Предлагаем вашему вниманию статью игумена Иосифа (Крюкова), настоятеля храма преподобных Сергия и Германа Валаамских Московского подворья Спасо-Преображенского Валаамского монастыря.
Когда год назад, получив послушание заняться благоустройством Московского Валаамского подворья, я стал знакомиться с представителями городской администрации и деловых кругов, то обнаружил удивительную вещь: мне не удалось встретить ни одного человека, который бы был осведомлен о том, что в столице России есть монашеское «представительство» обители, которая, возможно, является старейшим монастырем Русской Православной Церкви. Эта ситуация мне показалась недолжной: после нескольких лет на Валааме, в течение которых очень часто приходилось проводить огласительные беседы с многочисленными волонтерами и паломниками, я считал, что то, за что люди любили и любят Валаамский монастырь, не может быть ограничено пределами самого острова; что духовные уроки как прошлой, так и современной жизни моей обители имеют ценность за пределами того круга людей, которые связали с ним свою жизнь. Я не говорю сейчас о той духовной пользе и уроках христианского благочестия, которые верующий человек может извлечь из паломничества вообще – с этой точки зрения не имеет значения, о каком именно монастыре идет речь, при условии, что его братия живет согласно своему призванию. Но, на мой взгляд, есть нечто – если так можно выразиться – универсальное в духовности Валаама, что может быть ценно и практически применимо и теми, кто не обладает специальными знаниями о его истории и подвижниках или не испытывает к нашему острову эстетического интереса. Что же это?
В отличие от любой другой русской обители Валаамский монастырь столкнулся с проблемой выживания не в XX, и не в XIX веке. История Валаама – это история непрерывной борьбы за существование, постоянное чередование периодов строительства и разорения, славы и упадка. Валаам – своего рода Брестская крепость Русской Церкви: расположенный на самом краю русских земель, он непрерывно, век за веком должен был выдерживать набеги и иноземных завоевателей, и чужеродных проповедников. Храмы Валаамской обители сжигали, разоряли сокровищницу и хранилища ценнейших документов, братию убивали и прогоняли, захватывали монастырские земли. По человеческим меркам, климат, географическое расположение, уязвимость в военном отношении должны были отбить всякое желание строить здесь что-то вновь: церковная история знает множество примеров того, как некогда славные монашеские обители со временем прекращали существование, не в силах выстоять в подобном противоборстве. Видеть причину стойкости Валаама в благодатном заступничестве святых основателей монастыря, разумеется, верно, но, мне представляется, это не исчерпывает проблематики. Как рубят на части пейзаж острова его могучие скалы, таков и характер острова. И Валаам остался бы амальгамой замечательных качеств, которые, тем не менее, ничем не отличали бы его от других монастырей, если бы все эти качества не были упорядочены и сложены в единый бастион веры волей и энергией, которые, как сказано у В.И. Немирович-Данченко, являются плоть от плоти русскими, мужицкими, сильными, несокрушимыми. Исток же этой силы не в ком-то из монахов персонально (в отличие, допустим, от Оптиной пустыни, Валаам, в силу исторических и иных причин, не может похвастаться непрерываемой духовной «династией» прославленных святых подвижников): только их единомыслие и сопричастность жизни друг друга позволили писателю увидеть в этом монастыре единый организм, в котором каждый исполняет свое дело и каждый помогает другому (по прп. Макарию Египетскому), громадный дом, где в одних комнатах живут, в других стучат молотки и пилится крепкое дерево, а в третьих пишут иконы монастырские Рафаэли.
Итак, ярко выраженный общинный дух – вот одна из краеугольных характеристик Валаамской духовности.
Следующая характеристика, которую хотелось бы отметить, начинает в ярко выраженной форме свидетельствовать о себе с 1793 года, то есть с момента формирования миссии валаамских монахов на Аляску. Сейчас периодически можно услышать дискуссии о возможности обустройства «миссионерских монастырей» в тех регионах нашей страны, где эта миссия необходима. И сама идея, и формы ее реализации для кого-то являются предметом недоумений, а для иных – и насмешек. Но на примере Валаама конца XVIII века мы имеем перед собой строгий, сформированный по Саровскому образцу монастырь, географически никоим образом не располагающий к тому, чтобы членами его братства становились люди, заинтересованные в активной просветительской деятельности или хотя бы имеющие для этого необходимую академическую подготовку. И при всем том именно из числа этого братства создается группа монахов-миссионеров, трудами которых Православие было принесено в Новый Свет. Мне кажется, что это было бы абсолютно невозможно, если бы сам характер Валаамской духовности потенциально не предполагал подобного развития событий. Военные и климатические угрозы, с которыми столетиями должен был бороться Валаамский монастырь, с духовной точки зрения не были столь важны, сколь была важной необходимость сохранять чистоту Православной веры и провозглашать ее в ситуации, когда контакт и с язычниками, и с инославными был если не непрерывным, то регулярным. Находясь на границе восточного и западного миров, Валаамская обитель на протяжении веков невольно должна была выступать и хранительницей, и проповедницей Православия.
