Свет Евангелия

10 февраля 2021 года исполнилось 140 лет со дня рождения Бориса Зайцева (1881–1972), выдающегося православного писателя русского зарубежья, мемуариста, критика, литературоведа, переводчика, автора произведений, посвященных русскому монашеству.

Получив признание и известность еще в дореволюционной России, вынужденный покинуть Родину, Борис Константинович Зайцев на протяжении полувека жил и творил во Франции. Писатель остался равнодушным к модным литературным течениям своего времени, был верен традициям русской реалистической литературы.

Проза Зайцева отличается теплотой и лиризмом. Ее наполняют тихий свет добра, простые нравственные начала, особенное чувство сопричастности всему сущему.

«Он человек очень тонко деликатный и духовный, – писал Иван Бунин. – …Я ценю в Зайцеве то, что он выбрал свой путь и идет по нему... Идет по своему пути, который подымается выше повседневности».

Зайцев называл русскую литературу, в которой оставил свой неповторимый след, «христианнейшей из всех литератур мира».

И сам Борис Константинович вошел в русскую литературу как православный писатель. Его постоянные темы – миссия России в мире, ее скорбь и слава, таинственные пути Промысла. Историческое бытие народа и человека художник-христианин рассматривает в контексте Вечности.

Борис Константинович Зайцев родился 29 января (10 февраля) 1881 года в Орле, в дворянской семье. Отец Константин Николаевич был горным инженером. Детство Бориса прошло в родительском имении – селе Усты Жиздринского уезда Калужской губернии.

До 11 лет Борис находился на домашнем обучении, затем поступил в гимназию. В 1898 году окончил Калужское реальное училище. Учился в Императорском техническом училище в Москве, Горном институте в Петербурге, на юридическом факультете Московского университета. Но ни инженером, о чем мечтал его отец, ни юристом не стал и с семнадцати лет всецело предался литературной деятельности.

Первый рассказ Зайцева «В дороге» был напечатан в 1901 году в газете «Курьер» благодаря Леониду Андрееву, который возглавлял в редакции литературный отдел. Зайцев познакомился с Андреевым в конце 1890-х годов и чувство глубочайшей признательности к нему пронес через всю жизнь.

В начале 1900-х годов Зайцев знакомится со многими выдающимися русскими литераторами: в Ялте – с Антоном Чеховым, в московском литературном кружке, куда его вводит Андреев, с Николаем Телешовым, Максимом Горьким, Викентием Вересаевым, Иваном Буниным и другими.

В годы Первой мировой войны Зайцев окончил Александровское военное училище и сразу после Февральской революции был произведен в офицеры, однако не попал на фронт из-за болезни и с августа 1917 по 1921 год жил в своем калужском поместье Притыкино.

Зайцев вырос в безрелигиозной семье, о чем он сам пишет в воспоминаниях в эмиграции. На духовное развитие писателя немалое влияние оказали произведения Владимира Соловьева, который, по словам Бориса Константиновича, «пробивал пантеистическое одеяние юности и давал толчок к вере»:

«Время было переломное. Интеллигенция призывалась входить в церковь. Она и вошла» [1].

Православное мировоззрение Зайцева отразилось в рассказах 1918–1921 годов («Душа», «Белый свет», «Уединение»), в которых он писал о революции как о закономерном возмездии за «распущенность, беззаботность... и маловерие».

Рассказ Зайцева «Улица св. Николая» (1921) вошел в одноименный сборник (1923). Писатель изображает в рассказе старинную московскую улицу Арбат, которая соединяет собою три храма «самого русского святого» Николая Чудотворца: Николу Плотника, Николу на Песках и Николу Явленного. Это образная хроника истории России начала ХХ века. Арбат помнит светлый быт России начала 1910-х годов. Арбат – очевидец первой русской революции. Арбат – свидетель потрясений октябрьского переворота и гражданской войны. В круговороте событий писатель привлекает внимание читателей к неизменному и умиротворяющему образу извозчика Миколы, напоминающего самого святителя Николая. Проезжая по Арбату – с еще не снятыми с церквей и звонящими колоколами, он крестится на три Никольских храма, которые были снесены в начале 30-х годов.

8 июня 1922 года вместе с супругой Верой Алексеевной и десятилетней дочерью Наталией Зайцев уехал в Берлин.

«Меня выпустили за границу для лечения, после сыпного тифа, – вспоминал писатель. – Уехал, собственно, не из-за болезни, а потому, что в России писать и печататься стало для меня невозможно. …За тридцать лет ни разу я не пожалел, что выехал» [2].

