«В духовной жизни всегда так: чем больше ты расточаешь, тем больше тебе Господь дает»

В июне Церковь дважды – 17 и 27 числа по новому стилю – праздновала память преподобного Мефодия Пешношского, одного из первых и ближайших учеников преподобного Сергия Радонежского. Николо-Пешношский монастырь, где подвизался инок и впоследствии настоятель обители Мефодий, был основан при участии Игумена Земли Русской. Монастырь, расположенный в живописном уголке Дмитровского района Подмосковья, возрожден в 2007 году, восстановлен его архитектурный ансамбль, продолжается молитвенная жизнь. «Монастырский вестник» предлагает своим читателям интервью с игуменом Алексием (Горлычевым), возглавляющим ныне братию обители.

Отец Алексий, при сегодняшней информационной перегруженности, когда против нас ведется еще и ментальная война, – как сохранять ясность мысли, трезвость взгляда на жизнь? Говорил же старец Фаддей Витовницкий: «Какие мысли нас занимают – такова и жизнь наша».

Сохранять ясность мысли можно, полагаю, читая древних святых отцов. Сегодня много всякого рода упрощений, – но это всё не питает сердечной глубины. Все-таки нужен фундамент, а он в духовной жизни может быть крепким, только если основан на святоотеческом предании. А из современных авторов мы с братией, например, читаем афонитов, передающих именно традицию жизни во Христе.

Есть те, кто опасаются некоего «грекофильства», несоответствия афонской традиции и исконно русской. Преподобного Порфирия Кавсокаливита иные порицают за то, что он учит идти от любви, а не сосредотачивать все силы своей души на покаянии.

Мне как раз близок преподобный Порфирий Кавсокаливит. Может быть, потому что я сам человек оптимистичный. В монастырь я пришел в 18 лет. Когда ты не успел еще сильно запутаться в житейских перипетиях, нагрешить так, чтобы в монахи пойти за сугубым подвигом покаяния, – идешь просто по любви ко Господу. Ощутив в душе это ни с чем из мирских устремлений не сравнимое горение, призывающую благодать, готовность всего себя отдать на служение Богу. Радостная самоотдача в моем опыте и явилась таким фундаментом. Я иначе и не воспринимаю, как еще можно прийти в монастырь.

Да, есть разные судьбы – в монахи постригаются и люди, перекалеченные ранее жизнью, некогда нагрешившие, отсидевшие даже, может быть, за свои грехи. Господь ведет к Себе по-разному. И мы в своих оценках не должны всех равнять под одну гребенку. У каждого своя история.

Но все-таки, насколько я наблюдаю: молодежь идет в монахи по любви ко Христу. И мне эта традиция, против которой кто-то, возможно, и выступает, близка и понятна. Да, я готов ущемлять себя, свои желания, интересы, самоотвергаться, преодолевать себя – но именно по любви ко Христу. А не с какими-то целями самосовершенствования, рожденными сугубым покаянием.

Один игумен монастыря рассказывал, как на вопрос своего аввы-архиерея: «Что для тебя главное в духовной жизни?» ответил: «Покаяние». А владыка посмотрел на него с жалостью… Для него главной могла быть только любовь.

Дело в том, что вот ты принес покаяние, а дальше-то что? Понятно, что всегда есть в чем каяться. Но не это движущая сила души. Многое, конечно, зависит от склада личности, от предшествующей жизни человека. Есть, допустим, меланхолики. Если они еще и достаточно накуролесили в своей жизни, то им свойственно тогда постоянно плакать. Но это вовсе не значит, что они действеннее каются, чем те, у кого дух весел. У каждой души свои отношения с Богом.

Соработничество со Христом рождает эту постоянную жажду благодати. Без Меня не можете делать ничего (Ин. 15:5). Когда ты начинаешь трудиться ради Господа, для тебя единение с Ним становится насущным. Именно так –бескорыстно, потому что ты не о себе думаешь, а о служении, – и происходит то самое стяжание благодати Духа Святаго, о котором как о цели христианской жизни учил преподобный Серафим Саровский.