В XX веке, когда, невольно подчиняясь изменившимся историческим обстоятельствам, Валаамский монастырь перестает быть столь недосягаемым и, как следствие, столь закрытым, его братия органично принимает на себя бремя еще более активной и системной просветительской деятельности: помимо создания монастырских школ на самом Валааме, попечением архимандрита Афанасия (Нечаева) монахи подъемлют образовательные, просветительские и миссионерские труды и за его пределами, «на материке», на территории Карелии. И хотя церковные каноны настороженно смотрят на возможность создания при обителях образовательных и социальных учреждений, детские школы начинают действовать и при Московском, и при Санкт-Петербургском подворьях монастыря.
Последнее можно рассматривать как отчасти неизбежную «мутацию» подворий в обычные приходы. Однако на фоне сказанного выше мне представляется, что необходимость просветительской работы является органичным выводом из тех обстоятельств, под влиянием которых веками формировалась духовность Валаамского монастыря.
Итак, вторая важная характеристика Валаамской духовности – это ее глубинная связь с просветительской и миссионерской деятельностью.
Какие же формы этой деятельности были присущи валаамским инокам? История сохранила нам вполне подробное описание того, как осуществлял ее прп. Герман Аляскинский. В личности этого великого подвижника Валаамского монастыря соединилось, казалось бы, несоединимое: относительно малая образованность – и высокая культура, жизнь отшельника – и активная работа с алеутами и чиновниками Русско-Американской компании, строгий аскетизм – и трогательная любовь к детям. В отношении образования, прп. Герман потратил много сил для обучения местных жителей в основанной миссией школе. Но, что примечательно, его общение с мирянами не сводилось лишь к трафаретной передаче стандартного набора знаний. Нет! Местные дети любили слушать его сказки и рассказы из житий святых. А для общения с взрослыми – в частности, со снисходительно настроенными русскими офицерами – он пытался найти ту почву, которая откроет возможность для развития взаимоотношений, а не поставит скептиков с первых же шагов перед лицом фактов, которые им сложно принять. Так, услышав однажды, как офицеры читали стихотворение Державина «Бог», преподобный сделал содержащиеся в этом произведении мысли отправной точкой для дальнейшего разговора. Таким образом, как минимум в данном конкретном случае, проповедь старца брала за основу то, что было одновременно близко и понятно и самому старцу, и скептикам-офицерам – поэтическую композицию. Такой подход находится в полной гармонии с тем, как построил свою проповедь на ареопаге апостол Павел (Деян. 17:22–31).
Что касается привлечения местных жителей к богослужению, мы знаем, что преподобный, не будучи священником, в этом отношении находился в одном положении с теми новообращенными, которых он приводил в церковь. Казалось бы, что, учитывая его многолетний опыт пребывания в монастыре, единственный способ гарантировать безупречное пение за богослужением – это петь самому. Тем не менее, святой, собирая людей в воскресные и праздничные дни для молитвы, сам читал только Апостол и Евангелие, предоставляя возможность петь алеутам, присутствующим на службе.
Все вышесказанное, на мой взгляд, позволяет увидеть валаамскую монашескую традицию с той точки зрения, которая, возможно, окажется непривычной для людей, привыкших мерить ценность и целостность монастырей лишь критериями Типикона. Вглядываясь в историю Валаама, мы видим, что неотъемлемыми чертами Валаамской духовности являются общинный дух и осознание ответственности перед окружающим миром, выражающейся в просветительской и миссионерской деятельности. Последняя, в свою очередь, реализовывалась не посредством менторских методов, а была всецело творческой и инклюзивной.
Теперь мы можем, наконец, вернуться к началу нашей статьи. Какое именно содержание мы вкладываем в понятие «монастырское подворье»? Современные реалии таковы, что городские подворья часто представляют собой одно из трех: либо это место проживания братии, в силу тех или иных причин не могущих проживать в самом монастыре; либо это некий инструмент, обеспечивающий хозяйственную или финансовую жизнь монастыря; либо это де-факто обычный приход. Очень немногие монастыри имеют подворья, на которых культивируется уклад жизни обители-матери.
Является ли такая ситуация нормальной? Думаю, что если на подворье проживает монашествующая братия, ответ очевиден – эта ситуация не нормальна. Жизнь подворья – настолько, насколько это возможно – должна координироваться с уставом той обители, к которой подворье принадлежит.
Если это так, то становится очевидным: и литургическая, и повседневная жизнь монастырского подворья может принимать во внимание нужды своих прихожан, но ни в коем случае не должна выстраиваться вокруг этих нужд. Не прихожане определяют, каким образом живет подворье, а монахи. Но если на удаленный монастырь ответственность за духовное образование паломников не всегда ложится в полной мере, то для монастырского подворья, находящегося в непосредственном контакте с внешним миром, такая ответственность очевидна. И первое, чему подворье призвано научить своих прихожан, – это не катехизис или иная богословская дисциплина, что тоже важно; и уж подавно не Типикон. Первое – это молитва. Ответ на вопрос «как это сделать?», мне кажется, будет всегда начинаться с чуткого следования уставу и формам благочестия, типичным для обители-матери, потому на каждом подворье этот вопрос может решаться по-разному. Что же касается конкретно Валаамского монастыря, то мне представляется, что приведенный выше обзор показывает: Валаамская духовность немыслима без духа общинности, без духа просвещения и миссионерства, и без воспитания в братии и прихожанах понимания, что все они – единое тело, единый организм, ни один из членов которого не может оставаться безучастен, но все призваны к активному служению Богу «едиными устами и единым сердцем».
Публикации
Монастыри
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ
