Расстрельное дело вольских монахинь

«Монастырский вестник» недавно познакомил читателей с историческим исследованием Вольского Владимирского женского монастыря о последней при советской власти настоятельнице обители схиигумении Марии. В продолжение темы портал публикует новый материал об истории обители и ее насельницах в период гонений ХХ века, подготовленный писателем и краеведом города Вольска протоиереем Михаилом Воробьевым по материалам дела, переданного из Саратовского архива ФСБ.

В ночь с 12 на 13 января 1938 года были расстреляны 36 насельниц Вольского Владимирского женского монастыря. Монастырь был закрыт властями в 1929 году. В последний год существования обители в ней проживало не менее 167 монахинь и послушниц. После изгнания сестры, не покинувшие Вольск, проживали на частных квартирах; пятеро жили в бывших монастырских домах на территории машинно-тракторной станции.

Первая попытка властей закрыть Вольский женский монастырь была предпринята в начале 1918 года. 10 марта под председательством Б.П. Токина (в будущем выдающегося советского биолога) состоялось заседание только что созданной уездной комиссии по отделению Цеpкви от государства, посвященное ликвидации Вольского женского монастыpя. Решение комиссии было однозначным. Монастырь ликвидировался, а его здания передавалось в ведение Собеса «для организации приюта для детей, присланных из Петрограда, Москвы и других городов» [1].

Советская власть в городе в это время была еще очень непрочной. Это показало июльское восстание 1918 года, в ходе которого Вольск оказался захвачен мятежниками, связанными с КОМУЧем (Комитетом членов Учредительного собрания) и армией Колчака. В условиях смертельной опасности большевикам было не до монастыря, и, хотя на его территории появился детприемник для беспризорников, он продлил свое существование до 1929 года.

В это время инициатива уничтожения обители перешла в руки энтузиастов, среди которых особенным усердием прославился Федор Панферов, воспитанник Вольской учительской семинарии, в будущем один из видных функционеров советского Союза писателей.

22 июня 1918 года педагогический совет Вольской Учительской семинарии с возмущением разбирал дело воспитанника Федора Панферова, исполнявшего по совместительству обязанности заместителя уездного комиссара внутренних дел, который под предлогом помощи Советской власти предпринял попытку ограбления женского Владимирского монастыря. Явившись в обитель с обыском, недоучившийся семинарист стал требовать предъявления скрываемых в монастыре драгоценностей. Слухи о монастырских сокровищах оказались сильно преувеличенными и, не обретя оных, будущий мастер социалистического реализма, согласился взять продовольственным припасом [2].

В 1929 году монастырь был закрыт окончательно и бесповоротно. Более полутора сотен насельниц были изгнаны из обители, в стенах которой разместилась машино-тракторная станция. Храм Владимирской иконы Божией Матери был полностью разрушен. Больничный Успенский храм упразднен. Трапезную церковь во имя Афанасия Александрийского и праведной Елисаветы перестроили в жилой дом.

Значительная часть монахинь и послушниц покинула Вольск. Те, у кого сохранялась связь с родственниками, уехали в родные села. Многие умерли во время голода 1932–1933 годов. Оставшиеся в городе пробавлялись случайными заработками. Те, кто помоложе, нанимались поливать огороды, мыли полы, занимались стиркой белья. Старухи читали по покойникам. Проживали, иногда по двое-трое, на частных квартирах в ужасающей бедности. Лишь одна – Бычкова Н.К. проживала с племянницей в собственном доме по адресу Ленина, 34.

Пятерым монахиням удалось остаться в зданиях бывшего монастыря на территории машино-тракторной станции. Нетрудно догадаться, каким оскорблениям и насмешкам подвергались они со стороны освободившегося, в том числе и от многих нравственных запретов, пролетариата. Надежда на возвращение обители все же оставалась. В начале 2000-х новый владелец одной из квартир обнаружил на чердаке завернутую в газету 1934 года пачку банковских казначейских обязательств на имя Вольского монастыря с купонами на сумму около 40 000 рублей.

Во второй половине 1930-х все оставшиеся в Вольске насельницы посещали единственную не закрытую властями Ново-Троицкую церковь [3]. В ней совершал богослужения последний Вольский епископ Георгий (Садковский), арестованный перед праздником Троицы 1935 года [4].

22 декабря 1937 года 37 бывших насельниц Вольского женского монастыря были арестованы и препровождены в тюрьму. Незадолго до ареста монахинь был заключен под стражу священник Ново-Троицкой церкви Мстислав Курмышский, расстрелянный здесь же в Вольске 15 декабря 1937 года. Служивший до закрытия церкви в 1937 году священник Василий Розанов оказался одним из немногочисленных свидетелей обвинения.