А то, что тебя самого эта благодать и преображает, и укрепляет, и обогащает дарами к усиленному служению, это уже как-то попутно само собой происходит. Благодать явственно попаляет в тебе страсти, ты это ощущаешь. Но не потому, что ты задался целью искоренить в себе страсти, и все свои силы бросил на эту борьбу, – тебе самому, как ни напрягайся, это не удастся. Это Бог дарует тебе свободу, так отвечая на твое желание послужить Ему. И для этого необязательно, кстати, уходить в монастырь, каждый может служить Богу там, где ему определил быть Сам Господь.

Литургия – это общее дело. Здесь собирается вся полнота Церкви – и Небесной, и земной; все лики святых, все подвизающиеся – будь то монахи, белое духовенство, миряне. И благодать, получаемая на Литургии, тебя меняет. Каждый, кто это пережил, знает, что не смог бы нести своего служения без этого дара Божиего.

Но, с другой стороны, ты понимаешь, что, получив этот дар, ты обязательно должен пускать его в дело. Это и есть доброделание, которое совершается органично, вовсе не как следование каким-либо разнарядкам сверху. Сказано: дух творит формы. Ты сам, испытав Любовь Божию, просто уже не можешь не любить.

Не можешь не сопереживать, слушая исповеди. Вникаешь в проблемы приходящих, молишься с ними – и в трудностях, и в радостях. В духовной жизни всегда так: чем больше ты расточаешь, тем больше тебе Господь дает. Надо не бояться, как это сейчас называют, «выгорания». Исчерпать ты можешь только свои ресурсы, но если ты в Боге служишь, на Него уповаешь, – Христовы запасы любви неистощимы. Вот что надо помнить.

Владыка Алексий (Фролов), возглавлявший некогда Комиссию по монастырям и монашеству, говорил, что любить мы призваны не своей любовью, – христианин каждому призван показать то, как этого человека любит Христос. Но это же сначала Христа возлюбить надо?

Мы непрестанно перед дилеммой: кого мы выбираем? Себя? – тогда наша любовь всегда будет скупостью отдавать и от своего же недостатка иссякать, и человек будет мучиться, сказано же: Кто сеет скупо, тот скупо и пожнет (2 Кор. 9:6). Или другому мы предпочтение отдаем как образу Божиему, а значит, выбираем Бога, и тут – кто сеет щедро, тот щедро и пожнет (2 Кор. 9:6). Или вот эти еще с ходу мало кому понятные слова, вскрывающие суть законов духовной жизни: всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет (Мф. 25: 29). Это не то, что вершится над нами как бы извне, – это то, что действует внутри нас как закон. Мы же созданы по образу и подобию Божию (Быт. 1:26). Мы сами себя наказываем своей нелюбовью, как и любовью вознаграждаем.

Сам я вовсе не старец, чтобы как умудренные опытом подвижники принимать народ, но если говорить об окормлении мирян, то, по-моему, это одна из проблем современной церковной жизни: пастырства сегодня не хватает. Есть, конечно, немало достойных духовников, вокруг которых формируются крепкие общины. Но у отцов на приходах сейчас столько всяких социальных нагрузок: в тюрьму сходи, перед ветеранами выступи, в школе урок проведи… Да постоянные требы. А дома семеро по лавкам. Тут не до ювелирной работы над каждой душой.

Почему люди в монастыри стремятся? «Да хоть поисповедоваться нормально», – как сами же и признаются порою. То есть, не оглядываясь на этот огромный хвост очереди, где тебя все еще и знают хорошо, так что и намекнуть не преминут… Быстрее-быстрее, по бумажкам. Да и в привычной обстановке человеку трудно бывает абстрагироваться от своей же жизненной круговерти.

Люди едут в монастыри «выговориться». Им реально не хватает того, чтобы их выслушали, поняли, дали лично им совет, и не какой-то лежащий на поверхности, а от святых отцов. Исповедь – это же таинство. В каждом случае Сам Господь подсказывает, что сказать человеку. Но только бы мы не спешили. Потому что услышать этот голос Божий должен и сам исповедующий.

Но говорят же: критерий скорости – благоговение. Можно и быстро что-либо делать, но главное не терять благоговения – как внимания Богу на глубине сердечной…

Это не отменяет того, что иногда человеку и высказаться надо. И обязательно нужен тот, кто его выслушает во всей этой обнажаемой, зачастую ужасающей самого исповедующегося, неприглядной глубине. Причем этот момент может настать не обязательно сразу при воцерковлении, иногда проходят годы, прежде чем внутреннему взору открывается главное. И не всегда в уже привычном заведенном режиме исповедей на своем приходе даже завсегдатай-прихожанин может прийти и всё это изложить.

