая Русь»), пользовался огромным почитанием народа. Он был выходцем из Зосимовой пустыни и считался одним из столпов духовного строя Петровского монастыря в период управления последним Преосвященным Варфоломеем (Ремовым). После разгрома монастыря все его лучшие монахи были, конечно, сосланы в разные концы земли Русской. По-видимому, эта же участь постигла и о. Митрофана.

В середине двадцатых годов, в период тайного воссоздания иерархии во избежание пресечения благодатного преемства в Церкви (т. к. епископат находился в тюрьмах и концлагерях) был упорный слух о том, что о. Митрофан является одним из тайно хиротонисанных архиереев, которые обязаны были до поры до времени скрывать свое епископство, дабы не подвергнуться общей участи с епископами явными.

Было ли это в самом деле так (в отношении о. Митрофана), в наше время, по прошествии многих лет – судить трудно, но что тайных архиерейских хиротоний в те годы было немало – факт несомненный и общеизвестный»^[25].

Находясь в ссылке, батюшка не оставлял попечения об общине Высоко-Петровского монастыря. Преподобномученик Игнатий (Лебедев) передавал ему через своих духовных чад поклоны и просьбы о молитве. У него окормлялся архимандрит Исидор (Скачков), который по его благословению взял на себя попечение о духовных чадах почивших старцев – духовников Высоко-Петровской обители отца Игнатия (Лебедева), архимандрита Никиты (Курочкина) и архимандрита Зосимы (Нилова). После кончины архимандрита Никиты был под его духовным руководством и преподобномученик Феодор (Богоявленский) – он практически сразу узнал об аресте батюшки, что и сподвигло его самого начать подготовку к грядущему аресту.

Отец Митрофан был арестован в 1941 году и заключен в тюрьму, из которой уже не вернулся. Дата и причина смерти его неизвестны. Предположительно, он был расстрелян в 1943 году^[26].

Обращусь еще раз к воспоминаниям Губонина. Вот что он пишет о Высоко-Петровском монастыре: «В последние годы своего существования монастырь прославился особо уставными службами, совершавшимися в нем, и усердно посещался верующими москвичами; монастырские храмы и другие помещения закрывались и отбирались постепенно, пока, наконец, действующим остался один храм (с захоронениями Нарышкиных). Несмотря на то, что все монашествующие жили на частных квартирах, богослужебная дисциплина держалась на высшем уставном уровне, обеспечивавшемся строгими требованиями настоятеля, епископа б. Сергиевского Варфоломея (Ремова), – пребывавшего (по болезненному состоянию) на покое с настоятельством практически несуществующего (кроме одного действующего храма) – монастыря. Состав братии, подстать настоятелю, был необычным: в него вошли некоторые отцы из разогнанной Зосимовой пустыни и неофиты из мирян и, даже, обращенных коммунистов (иеромонах о. Зосима). Упомянем великого аскета, присноболящего старца (и, как говорили, очень строгого духовника), архимандрита о. Агафона (наместника и, кажется, задававшего духовный тон самому настоятелю), иеромонахов о.о. Митрофана и Никиту, иеродиаконов Германа (Полянского Бориса, сына известного миссионера), Алексия (Сергеева, впоследствии печально прославившегося архиепископа), Серафима (Крутеня, закончившего дни свои в сане схиигумена, в Одесском архиерейском доме), среди послушников монастырских было несколько интеллигентных молодых людей: «брат» Аникита, Г.В. Александров, некий Василий Петрович, обладатель обширной конспиративной богословской библиотеки, – окончивший дни свои на Соловках и мн. др.»^[27].

С разгромом общины Высоко-Петровского монастыря в 1935 году жизнь отдельных его духовных семей не закончилась. Тайные монахи, монахини и бывшие прихожане продолжали окормляться у старцев и клириков обители, которые жили в разных местах Подмосковья. В самой же Москве вплоть до 1979 года продолжалась молитва в Знаменском скиту. Только после кончины старших монахинь этого скита – монахинь Евпраксии и Ксении – оставшиеся перестали собираться для общей молитвы в Печатниковом переулке. Перекинулись ниточки живой связи с тайной общиной и в наши дни: матушка Игнатия – профессор, доктор медицинских наук – по благословению Святейшего Патриарха Алексия II почти в 100-летнем возрасте приняла постриг в схиму, который совершил нынешний духовник братии Высоко-Петровской обители игумен Петр (Пиголь). Автор статьи несколько раз общалась с последней из остававшихся в живых пострижениц Знаменского скита – монахиней Зинóй (имя в рясофоре – Таисия). Духовные чада воспитанников старцев Высоко-Петровского монастыря занимают сегодня разные посты и трудятся в разных областях, но все с благодарностью почитают память подвизавшихся в обители, передавших в наши руки нити духовного родства с зосимовским старчеством.