Следственное дело, открытое в день ареста, продолжалось в течение девяти дней; каждая из обвиняемых была опрошена ровно один раз.

Из анкет арестованных и протоколов допросов видно, что насельницы монастыря разделяли себя на две категории: «монашек» и монахинь. Первыми были, вероятно, послушницы, которые носили свое мирское имя. Монахинями называли себя постриженные в рясофор или в мантию, сменившие при постриге имена. Таковых среди обвиняемых было 13 человек.

Самым старшим – монахине Ангелине (Мятиной Анисии Дорофеевне) и «монашке» Анне Терентьевне Естефеевой было по 73 года. В конце протокола допроса Анны Естефеевой было отмечено: «Расписаться не может – слепая».

Самыми молодыми были «монашки» Евфросиния (Лаптева Евфросиния Николаевна) 35 лет и Тамара Александровна Виддер 36 лет. Возраст остальных колебался от 45 до 70 лет. Большинство из них были малограмотными или совсем неграмотными. В нескольких протоколах вместо подписи допрошенного стоит отпечаток пальца.

Многие поступали в монастырь девочками и оставались там до его закрытия. Так, например, в возрасте 6 лет в 1875 году в монастырь была приведена Вера Капанкина, в будущем монахиня Варсонофия. В обители она провела 54 года и не мыслила для себя никакой другой жизни. После закрытия монастыря и вплоть до ареста она работала уборщицей в Ново-Троицкой церкви.

В таком же возрасте оказалась в монастыре и монахиня Сергия (Евдокия Ивановна Меркулова), прожившая в обители 50 лет.

51 год прожила в Вольском монастыре монахиня Таисия (Фомина Матрона Галактионовна), которую, вероятно, по причине полного сиротства, отдали в обитель в возрасте трех лет.

Восьмилетней девочкой поступила в монастырь «монашка» Евдокия Ефимовна Новоенкова, прожившая в обители 37 лет. Столько же времени находилась в обители и «монашка» Мария Ивановна Басова, оказавшаяся здесь семи лет от роду в 1892 году.

41 год пребывала в монастыре монахиня Ангелина (Мятина А.Д).

Уже после революции в Вольский монастырь поступили монахиня Нуштаева А.Г. (1918 г.), «монашка» Т.А. Виддер (1919 г.). Позже всех в 1927 году в монастырь пришла монахиня Евфросиния Николаевна Лаптева, единственная из арестованных, кому удалось избежать расстрела. В том же 1927 году в Вольский монастырь из Покровского Шиханского монастыря Пензенской епархии перешла прожившая там 15 лет «монашка» Евдокия Никифоровна Немирова.

Большинство насельниц Вольского монастыря происходили из крестьян различных районов Саратовской и Самарской областей. Выделяются при этом два поселения: село Корнеевка Пугачевского района – 5 человек, село Малая Быковка Балаковского района – 2 человека и село Большая Черниговка Пугачевского района – 5 человек.

Обвинения, предъявленные арестованным, были стандартными: недовольство закрытием монастыря, осуждение колхозного строя, притеснения верующих. Все это объединялось общим понятием антисоветская агитация и пропаганда. Особенно напирали следователи на организацию «сборищ» недовольных советской властью.

Судя по всему недозволенных «спецсредств» во время единственного допроса обвиняемых следователи не применяли. К концу 1937 года не было необходимости во что бы то ни стало добиваться от обвиняемых признания своей вины, хотя этот результат и был желательным. В целом, и допрос был формальностью, никак не влиявший на характер приговора. Но специалисты следственных дел, накопившие уже огромный опыт психологического давления и логического запутывания обвиняемого, все же достигли некоторого успеха.

Большинство арестованных полностью отвергли все обвинения. Приведем типичный фрагмент протокола допроса сорокадвухлетней, неграмотной Славиной Евдокии Спиридоновны.

По делу насельниц Вольского женского монастыря было допрошено пять свидетелей. Самые благоприятные для обвиняемых показания дала сорокадевятилетняя завуч школы № 16 Вера Андреевна Юлькова, на квартире которой по адресу Коммунистическая 51 проживали «монашки» М.Ф. Плешакова и А.С. Занченко. Хозяйка квартиры показала, что каких-либо контрреволюционных разговоров в своей квартире она не слышала, хотя к «монашкам» приходили незнакомые ей люди, что пожилые квартирантки мирно шили одеяла и не занимались ничем предосудительным.

Показания других свидетелей были более опасными. Так, сторож Ново-Троицкой церкви Иван Алексеевич Лещаков поведал следователю о том, что обвиняемые не раз собирались в церковной ограде и в разговорах осуждали советскую власть за притеснения верующих. По его словам, «многие монашки, которых перечислить по фамилии я затрудняюсь, ходили по домам в г. Вольске и пропагандировали религию среди женщин домохозяек».

