Связи афонского Свято-Пантелеимоновского монастыря с русской эмиграцией в 1920–1930 -е годы

Доклад доктора исторических наук, церковного историка, главного архивиста Центрального государственного архива Санкт-Петербурга М.В. Шкаровского на международной научной конференции «Русь – Святая гора Афон: тысяча лет духовного и культурного единства» в рамках юбилейных торжеств, приуроченных к празднованию 1000-летия присутствия русских монахов на Святой горе Афон (Москва, 21–24 сентября 2016 года)

Весь период между мировыми войнами братия Свято-Пантелеимоновского монастыря (Русика) и других русских обителей Святой Горы имела тесные и разнообразные связи с образовавшейся после революции 1917 года и окончания гражданской войны в России многочисленной российской эмиграцией, прежде всего церковной. Особенно активные контакты были с русскими зарубежными архиереями. Многие из них в 1920–30-е годы подолгу проживали в Русике и других обителях Афона или приезжали на Святую Гору в качестве паломников: Первоиерархи Русской Православной Церкви Заграницей митрополиты Антоний (Храповицкий) и Анастасий (Грибановский), архиепископы Гермоген (Максимов), Александр (Немоловский), епископы Иоанн (Булин), Николай (Карпов) и др.

С некоторыми другими архиереями поддерживалась постоянная переписка. Так, например, 15 мая 1920 года Братство русских обителей (келий) во имя Царицы Небесной отправило письмо возглавлявшему русскую Западно-Европейскую епархию митрополиту Евлогию (Георгиевскому). В том же году владыка Евлогий получил воззвание русских святогорцев «Голос с Афона в Россию», а в апреле 1921 – феврале 1924-го другие обращения и письма Братства русских обителей (келий) и насельника Русика монаха Денасия (Юшкова)[1]. В этих письмах зачастую высказывались взгляды на различные церковные и политические события.

По своим политическим взглядам значительная часть русских святогорцев была монархистами. В частности, в «Отеческом послании с Афона из Пантелеимонова монастыря игумену Алексию (Кабалюку) и православному карпато-русскому народу» от 3 февраля 1922 года выражалась надежда на восстановление великой Российской державы, и утверждалось, что «всего бы лучше и желательнее» было «твердое, неограниченное “Императорское” правительство, по преемству»[2].

Сразу же после провозглашения себя 31 августа 1924 года императором Всероссийским проживавшим в Германии великим князем Кириллом Владимировичем многие святогорцы стали поддерживать права этого претендента на престол. Так 7/20 декабря 1924 года настоятель Русика игумен Мисаил писал жене Кирилла Владимировича великой княгине Анастасии Николаевне в ответ на ее письмо монаху Денасию (Юшкову): «… Мятущийся дух истинно-русских людей обретает великую отраду в благоприятных слухах о великих предначинаниях на спасение Отечества – предначинаниях, во главе славных и высоких исполнителей которых стоит Великий Славный Вождь и Печальник Земли Русской – Благочестивый Супруг Вашего Императорского высочества… Молитвенно желаем и смиренно просим Всеблагого Господа, чтобы благословил Он Верховного Вождя Земли Русской». Игумен также поздравил Анастасию Николаевну с тезоименитством и Рождеством Христовым[3].

На Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви Заграницей в июне 1926 года рассматривалось обращение афонских келиотов о разрешении царской молитвы за великого князя Владимира Кирилловича[4]. В Королевстве сербов, хорватов и словенцев (Югославии) во второй половине 1920-х годов печаталось и распространялось «Слово пустынножителей афонских к своим соотечественникам, под гнетом жидомасонов и большевиков страдающим, а также в изгнании скитающимся» (1926 г.)  с призывом восстановить в России правление Дома Романовых: «Уразумей, Русский народ, что спасение твое есть Царь. Только Царь может спасти тебя и Русскую землю. Без Царя ты превратился в раба, а русская земля расхищается. Не увлекайся ложными красивыми приманками: братством, равенством и свободой – всё это есть дьявольские измышления, ибо нет в окружающей нас природе полной свободы и равенства, а следовательно нет и братства… Русскому народу нужен Царь, это свидетельствует настоящая мученическая жизнь Русского народа и рассеяние русской эмиграции по всему миру… Одно тверди, одно говори, Русский народ: “монархию, монархию желаем; как прежде было, так и теперь да будет, Царя, Царя желаем, и не из другого рода, а из Дома Романовых, Законного Преемника, Которому Сам Бог полает счастье быть Императором. Желаем Кирилла Владимировича, Русского по крови, Православного по вере… Кирилл Владимирович благословенный наш Батюшка-Царь, Ему преклоняем головы наши и Ему, Повелителю и Верховному Вождю, повергаем наши верноподданные чувства”»[5]. 1 сентября 1926 года вновь последовало промонархическое обращение от насельников пятнадцати малых русских обителей Афона к Архиерейскому Собору Русской Православной Церкви Заграницей[6].