И еще воспоминания:

«Да, я не думал, что это навсегда. А дочь моя, десятилетняя Наташа, когда поезд переходил границу, задумчиво бросила на русскую почву цветочек – прощальный. “Папа, мы никогда не вернемся в Россию”. А мы с женой думали – временное отсутствие».

9 сентября 1923 года Зайцев выехал с семьей в Италию, 30 декабря того же года перебрался в Париж, где прожил затем почти полвека. В Париже, который стал центром русской эмиграции, он поддерживает отношения с Иваном Буниным, Иваном Шмелевым, Михаилом Осоргиным и другими писателями.

В Париже Борис Константинович познакомился с архимандритом Киприаном (Керном), известным православным богословом и патрологом, – он станет духовником семьи Зайцевых.

Архимандрит Киприан отмечал, что в прозе Бориса Константиновича «какое-то подсознательное неуловимое ощущение божественной иконы мира, его неомраченных светлых истоков».

«Духовный путь Бориса Зайцева, – считает доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Пушкинского Дома, исследователь творчества писателя Алексей Любомудров, – отмечен характерной особенностью: его детство, юность прошли вблизи величайших святынь русского православия, но он оставался вполне равнодушен к ним. Зайцев несколько лет жил неподалеку от Оптиной Пустыни, но ни разу не побывал в ней; часто проезжал в имение отца через Саровский лес, но Саровская обитель не вызывала у него никакого интереса. И только в эмиграции, навсегда лишенный возможности поклониться этим святым местам, Зайцев постигает их великое духоносное значение и в своих очерках совершает мысленные паломничества в них. Небольшой очерк-эссе “Оптина Пустынь” (1929) проникнут любовью и благоговением к великим оптинским старцам. Зайцев размышляет о том, как могло бы протекать его путешествие в Оптину в конце прошлого века, представляет в воображении свою встречу со старцем Амвросием – человеком, “от которого ничто в тебе не скрыто”: “Как взглянул бы он на меня? Что сказал бы?..” Что имеем – не храним, потерявши – плачем.

По признанию Зайцева, в эмиграции он открыл для себя прежде незнакомую ему «Россию Святой Руси, которую без страданий революции, может быть, не увидел бы и никогда».

Именно эта тема и заняла главное место в его творчестве. Ей посвящены «житийные портреты»: «Алексей Божий человек» (1925), «Преподобный Сергий Радонежский» (1925), жизнеописания других святых, лирические книги паломнических странствий «Афон» (1928) и «Валаам» (1936).

В очерках и лирико-филосософских эссе Зайцева запечатлены образы современников – монахов-подвижников, оптинских старцев, странников и блаженных, выдающихся деятелей Русской Церкви, мучеников, героев, явивших примеры стояния в вере, совершивших жертвенный подвиг во имя Христово, и просто русских православных людей, волею судьбы оторванных от России, но не утративших духовных связей с нею.

Религиозным духом проникнуты и романы, повести и рассказы Зайцева («Золотой узор» (1926), «Путешествие Глеба» (1937–1953), «Воспоминания» (1939 и 1965) и многие другие).

В этих и других его произведениях сказалось влияние религиозно-философской мысли Николая Бердяева, с которым писатель поддерживал близкие отношения.

В мае 1927 года Зайцев посетил Святую Гору Афон, где, по его словам, провел «семнадцать незабываемых дней… живя в монастырях, странствуя по полуострову…»

Зайцев показал своеобразный, притягательный и многогранный внутренний мир Святой Горы.

«...Афон предстает в своем вековом и благосклонном величии, – писал Зайцев. – Тысячелетнее монашеское царство! Напрасно думают, что оно сурово, даже грозно. Афон – сила, и сила охранительная, смысл его есть “пребывание”, а не движение. Афон созерцает, а не кипит и рвется, – это верно. Но он полон христианского благоухания, то есть милости, а не закона, любви, а не угрозы. Афон не мрачен, он светел, ибо олюблен, одухотворен».

В русском монастыре святого Пантелеимона Зайцев размышляет о надвременном смысле «облика Целителя и Утешителя отрока, укрепленного в Восточной Церкви»: «Не потому ли он так привился у русских, что России более, чем какой-либо стране, при ее великих, но подчас слепых силах и страстях, ее великой иногда тьме и “карамазовщине”, более чем кому-либо нужна целительная ложечка св. Пантелеймона?»

Писатель, который на протяжении всей жизни вновь и вновь возвращался к волновавшей его теме афонских обителей, живо описывает как внешний уклад жизни монахов Святой Горы в то время, так и их духовные подвиги во имя Бога и ближних, которые составляют основу их повседневной жизни.