Показания чернорабочего МТС, бывшего красногвардейца Ивана Ивановича Сингелеева были более бестолковыми. Антисоветская деятельность вольских монахинь, по его словам, заключалась в совращении жены некоего пожарника Жирова, которая после общения с ними начала ходить в церковь, и в напоминании другим женщинам о необходимость крестить детей. Следует отметить, что этот свидетель решительно отверг предложенную следователем версию о связи монашек с заштатными клириками Старого собора и Покровской церкви.

Уверенно свидетельствовал о контрреволюционной деятельности малограмотных пожилых женщин и бравый матрос ОСВОДа двадцативосьмилетний Петр Алексеевич Колмыков, квартировавший в доме «монашки» Бычковой. На вопрос следователя, откуда ему это известно, он прямодушно отвечал: «из того, что между мной и Бычковой часто происходили споры о религии». Бывший красноармеец охотно сообщил, что в доме Бычковой регулярно происходили «сборища» монахинь, то под видом поминального обеда, то по другому поводу. На вопрос о содержании разговоров во время этих «сборищ» не научившийся врать молодой человек простодушно ответствовал: «Цель этих сборищ мне не известна… закрывались и беседовали… о чем беседовали я не слыхал, т. к. разговаривали очень тихо».

Самыми важными для следствия стали показания последнего легального вольского священника, как тогда говорили, «тихоновской ориентации» пятидесятилетнего Василия Димитриевича Розанова. Он начал служить в Ново-Троицкой церкви в 1935 году, незадолго до ареста епископа Георгия (Садковского) и был встречен очень неласково. На допросе он с обидой говорил следователю: «При моем поступлении служить в церковь монашество активно заявляло: “нам не нужно советских попов”. А после ареста контрреволюционной группы церковников, руководимой епископом Садковским, монашество открыто заявляло: “советская власть наших попов арестовывает, а своих направляет служить”».

Однако вовсе не идейные расхождения, а примитивная меркантильность, банальная жадность была причиной взаимной неприязни священника и монахинь. Об этом отец Василий неосторожно проговаривается, давая показания: «Мне, как настоятелю Вольской Ново-Троицкой церкви приходилось видеть, как монашество ходило по квартирам. Под видом выполнения отдельных треб монашки собирали деньги, часть давали мне за исполнение треб, а большую часть брали себе».

Отец Василий хорошо понимал, что нужно следователю. Не дожидаясь вопросов, он уверенно черпал из своей памяти самые компрометирующие примеры враждебного отношения к советскому строю. «В марте 1937 года, – доносил он, – в церкви при молении протодиакона Лопатина: “о стране нашей и о властех ея” монашеская группа открыто в церкви заявила: “зачем они молятся за власть, ведь они безбожники, ненавидят нас, сажают неповинных в тюрьмы, а мы за них будем Богу молиться, не надо молиться за антихристову власть”».

Вспоминал он и откровенные разговоры на поминках, куда его приглашали как почетного гостя: «В половине июля 1935 года на квартире у монахинь Рафаилы, в мире Никулиной Александры Михайловны, Нуштаевой Александры Гавриловны был поминальный обед, где присутствовали Палладия – Матвеева Агафья Харитоновна, Алевтина – Завраженова, Лаптева Ефросинья Николаевна, Славина Евдокия Спиридоновна, я и другие монахини, которых сейчас не помню. За обедом шел разговор о политике советской власти, о колхозном строительстве. Нуштаева Александра Гавриловна говорила: “Нет, уже не проживем, как жили при старом положении, теперь смотрите, в колхозах разруха, хлеба не дают, а работать заставляют”. Матвеева Агафья Харитоновна – Палладия, подтверждая выступления Нуштаевой, говорила: “Вполне понятно, что везде разруха, ведь эта власть не от Бога, там успехов нет”. Все присутствующие монахини одобрили выступления Нуштаевой и Матвеевой. После ареста группы Садковского, Матвеева Агафья Харитоновна, дату точно не помню, в 1935 г. мне говорила: “Надо пока терпеть и подчиняться власти, как говорит Слово Господне, а придет время, Сам Господь уберет эту власть”. В августе 1937 г. в церкви монахиня Клеопатра – Занченко Анна Семеновна мне говорила: “Надо всех предателей, служащих в церкви, выгнать, а поставить своих людей”. В начале 1937 г. монахиня Варсонофия, в миру Капанкина Вера Яковлевна, в церкви мне говорила: “Это плохая власть нам послана от Бога в наказание за нашу жизнь. Мы позабыли Бога, посмотрите на наших детей, чему их учат, ведь они в руках дьявола. У меня племянница девочка, я ее учу молиться Богу и рассказываю ей про жизнь святых”».