8 октября 1930 года настоятель келии св. Иоанна Златоуста иеросхимонах Симеон с братией написали проживавшему в Германии известному казачьему генерал-лейтенанту П.Н. Краснову: «Ныне наступает серьезный момент спасения России, и сатанинская власть на краю падения и погибели. Поэтому всякий русский человек, а тем более генерал, называющий себя монархистом, должен оставить всякие предвзятости и партийности и разумно стремиться к законному всеобщему объединению вокруг законного престолонаследника Кирилла Владимировича, которого Сам Бог выдвигает и подает ему счастье быть Царем на Всероссийском Престоле»[7].

Вскоре в выходившем в Белграде журнале «Царский Вестник» был опубликован призыв общества монархистов к всеобщему объединению русского народа вокруг «Великого Государя Кирилла Владимировича», вызвавший горячий отклик у части русских святогорцев. 13 января 1931 года было написано «Послание иноков Святой Горы Афонской» с выражением приветствия прозвучавшему призыву, поддержки новому императору и осуждением «непредрешенчества». Послание подписали иеросхимонах Симеон и еще девять русских келиотов и пустынников[8]. Эти и другие подобные призывы оказали свое влияние, и Русская Православная Церковь Заграницей в начале 1930-х годов признала великого князя Кирилла Владимировича наследником Российского престола.

Несмотря на пребывание в юрисдикции Константинопольского Патриарха, в 1920–30-е годы русские обители Святой Горы сохраняли тесную связь с Русской Православной Церковью Заграницей и, как правило, поддерживали ее во внутрицерковных конфликтах. Так во второй половине 1920-х годов было выпущено «Воззвание к русским зарубежным христианам от иноков Святой горы Афонской», направленное против раскола Зарубежной Русской Церкви, и содержавшее призыв преодолеть его[9].

Важно отметить, что когда летом 1926 года произошел серьезный конфликт управляющего Западно-Европейской епархией митрополита с Архиерейским Синодом Русской Православной Церковью Заграницей, ее священноначалие обратилось за поддержкой к Заместителю Патриаршего Местоблюстителя митрополиту Сергию (Страгородскому), используя посредничество братии Русика, которая имела неофициальные связи с гражданами СССР (и, получая от них сведения о церковных делах на Родине, передавала эту информацию священноначалию РПЦЗ). В письме от 16 августа из Сремских Карловац управляющий делами Архиерейского Синода Е.И. Махараблидзе попросил игумена Мисаила через его корреспондента в СССР переслать митрополиту Сергию в Нижний Новгород резолюцию Архиерейского Собора о раскольнической деятельности митрополитов Евлогия (Георгиевского) и Платона (Рождественского) и попросить Заместителя Местоблюстителя, «чтобы он подписал ее, приложив печать и поставив номер, и через него переслал бы Вам, а Вы сюда»[10].

В письме содержалась подробная инструкция необходимой деятельности: «…Всё это надо сделать срочно. При этом надо объяснить, что это крайне необходимо, иначе вся заграничная Церковь расстроится и всё пропадет… Объяснить надо, чтобы они там не беспокоились, что эту резолюцию не будут печатать здесь в газетах, а познакомим с нею доверительно только архиереев. Так что большевики не будут знать ничего. Да и в резолюции ничего такого нет. Раз он Заместитель Патриаршего Местоблюстителя, то должен проявить попечение и о заграничной Церкви. Если не может подписать всю резолюцию, то пусть подпишет хоть первую часть, первую половину. Посылаю Вам для посылки м. Сергию записку о положении заграничной Церкви. Пусть он ознакомится с нею. Владыка наш подписал ее. Но если это опасно для тамошних, то Вы срежьте его подпись, но туда надо дать знать, что это – записка от нашего главы – м. Антония, большого друга м. Сергия. Ради Бога, постарайтесь поскорее. Если Вашему корреспонденту надо для сего даже поехать в Нижний Новгород к м. Сергию из Москвы, то пусть поедет и сообщит, сколько потратил, и мы сейчас же вышлем ему в долларах». К письму было приложена записка о положении Зарубежной Русской Церкви, составленная ее Первоиерархом митрополитом Антонием (Храповицким)[11].