«Ученого, философского или богословского в моем писании нет, – отмечал Зайцев. – Я был на Афоне православным человеком и русским художником. <...> Я пытаюсь дать ощущение Афона, как я его видел, слышал, вдыхал».

«В своем грешном сердце, – писал Борис Константинович, – уношу частицу света афонского, несу ее благоговейно, и, что бы ни случилось со мной в жизни, мне не забыть этого странствия и поклонения, как, верю, не погаснуть в ветрах мира самой искре».

«Простота и доброта, а не сумрачное отчуждение – вот стиль афонский, – считал Зайцев, – и недаром тысячи паломников перебывали в этих приветливых местах».

Борис Константинович отправлял из Греции и с Афона очерки о своих впечатлениях. Они публиковались на страницах русских парижских газет «Последние новости» и «Возрождение». Параллельно вел записную книжку, заносил в нее новые впечатления. Большой интерес представляют и письма Зайцева, в частности, родным в Париж. Они содержат дополнительные сведения о его паломничестве и о быте насельников Святой Горы [3].

Книга путевых очерков Зайцева «Афон» (1928), которую потом неоднократно переиздавали, была встречена в русском зарубежье с большим интересом.

«В книге Зайцева, своеобразном “дневнике путешественника”, – отмечает Алексей Любомудров, – есть одно чрезвычайно важное место, где открывается смысл происходящего с Россией. В беседе со старцем-отшельником, к которому добирался трудно и долго, Зайцев получил подтверждение своим раздумьям о промыслительном значении русской катастрофы. Старец говорит, что Россия страдает за грехи, а в ответ на недоумение собеседников, почему не наказана также Европа, давно отвернувшаяся от Бога, поясняет: “Потому что возлюбил (Господь Россию. – А.Л.) больше. И больше послал несчастий. Чтобы дать нам скорее опомниться. И покаяться. Кого возлюблю, с того и взыщу, и тому особенный дам путь, ни на чей не похожий”». Эта беседа со старцем, живущим на вершине горы,, по словам Алексея Любомудрова, – одна из главных духовных вершин книги.

Однако в книгу Зайцева вошли не все его очерки и дневниковые записи. Уже в наше время Алексей Любомудров по разным периодическим изданиям и архивам собрал уникальные материалы, связанные с давней поездкой Зайцева. Ученый составил и выпустил фундаментальную книгу афонского наследия Зайцева «Афины и Афон. Очерки, письма, афонский дневник» [4].

С 30 июля по 9 августа 1935 года писатель с супругой побывали в паломничестве в Спасо-Преображенском Валаамском монастыре, который находился тогда на территории Финляндии.

Зайцев познакомился с братией, посещал как храм старостильников, так и прочие церкви, скиты, работал в монастырской библиотеке. Спустя годы переписывался с некоторыми насельниками Валаамского монастыря.

В письме к Вере Николаевне Буниной-Муромцевой Вера Алексеевна Зайцева писала про «встречу» с Родиной:

«Против нас Кронштадт. Были два раза у границы. Солдат нам закричал: “Весело вам?”. Мы ответили: “Очень!” Он нам нос показал, а я перекрестилась несколько раз. Очень все странно и тяжко, что так близко Россия, а попасть нельзя».

Итогом поездки стали серия очерков о пребывании на Валааме, опубликованных в «Возрождении» (1935–1936).

В Эстонии при содействии педагога и автора книг о Валааме М.И. Янсона и Н.Г. Кауше вышла книга «Валаам» (1936), составленная из опубликованных очерков, отредактированных с учетом предполагавшегося нелегального распространения книги в Советской России.

Зайцев несколько идеализировал бытовую сторону жизни монастыря, предпочел не касаться вопроса о разделении братии из-за отношения к введению григорианского календаря.

«Летом 1935 года, – отмечает Алексей Любомудров, – Зайцевы совершили поездку на Карельский перешеек, где гостили на вилле Н.Г. Кауше (дальней родственницы В.А. Зайцевой) в Келломяки (нынешнее Комарово). Пребывание там, как и поездка оттуда на Валаам, оставили глубокий след в душе художника. Книга “Валаам” (1936), написанная по впечатлениям от этой поездки, представляет собой глубоко лирическое, исполненное поэзии описание валаамского архипелага. Как и в “Афоне”, Зайцева привлекает “внутренняя, духовная и поэтическая сторона Валаама”. Автор не говорит о ней прямо – она открывается как отклик в душе читателя на те настроения, пейзажи, портреты, которые рисует художник».

Книга Зайцева «Валаам» побудила Шмелева переписать свою раннюю работу «На скалах Валаама» (1895) и выпустить книгу «Старый Валаам» (1938), изменив оценки и суждения, относящиеся ко времени знакомства с обителью.