Прозвучала в доносе отца Василия и важнейшая для 1937 года тема выборов в Верховный Совет СССР. Сомнение в подлинности советской демократии считалось самым верным проявлением контрреволюции. Угадывая желания следователя, свидетель обвинения старательно припоминал все случайно подслушанные разговоры на эту тему: «Контрреволюционное монашество среди населения города Вольска проводило контрреволюционную агитацию, направленную на срыв выборов в верховный совет. Заявляли: “Мы никого не выдвигали, а нам предлагают голосовать за тех, кого нам навязывают”. Безразлично относились к выборам в Верховный совет. Так, например, в середине ноября 1937 г., в церковной сторожке были Виддер Тамара Александровна – монашка, Варсонофия – в миру Капанкина Вера Яковлевна и я. Вели разговор о выборах в верховный совет. Виддер заявила: “Я не включила себя в избирательные списки, меня Бог избавил от этого, нам на выборах делать нечего, это собрание безбожников”. Капанкина, поддерживая выступления Виддер, в свою очередь заявила: “Кого хотят, того и выбирают, а нам никого не надо”».

Безусловно, отец Василий спасал свою жизнь. Вероятно, он догадывался об участи недавно арестованного своего сослужителя отца Мстислава Курмышского, который к моменту допроса был уже расстрелян. Сотрудничество со следствием ничего не гарантировало, но какая-то надежда все же оставалась. Тотальный страх толкал немолодого батюшку на страшное для священника преступление – нарушение тайны исповеди. Бесстрастные строки протокола сохранили и это страшное свидетельство поругания сана: «Во время моей службы в церкви, ко мне все монашество приходило на исповедь, первый грех они заявляли: “грешницы, ненавидим эту власть, ведь она отняла у нас покой, счастье и хорошую жизнь и заставила нас скитаться по белому свету”».

В документах следственного дела В.Д. Розанов фигурирует как «бывший служитель культа». Вероятно, к концу 1937 года он был отстранен или самостоятельно отказался от священнического служения. Дальнейшая судьба его неизвестна. По справке адресного стола города Вольска он скончался 5 февраля 1957 года.

Следствие по делу вольских монахинь продолжалось девять дней. 30 декабря 1937 года были произведены обыски с полным изъятием имущества арестованных. Нищенский скарб, скрупулезно перечисленный в описях, был отдан на хранение соседям арестованных. Особыми актами оформлялось сожжение обнаруженных «религиозных икон».

31 декабря состоялось заседание судебной тройки при Управлении НКВД по Саратовской области. Немолодые, малограмотные женщины, мирно проживавшие в небольшом городке в глубокой провинции, были признаны особо опасными врагами советской власти. 13 монахинь и 23 «монашки» Вольского женского монастыря были приговорены к расстрелу, который был произведен в 22 часа 12 января 1922 года. Организатором «контрреволюционной группы монашества» была признана регент монастырского хора монахиня Палладия (Матвеева Агафья Харитоновна). При этом родственникам сообщалось о том, что та или иная обвиняемая приговорена к десятилетнему заключению без права переписки.

Реально приговорена в десятилетнему заключению в концлагере была единственная из обвиняемых тридцатипятилетняя Евфросиния Лаптева. Вернувшись в Вольск с крепко подорванным здоровьем, она дожила до преклонного возраста, стараясь придерживаться монашеского образа жизни. Вместе с немногочисленными уцелевшими насельницами Владимирской обители она усердно посещала единственную в городе Благовещенскую церковь, богослужения в которой были возобновлены в 1943 году. В середине 1980-х годов Евфросиния Лаптева была убита грабителями, охотившимися за старинными иконами. Связанная старуха с кляпом во рту была брошена в погреб и умерла через несколько часов невыносимых страданий.

Постановлением президиума Саратовского Областного суда от 23 декабря 1957 года постановление тройки при УНКВД по Саратовской области от 31 декабря 1937 года в отношении насельниц Вольского женского монастыря было отменено. Все обвиняемые были реабилитированы.

[1] ВФГАСО. Ф. 7. Опись 1. Ед. хp. 85. Л. 1.

[2] Известия Вольского Совета Депутатов, № 97. ВФГАСО. Ф. ОДФ-38. Ед. хр. 260. Л. 121.

[3] Бывшая Успенская церковь старообрядцев-беглопоповцев.

[4] Назначенный на Вольскую кафедру после ареста Преосвященного Георгия епископ Сергий (Куминский) не смог приехать в Вольск и был переведен в Ачинск.