Тут самому исповеднику зачастую как-то собраться надо. Для этого и существовала практика говения при монастырях, ранее весьма распространенная, если мы, например, почитаем повествования об окормлении в Оптиной пустыни. Когда человек приезжал хотя бы на неделю, при нашей суетной жизни пусть и на несколько дней, – постился, ходил на все монастырские службы, молился у святынь обители, общался с духовниками не только на исповеди, где все-таки уместно именно каяться в грехах. Иногда человеку нужна именно духовная беседа, чтобы в диалоге он мог что-то для себя прояснить. Вот для этого люди и ехали в обители. Кстати, прославленная старцами Оптина в свое время унаследовала традицию старческого окормления именно из нашего Николо-Пешношского монастыря.

А удалось преемственность с дореволюционной обителью сохранить, восстановить?

У нас из пешношской братии пятеро прославлены в лике священно-преподобномучеников. Мы им молимся. Обрели мощи юродивого Ионушки, ранее подвизавшегося при монастыре. Хотя он еще не прославлен, люди молятся ему, и он помогает, – причем у него особый дар: помогать болящим младенцам.

Из бывших насельников Николо-Пешношского монастыря известен, например, иеросхидиакон Александр (Жемков). Он жил неподалеку от обители и так и окормлял народ как старец, несмотря ни на какие запреты безбожных властей. Почил в 1967 году. Монастырь стал возрождаться только спустя 40 лет.

Главное, считаю, быть в духе едиными, молиться предшественникам. Во всем полагаться на Господа. На той же исповеди ты стоишь, принимаешь ее и никогда заранее не знаешь, что откроет тебе Господь. Вот именно так, вслушиваясь в глубину, настраивая исподволь на схождение в нее самого исповедующегося, молишься, и Христос, Кто всегда на исповеди предстоит рядом, как-то возвещает сердцу слова, которые надо сказать, – это всегда таинство. Потом уже из дальнейшего общения узнаешь, что это, оказывается, именно то, что и нужно было в тот момент человеку. Но надо не от себя говорить; как и человеку не прятаться за собственные представления: жизнь, мол, сейчас такая, все так живут… и прочее.

Считаю, это тоже одна из «перекладин» креста современных монахов: духовно помогать мирянам, поддерживать их. Хотя, впрочем, это всегда было особенностью именно монастырей Сергиевской традиции. Преподобный Сергий и сам окормлял народ, и практически все его ученики были наставлены им на это служение.

Православные сегодня и в святых отцах могут быть хорошо начитаны… Но применительно к своей жизни всё это обсудить им не с кем. Те сообщения, которыми беспрестанно обмениваются, – особенно молодежь в виртуальном пространстве – это скорее суррогат. Сегодня мы все испытываем дефицит живого неспешного общения. А исповедь, как и само монастырское продолжительное богослужение, – это и есть шанс в нашей спешке остановиться. Но если ты и на исповеди торопишься «отчитаться», из года в год приходя исключительно с перечнем односложных слов? Спросить тебе что-либо неудобно, отвлечь батюшку на отдельный разговор, зная о его нагрузке, тем более… Что же тогда? Отцы и сами иногда в таких случаях шутят: «Чувствуешь себя чем-то вроде аналоя». Но и людям-то каково? Так спешка у нас живое общение и отнимает. На него необязательно нужно много времени… Но это всегда должен быть какой-то момент выхода из суеты, возвращения к себе подлинному.

Михаил Бахтин, выдающийся философ, теоретик культуры, говорил: «Жить – это быть услышанным». Священник, выходя на проповедь, еще и о слышании окормляемыми слова Божия болезнует…

Слушать исповеди, тем более десятки и сотни в большие праздники, да так, чтобы и сказать каждому что-то, – это реально тяжело. Если ты еще и каешься с каждым, а то и за человека, если у него покаянного чувства нет… «Пролей кровь и приими дух», – святые отцы говорят. Это сораспятие. На это не всякий готов. Но иначе ты и духа не стяжешь, ни от чего не отказавшись в себе ветхом, плотском. А тогда зачем всё это? И вот батюшка переживает, пытается что-то донести. Раз не получилось, два… – надо ждать, пока сердце человека по-настоящему откроется. Но потом всё равно наступает момент, когда люди приходят, благодарят. Иногда только спустя долгое время до человека что-то доходит: обстоятельства его жизни так повернутся, что он, наконец, поймет.