Вскоре Е.И. Махараблидзе получил письмо от игумена Мисаила, в котором настоятель Русика переслал полученное им из СССР послание митрополита Сергия от 10 июня 1926 года. 20 августа управляющий делами Архиерейского Синода, в свою очередь, написал о. Мисаилу: «Прилагаемое послание м. Сергия очень хорошее. Прямо Дух Святый внушил ему сие. Спаси его Господи. Посылаю желательные нам проекты резолюции м. Сергия, переписанные на тонкой бумаге. Может быть, одну из них кто-либо подпишет. Вы сообщите Вашему агенту, что о сем просит м. Сергия м. Антоний». К этому письму прилагались пять проектов возможной резолюции Заместителя Местоблюстителя по поводу конфликта в Зарубежной Русской Церкви[12].

25 сентября Е.И. Махараблидзе отправил по этому поводу еще одно письмо игумену Мисаилу, в котором просил передать митрополиту Сергию через корреспондента Русика в СССР прилагавшиеся «Скорбное послание» митрополита Антония к Константинопольскому Патриарху Константину VI от 17 февраля 1925 года, циркулярное распоряжение Патриарха Тихона, Священного Синода и Высшего Церковного Совета от 7/20 ноября 1920 года № 362 и личную записку Первоиерарха РПЦЗ Владыке Сергию: «Ради Бога не вмешивайте в наши церковные дела Константинопольского Патриарха, он – враг Русской Церкви, мы сами поладим на основании указа Патриарха Тихона 7/20 ноября 1920 г. № 362 и на Вашем послании 10 июня 1926 г., которое уже принято нашим Синодом к исполнению»[13]. Чтобы не подвести митрополита Сергия в случае перехвата записки агентами ОГПУ, владыка Антоний не написал обращения по имени и не поставил своей подписи, но Заместитель Местоблюстителя должен был узнать его подпись.

При этом некоторые насельники Русика поддерживали отношения и с митрополитом Евлогием (Георгиевским). Так, когда в мае 1927 года обитель посетил приехавший из Парижа русский писатель-эмигрант Б.К. Зайцев, сопровождавший его с поездке по Афону иеромонах Пинуфрий (Ерофеев) передал в подарок владыке Евлогию икону, написанную на дереве мамврийского дуба. В свою очередь митрополит с большим нетерпением ждал возвращения Б.К. Зайцева в Париж, чтобы узнать о положении русского монашества на Афоне и возможности участия святогорцев в церковной работе в его Западно-Европейской епархии[14].

После отделения управляющего Северо-Американской митрополии митрополита Платона (Рождественского) от Русской Православной Церкви Заграницей настоятель Свято-Пантелеимоновского монастыря архимандрит Мисаил 4 декабря 1927 года, осудив этот шаг, написал настоятелю храма в Ванкувере игумену Герасиму: «Надо… поминать на богослужениях не м[итрополита] Платона, а епископа Аполлинария, как законно принявшего от Архиерейского Синода власть, коей законно лишен м[итрополит] Платон, прежде признававший оный Синод, а потом уклонившийся от него. Ведь так поступать нелепо!.. Не бойтесь никаких прещений м[итрополита] Платона. Твердо держитесь епископа Аполлинария и неуклонно исполняйте его указания и распоряжения»[15].

Когда же, после смерти митрополита Платона, новый глава Северо-Американской митрополии Владыка Феофил (Пашковский) в 1935 году пошел на примирение с Архиерейским Синодом Русской Православной Церкви Заграницей, насельники Свято-Пантелеимоновского монастыря оказали активную поддержку в этом деле. В послании со Святой Горы представлявшему в США РПЦЗ архиепископу Виталию (Максименко) говорилось, что афонское иночество желает «достигнуть тесного объединения американских епархий со всею Зарубежною Русскою Православною Церковью»[16].

