Жизнь по заповедям как основная проповедь Евангелия

Доклад митрополита Тверского и Кашинского Амвросия на XXX Международных образовательных чтениях «К 350-летию со дня рождения Петра I:  секулярный мир и религиозность», направление «Древние монашеские традиции в условиях современности (23–25 мая 2022 года) 

Монашество нередко называют евангельским максимализмом. Действительно, с окончанием гонений на христиан и постепенным превращением Церкви в общественный институт, а не просто общину, среди христиан возникла устремленность отдаться Евангелию Христову в максимально возможной мере, поскольку институализация, увы, практически всегда означает и некоторое упрощение в смысле униформизации и возникновения «серых зон», аиногда и достаточно темных переулков и тупиков.Потому-то люди, желающие исполнять в своейжизни евангельский максимализм, и стали собираться в монашеские общины, в некотором смысле противопоставляя себя обыденной жизни.

Соблюдение заповедей лежит в центре евангельского максимализма, который может быть выражен единственной строчкой из Евангелия от Иоанна: Если заповеди Мои соблюдете, пребудете в любви Моей, как и Я соблюл заповеди Отца Моего и пребываю в Его любви (Ин. 15:10). Изначальная ориентация монашества на максималистскую реализацию Евангелия должна навести нас на размышления о том, каким образом в этом выражается одна из максим Евангелия – миссионерская или проповедническая, если при этом мы находимся вне прямого общения с обществом. Как же научить заповедям других, пребывая в состоянии «вненаходимости» и в том смысле, который в него вкладывает русский философ Михаил Бахтин, и в буквальном, физическом смысле отделенности от мира, отречения от него? Как может быть исполнена заповедь Христа идите научите все народы, <...> уча их соблюдать, все что Я заповедал вам (Мф. 28:19–20)?

Часто для ответа на тот или иной вопроснеобходимо вернуться к истокам, к самым базисным принципам. В данном случае к тому, счего мы начали, – с того, что исполнение евангельских заповедей лежит в центре монашества, но оно же является и проповедью; мы видим это на примере самой ранней общины учеников Христовых, которых внешние люди стали называть христианами, – Антиохийской Церкви (см. Деян. 11:26). Они были обычными антиохийцами, продолжавшими говорить на том же языке, ходить по тем же улицам, носить ту же одежду, но уже было в них нечто такое, что выделяло их, делало их непохожими на их сограждан. Некое внутреннее сияние, свет Христов, бывший в их сердцах, выделял их из толпы. И пространство для появления этого светав них рождалось именно из соблюдения заповедей Христовых, из их устремленности к жизни по Евангелию, тогда еще бывшем в буквальном смысле благой вестью, незаписанной, но лишь передаваемой из уст в уста.

Кроме того, мы можем вспомнить и такую заповедь Христа: не называйтесь учителями, ибо один у вас Учитель – Христос <...> и отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах; и не называйтесь наставниками, ибо один у вас Наставник – Христос (Мф. 23:8–10). И она тоже подвигает нас к тому, чтобы задуматься над тем, что важнейшим выражением проповеди Евангелия является не ее словесная форма, но та, которая выражается в жизни по заповедям, в образе жизни человека, выделяющем его из массы. Над тем, чтó есть человек по сути, такой, какой он на самом деле есть, очищенный от всего наносного и внешнего. А именно евангельские заповеди должны составлять суть всякого христианина, но особенно христианина избравшего путь евангельского максимализма, то есть монашеский путь.

Тогда как в большинстве своем значительную часть времени человек «блуждает среди сущего”[1], всякий христианин и, прежде всего, монах призван постоянно быть “на острие собственных возможностей” [2], постоянно быть обнаженным, находиться в состоянии богообщения, непрестанно пребывая перед очами Божиими.Возможно, именно поэтому для святых отцов как древних, так и более приближенных к нам времен столь значимой является максима жизни по заповедям. «Кто стяжал их [заповеди], тот внутри себя обретает Бога», – пишет преподобный Исаак Сирин [3]. А обретение Бога в себе, позволяет явить Его через себя и другим, не прибегая к словам или внешним действиям. Или, как пишет преподобный Симеон Новый Богослов, «при исполнении Божиих заповедей созревает внутри нас, как некий многочастный плод, любовь, милосердие, благость, кротость, смирение, терпение искушений, непорочность и чистота сердца, при которой мы удостаиваемся видеть Бога. И чистое сердце озаряется благодатью и просвещением Святого Духа, Который возрождает нас, делает сынами Бога, облекает во Христа, возжигает светильник в душе нашей, делает нас чадами Света, освобождает души от тьмы и еще здесь, в этой жизни, делает причастными Вечной Жизни, хотя мы этого и не знаем» [4].