Это кропотливая работа – и самого христианина над своей душой, и в соработничестве с духовником. Но главное – взращивает души Господь (см. 1 Кор. 3: 6). Ему надо давать место действовать.

А можете примеры привести? Где священнику нужно понять: а вот здесь уже Господь действует; и даже, может быть, несколько в сторону отойти.

Помню, как мы беседовали с отцом Таврионом из Псково-Печерского монастыря. Сели мы в алтаре.

– Батюшка, ну вот как быть? Что говорить людям?

Я тогда еще совсем молодой был, но уже рукоположен, служил в Высоцком монастыре в Серпухове у иконы Божией Матери «Неупиваемая Чаша». А туда люди с таким горем стекаются! Ладно, если сам человек пьет и совесть его мучает: пришел, кается. А когда жены с маленькими детьми, матери этих пьющих сыновей идут, – там столько слез, такие судьбы перекореженные и трагедии… Что им посоветуешь? Это же надо быть каким-то прозорливцем, чтобы взять такую ответственность на себя…

И вот я всё это отцу Тавриону излагаю. А он мне и говорит:

– Ты просто выслушай их. Утешь добрыми словами. Прояви сочувствие, приободри. А остальное предоставь Богу. Господь Сам Своим промыслом всё выправит так, как это нужно для спасения этого конкретного человека, его близких.

Действует и принцип «не навреди». Господь к тебе этого человека привел, ты его принял, а дальше отдай его в руки Божии. Ты не можешь себя поставлять в центр решения всех проблем.

Или, помню, как-то подошел на исповедь старичок. А мы, молодые священники, часто ригористы такие. Жизнь-то у него была партийная, впервые в храм пришел. «Причаститься, – говорит, – хочу». А я и сам-то тогда еще семинарию заканчивал, в догматическом богословии начитанный… Стал его расспрашивать: мол, понимает ли он, что такое Причастие? Кто такой Иисус Христос, что мы Тела и Крови Его причащаемся?… А тот выдохнул так, выпрямился, объяснил, как мог: что вот Человек хороший, людям много добра делал… Я ему начинаю что-то чуть ли не из «Точного изложения православной веры» преподобного Иоанна Дамаскина цитировать. А дедушка всё понял, ему на самом деле и не надо было объяснять, каковы пробелы в его знании богословия. И он вдруг… заплакал.

Меня как ударило:

– Господи, что же я делаю?! Вот он пришел, искренне всё о себе рассказывает, он, может быть, к этому шагу всю свою жизнь себя подвигал. Да и сколько ему этой жизни осталось? Причаститься хочет… Его же Господь сюда привел! А я что? Кто я вообще такой, чтó я про жизнь знаю? Перед кем решил пофорсить своими богословскими штудиями? Мы же даже представить не можем, что нашим дедам пережить пришлось! Да, может быть, именно благодаря нашим старикам мы и можем сейчас эти умные книжки читать…

Для меня это был урок на всю оставшуюся жизнь. Я сам тогда каялся так, как никогда, может быть, до этого.

Дело не в нашей эрудированности. Сердце чуткое надо иметь. Любить людей. Каждого человека. Именно таким, каким его Господь подчас сквозь очень тяжкие обстоятельства жизни провел, высвободил, к Себе призвал. Мы, может быть, смелые да самодовольные, оттого что сами такого не испытали. И не грешили так, потому что Господь нас Своею благодатью уберег. А почему и что Он кому попускает, – это тайна спасения этого человека. Мы никого судить не вправе. Любой, по меркам мира, «пропащий» – может быть, гораздо выше в очах Божиих, чем ты. Исповедь многому учит, – прежде всего, нас, священников. Это таинство – для каждого из нас просто колоссальная школа работы над собой.

Беседовала Ольга Орлова
Фото Владимира Ходакова и из архива монастыря