Паломничества на Афон и Валаам стали важными этапами на пути самого Бориса Константиновича к Церкви, чему способствовало (как у многих эмигрантов!) ностальгическое чувство об утраченной Родине.

Ее они вновь обрели в «островках старого русского міра» – в русских зарубежных храмах, построенных еще до революции.

«Неслучайным считаю, – отмечал Зайцев, – что отсюда (из Европы) довелось совершить два дальних странствия – на Афон и на Валаам, на юге и на севере ощутить вновь Родину и сказать о ней...»

Зайцев написал и опубликовал в эмиграции 30 книг и более 800 текстов в периодических изданиях на русском языке.

«За ничтожным исключением все написанное мною выросло из России, лишь Россией и дышит», – отмечал в 1943 году Борис Константинович.

Многие произведения Зайцева объединяет осмысление крестного пути России ХХ столетия в свете Православия. В них – пронзительная любовь к Родине, сострадание ее великим скорбям.

Опираясь на опыт пережитого, Зайцев с православных позиций осмысляет в своем творчестве события Первой и Второй мировых войн, русскую революцию.

«Если смотреть на Россию взором здравого смысла, одного здравого, есть от чего содрогнуться. Но за здравым есть и нездравый. В Промысел просто надо верить, как поверил в конце Иов. А это значит – всегда свое сохраняя и ничего не уступая, принять Крест как предложенный для неизвестных нам, необозримых, но и высших целей», – с таким заветом обращается писатель к соотечественникам.

Среди книг Зайцева следует отметить и художественные биографии писателей: «Жизнь Тургенева» (1932), «Жуковский» (1951), «Чехов» (1954), очерки и мемуары о деятелях русской культуры Андрее Белом, Александре Блоке, Константине Бальмонте, Вячеславе Иванове, Иване Шмелеве, Марине Цветаевой и многих других. Зайцев, как считают исследователи его творчества, является создателем жанра романизованной биографии.

«В последние годы жизни Б.К. Зайцев чаще, чем прежде, обращается и мыслью своей, и сердцем к Родине. (…) С годами налаживается его переписка с писателями из СССР. Пишут ему и о прочитанных книгах, неведомыми путями, все-таки попавшими на Родину. Много писем за “железный занавес” отправляет и он. Среди адресатов – Ахматова, Пастернак» [5].

А в Париже Борис Константинович встречался с советскими писателями, приезжавшими во Францию: Константином Паустовским, Владимиром Солоухиным, Юрием Казаковым и другими.

Книги Зайцева, переведенные на английский, немецкий, французский, испанский, итальянский, фламандский, венгерский, сербохорватский, болгарский, чешский и японский языки, были изданы в разных странах мира и вызвали интерес зарубежных читателей.

По словам Алексея Любомудрова, «Борис Зайцев – один из немногих писателей, которых отличает цельное православное мировоззрение. Оно пронизывает все его творчество и гармонично отражается в его художественном мире. Переживший революции и войны, лишенный родины, Борис Зайцев всегда оставался художником, принимавшим и любившим Жизнь, твердо верившим в Промысл. Он часто говорил о загадочности, непостижимости небесных путей, но не сомневался, что в любых испытаниях Господь не оставляет Своих чад и ведет их ко спасению. Зайцеву, тонко чувствующему гармонию мира, музыку небесных сфер, откликающемуся душой на свет звезды, довелось, вместе с миллионами русских людей XX века, пройти через тяжкие испытания, горькие скорби. И не только страдать самому, но видеть горе близких людей – а таких было немало на его 90-летнем жизненном пути».

Верным чадом Церкви Зайцев оставался до конца дней. Скончался Борис Константинович 28 января 1972 года. Похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

«…страдания и потрясения, вызванные революцией, не во мне одном вызвали религиозный подъем, – отмечал писатель. – Удивительного в этом нет. Хаосу, крови и безобразию противостоит гармония и свет Евангелия, Церкви. (Само богослужение есть величайший лад, строй, облик космоса.) Как же человеку не тянуться к свету?..»

[1] 3айцев Б.К. Соловьев нашей юности // Русская мысль. 1953. № 532.
[2] К советским писателям // Русская мысль. 1953. № 578. С. 2
[3] Борис Зайцев. Письма родным с Афона. // Вестник Русского Христианского движения. 1992. № 164. С. 188–216.
[4] Борис Зайцев. Афины и Афон. Очерки, письма, афонский дневник. – СПб.: Росток, 2011.
[5] Цит. по: Горелов А.Н. «Точка земной красоты». М., 2015.

Николай Головкин