Осенью того же года наместник Свято-Пантелеимоновского монастыря иеросхимонах Иоанникий запросил Архиерейский Синод РПЦЗ – можно ли сослужить с прибывшим вторично на Афон английским иеромонахом Димитрием (Давидом Бальфуром, 1903–1989). Этот священнослужитель родился в католической семье, в детстве жил в России, полюбил русскую культуру и в 1926 году стал насельником придерживавшегося православного типикона бенедиктинского Крестовоздвиженского монастыря в бельгийском городке Амэ-сюр-Мёз, где принял священный сан. В начале 1930-х годов он встречался на Афоне с преподобным старцем Силуаном (Антоновым) и его учеником о. Софронием (Сахаровым). Именно эти подвижники повлияли на пере­ход отца Давида в Православие. Об этом своем решении он написал 28 июля 1932 года из Ковно (Каунаса) преподобному о. Силуану[17]. Вскоре о. Давид был принят в Ковно в Православие в сущем сане с новым монашеским именем Димитрий митрополитом Виленским и Литовским Елевферием (Богоявленским), состоявшим в юрисдикции Московского Патриархата. При назначении в 1933 году архиепископа Вениамина (Федченкова) экзархом Северной Америки о. Димитрий сопровождал его в США в качестве секретаря и переводчика[18].

Ответ Первоиерарха РПЦЗ митрополита Антония (Храповицкого) в письме от 21 ноября 1935 года был бескомпромиссным: «…так как митрополит Елевферий, а также и еп[ископ] Вениамин признали московского м[итрополита] Сергия, а последний безбожную большевицкую власть.., а сей господин… является одним из главных сотрудников а[рхиепископа] Вениамина в Америке и борется с соборною нашей иерархией там, то мы с ним общения не имеем. Советуем и Вам поступить так же. Если же этот самый господин Бальфур захочет служить во что бы то ни стало, то его надо принять в общение третьим чином, т. е. через покаяние, как принимают католиков»[19].

Был ли выполнен этот совет – неизвестно. В 1935–1936 годах отец Димитрий (Бальфур) шесть месяцев жил в отшельничестве на Афоне, затем по требованию греческих властей был вынужден его покинуть. В дальнейшем он служил во Франции, Великобритании, в Греции, перейдя в юрисдикцию Элладской Церкви, в частности в декабре 1937 года получил место священника в афинском госпитале Благовещения[20]. В начале 1939 года иеромонах вновь приехал на Афон и уже беспрепятственно поселился в Свято-Пантелеимоновском монастыре. В одном из писем того времени пребывавший тогда в Русике архимандрит Кассиан (Безобразов) сообщал: «С о. Дим[итрием] Бальф[уром] мы подружились. Мы вместе ходим по Афону, по самым суровым скитам. Видели удивительные места и удивительных людей. Все – греки. Сейчас о. Дим[итрий] уже в Афинах»[21].

Иеромонах Димитрий действительно поселился в Афинах, где стал духовником монастыря Пентели, окончил с отличием Афинский университет, был возведен в сан архимандрита и к 1941 году  назначен настоятелем церкви при королевской больнице «Евангелизмос». Весной 1941 года, в период вторжения германской армии в Грецию, он эвакуировался в Египет, в результате пережитого им кризиса веры снял с себя сан, служил в разведке английской армии и на дипломатической службе Великобритании, но в 1962 году под влиянием о. Софрония (Сахарова) вернулся в Православие как богослов-мирянин, окончил аспирантуру богословского факультета Оксфордского университета и подготовил к изданию некоторые святоотеческие тексты, в частности, писания преподобного Григория Синаита и святителя Симеона, архиепископа Солунского[22].

Весной 1937 года бывший насельник Русика известный старец-исихаст иеросхимонах Феодосий Карульский (Харитонов) при посредничестве валаамского монаха Иувиана (Красноперова) обратился к архиепископу Западно-Европейскому в юрисдикции Русской Православной Церкви Заграницей Серафиму (Лукьянову) с просьбой принять русских афонитов под его архипастырское попечение и водительство. Однако владыка Серафим фактически уклонился от исполнения этой просьбы. В письме отцу Иувиану от 4 июня 1937 года архиепископ писал: «Я с любовью готов был бы взять афонских отцов под свое покровительство, но не могу этого сделать без согласия митрополита Анастасия [Грибановского]. Раньше они находились под руководством м[итрополита] Антония [Храповицкого], а теперь должны перейти к его преемнику. Пусть о. Феодосий напишет о своем послании митрополиту Анастасию… Если он согласится, то я могу взять афонских отцов под свое руководство. О. Феодосия я знаю с юных лет. Я был семинаристом II-го класса, а он – помощником инспектора в Саратове. Мы земляки, оба саратовские крестьяне. Он и тогда был, как ангел Божий. О нем мне каждый год рассказывает бывающий на Афоне настоятель русской церкви [в Белграде] прот. Беловидов, с которым о. Феодосий беседует. Сочинение о. Феодосия против ереси Булгакова я получил с Афона, и оно хранится у меня…»[23].