О том же говорит и практически современный нам подвижник благочестия архимандрит Софроний (Сахаров): «Чрез жизнь по заповедям Евангелия мы входим в самое тесное родство с Божественным Умом. Заповеди сии суть не что иное, как самооткровение Бога “как Он есть”. Становясь единственным законом нашего бытия, они (заповеди) сообщают нам “образ” искомого нами Божественного Бытия» [5].

Наконец, как пишет тот же преподобный Симеон, «где со тщанием исполняются заповеди Божии, там бывает и явление Спасителя нашего Иисуса Христа» [6]. А не это ли является целью всякой христианской проповеди – явление самого Христа? Ведь именно Он Сам должен являться ее главным содержанием. Проповедуя собственной жизнью по заповедям, христианин делает это двояко. Во-первых, собственным примером показывает, чтó есть жизнь христианская, и каким образом возможно воплощение возвышенного евангельского слова в нашей приземленной жизни. А, во-вторых, через эту самую жизнь по заповедям внутри себя образует место обитания Христа, уготовляет пространство для Его явления и тем самым создает возможность встречи с Ним для других. И это должно быть верно в отношении всякого христианина, а не только избравшего монашеский путь. Для монашества же жизнь по заповедям как проповедь наполняется дополнительным смыслом в условиях уже упоминавшейся вненаходимости, отреченности от мира, выделенности из пространства повседневности. Этот смысл заключается в том, что монашеская община должна быть тем местом, про которое можно было бы сказать прииди и виждь (Ин. 1:46), местом явного присутствия Христа, являющегося через общину, живущую по Его заповедям. Таким образом, монастырь должен быть не только евангельской общиной, но и сам быть в некотором смысле Евангелием, доступным всякому, кто решится в него заглянуть.

В связи с этим я вспоминаю, как однажды, будучи в Греции со студентами духовной Академии, мы посещали один маленький женский монастырь. И я помню, как поразили меня тогда его сестры. Им не было нужды говорить с нами, да я бы ничего не понял, но им не было и нужды что-либо делать, хотя их гостеприимство казалось безграничным. Одного взгляда на них, на их лица, было достаточно для того, чтобы воскликнуть подобно апостолу Петру: Хорошо нам здесь быть (Мф. 17:4). Их лица как будто светились изнутри. Они были поистине евангельской общиной – в очень пустынном месте, не имевшем никаких удобств, даже источника воды, вдали от города, в отсутствие каких-либо средств, в отсутствие какой-либо поддержки они построили прекраснейший монастырь, ставший не только духовным, но и физическим оазисом для всякого посещающего его.

Несомненно, все сказанное является некоторым идеалистическим ви́дением, но точнее было бы сказать, что оно является тем ориентиром, с которым мы должны сверять наш путь. Всякая попытка говорить о Божественном и совершенном сама является несовершенной и кажется не только нереалистичной, но и нереализуемой. Но таковым является и само Евангелие; и оно же содержит ответ на этот упрек: без Меня не можете делать ничего (Ин. 15:5). Христос требует от нас неисполнимого, но, вместе с тем, готов Сам стать исполнителем этого в нас, если только мы откроем Ему свое сердце, свой ум, всего себя без остатка.

Завершить я хотел бы словами уже упоминавшегося нами старца Софрония: «Христианское совершенство – сверх-человечно: оно Божественно. Господь явил его нам в Своем воплощении. Никто не ушел отсюда в равной Ему мере (ср. Флп. 3:12). Некое приближение, однако, бывало дано, скорее немногим (ср. Мф. 7:14), чрез учение и пример которых и мы вдохновляемся на подвиг стяжания смирения Христова и Его любви. Небесный огонь, пронизывающий жизнь Церкви и Таинства ее, удерживает в веках веру в Евангелие, которое не есть человеческое и не от человека, но чрез откровение Иисуса Христа (Гал. 1:11–12)» [7].

[1] Цит. по: Айленбергер В. Время магов. Великое десятилетие философии. 1919-1929 / пер. с нем. Н. Федоровой. – М.: Ад Маргинем Пресс: Музей современного искусства “Гараж”,2021. С. 340.

[2] Там же.

[3] Исаак Сирин, прп. Слово 57. Об удалении от мира // Слова подвижнические / 4-е изд., испр. и доп. – СТСЛ, 2019. С. 360.

[4] Симеон Новый Богослов, прп. Слово 54 //Слова преподобного Симеона Нового Богослова / пер. с новогреческого еп. Феофана. – М., 1890. Вып. 2. С. 15.

[5] Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть / Свято-Иоанно-Предтеченский монастырь, Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2006. С. 306–307.

[6] Симеон Новый Богослов, прп. Слово 63 ///Слова преподобного Симеона Нового Богослова / пер. с новогреческого еп. Феофана. – М., 1890. Вып. 2. С. 112.

[7] Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. – С. 158.