С возмущением отреагировали монахи Русика на жестокие гонения на Православие в Польше в конце 1930-х годов, которые затронули и русских эмигрантов в этой стране. Так, например, в 1939 году, имея в виду недавние польские события и насильственное окатоличивание там, монах Василий (Кривошеин) писал своей матери: «Ты пишешь, что ходишь в католический храм. Не могу сказать, чтобы мне это очень нравилось… И все же я предпочитаю, чтобы ты ходила в церковь латинского обряда, чем в так называемую церковь восточного обряда (униатскую). Последнее мне кажется для православного человека совершенно недопустимым и даже постыдным, так как пресловутый восточный обряд является в конечном счете лишь боевой машиной, коварной и нечестной, направленной против Православной Церкви… Несмотря на это, я несравненно лучше отношусь к римо-католикам, чем к атеистам и так называемым вольнодумцам»[24].

После случившейся 22 января / 4 февраля 1940 года кончины настоятеля Русика игумена Мисаила (Сапегина) Первоиерарх Русской Православной Церкви Заграницей митрополит Анастасий (Грибановский) совершил панихиду в главном храме русской эмиграции в Югославии – Свято-Троицкой церкви в Белграде. Заканчивая свое слово об отце Мисаиле, владыка призвал всех молящихся в храме возвести молитву об упокоении «великого старца» и том, чтобы Господь дал Свято-Пантелеимоновскому монастырю подобного руководителя[25].

Когда, после смерти игумена Мисаила, в начале 1940 годов, при диктатуре И. Метаксаса, греческое правительство и Священный Кинот категорически потребовало от русских монахов на Афоне признания «Нового канонизма» (устава), избранный настоятелем Свято-Пантелеимоновского монастыря иеромонах Иустин (Соломатин) обратился 20 февраля за советом к Первоиерарху Русской Православной Церкви Заграницей митрополиту Анастасию (Грибановскому).[26]

В другом письме от 20 февраля бывшему российскому посланнику в Сербии В.Н. Штрандтману отец Иустин выразил благодарность за соболезнования по случаю кончины игумена Мисаила и сообщил, что сейчас, в связи с поставлением нового игумена, Кинот требует подписать устав 1925 года: «Теперь этот вопрос поставлен категорически, но большинство братии боится идти на этот шаг, так как опасается, что после этого монастырь перейдет в чужие руки». Новый настоятель просил в ближайшее время посоветовать, как братии лучше поступить[27].

Антипросоп Русика монах Василий (Кривошеин) также написал о возникшей проблеме настоятелю русской Святой-Троицкой церкви в Белграде протопресвитеру Петру Беловидову. В своем ответе от 9 марта отец Петр сообщил, что познакомил с письмом митрополита Анастасия, который выразил согласие с заключением о. Василия и попросил прислать ему документы о деле[28].

Рекомендация Первоиерарха Русской Православной Церкви Заграницей, выраженная в ответном письме от 20 апреля, привела к тому, что монастырь согласился исполнять предписания Нового канонизма, в качестве существующего государственного законоположения, но представители обители не подписались под уставом. 21 мая 1940 года архимандрит Иустин с братией в письме выразили благодарность митрополиту Анастасию за его отзыв[29].

* * *

Значительную часть обращений русских святогорцев к представителям русской эмиграции составляли просьбы об оказании материальной помощи в связи с тяжелой продовольственной ситуацией. Так уже 12 июня 1921 года Собор старцев Свято-Ильинского скита решил отправить председателю Высшего Русского Церковного Управления за границей митрополиту Антонию (Храповицкому) письмо, «в котором изложить крайнюю свою нужду относительно продуктам и прочим предметам»[30].

В 1923–1925 годах бывшие посланники России в Греции и Сербии – Е.П. Демидов и В.Н. Штрандтман, как и ряд других представителей русской эмиграции, оказали существенную помощь Свято-Пантелеимоновскому монастырю в возвращении обители занятого греческими властями под военный санаторий Преображенского корпуса, а также в проведении сбора пожертвований в Королевстве сербов, хорватов и словенцев[31].

28 апреля 1925 года В.Н. Штрандтман от имени возглавляемой им Делегации, ведающей делами русской эмиграции в Королевстве сербов, хорватов и словенцев, поздравил братию Русика с Пасхой и в том же письме сообщил: «Ни на минуту не забываю Ваши дела». 2 мая того же года Штрандтман попросил игумена Мисаила прислать конкретные сведения о численности и материальном положении братии, и такие сведения вскоре были высланы[32].

В своем, опубликованном 13 декабря 1929 года, очерке «Вновь об Афоне» известный русский писатель-эмигрант Б.К. Зайцев старался привлечь внимание как к последствиям опустошительного для Русика пожара 1927 года, так и к особенно бедственному продовольственному положению одной из русских келий: «Мне недавно сообщили о большой нужде келлии св. Иоанна Златоуста, недалеко от Кареи… Эта келлия едва жива. Благодаря некоторым обстоятельствам утварь из ее храма была вывезена в соседнюю страну [в Сербию] и положила основание новому монастырю. Теперь у келлии ничего нет. Кусочек земли с огородом – всё ее достояние. Монахи буквально голодают (исключительно старики). На пятнадцать дней выдается кусок хлеба и большая ложка масла, но сейчас и на масле экономят. Облачения в лохмотьях. Служить не в чем, одеваться не во что. Издохла даже старая “мулашка”, единственное животное келлии – на ней ездили получать с пристани редкие дары извне. И даже на престольный праздник не может келлия отворить своих врат для приема гостей, как обычно делается на Афоне: принять, угостить нечем»[33]. Писатель призвал посылать пожертвования для келии св. Иоанна Златоуста в редакцию парижской эмигрантской газеты «Возрождение», где был опубликован очерк «Вновь об Афоне».

Правда, до окончания Второй мировой войны, когда эмигранты из России сами боролись за выживание и испытывали материальную нужду, оказываемая ими святогорцам помощь была большей частью моральной. Так, например, находившийся в юрисдикции РПЦЗ епископ Лондонский Николай (Карпов) 18 июня 1930 года переслал коллективное прошение о материальной поддержке русских иноков Афона Комитету помощи православному духовенству, образованному при Английском христианском протестном движении против религиозных гонений в СССР. В сопроводительном письме епископ писал, что, посетив Афон летом 1925 года, лично видел нужду 1200 русских монахов, в подавляющем большинстве преклонного возраста, которые вынуждены работать на сенокосе, собирать маслины и орехи на земле богатых греческих монастырей. Он наблюдал у келиотов церкви без утвари, подсвечников, паникадил и пустые ризницы; иноки хранили только библиотеки, но теперь ради пропитания вынуждены продавать и их. Владыка Николай отмечал, что бедная русская эмиграция сама не может помочь святогорцам[34].

2 октября 1932 года «Воззвание о помощи русским келлиям и пустынникам Афона» написало Братство русских обителей во имя Царицы Небесной. В 1932 году был создан Комитет помощи русским афонским инокам, в создании и деятельности которого активное участие принимал управлявший русскими приходами в Болгарии епископ Богучарский Серафим (Соболев). В своих проповедях владыка неустанно призывал прихожан делать пожертвования на святое дело спасения голодавших монахов, поддержать православных братьев на Святой Горе и не дать погибнуть афонской святыне. Подобная, пусть и скромная, поддержка русских эмигрантов также помогала спасти Свято-Пантелеимоновский монастырь и другие афонские обители от запустения[35].

После сильного землетрясения 1932 года все русские мо­настыри и скиты нуждались в неотложном восстановлении пострадавших строений, и в последующие годы в эмигрантских периодических изданиях регулярно печатались объявления с просьбой о помощи в восстановлении монашеских обителей. Только в «Православном русском календаре за 1934 год», издан­ном русским монашеским братством преп. Иова Почаевского во Владимировой (Ладомировой), было опубликовано семь обращений Братства русских обителей во имя Царицы Небесной о помощи келейникам на Афоне, в том числе воззвание, в котором говорилось: «Иноки... с самого начала великой мировой войны испытывают крайнюю нужду в насущном хлебе...»[36].

Святогорцы в значительной степени рассчитывали на помощь русской эмиграции. Небольшие группы монахов отправлялись в правос­лавные страны, особенно на Балканы, где проживали беженцы из России, рассказывали о тяже­лой ситуации в монастырях, собирали пожертвования, прини­мали заказы на изготовление икон и церковной утвари и т. п. В частности, в «Православной Руси» в ноябре 1937 года было напечатано следующее обращение обители Святого Благовещения: «Воз­любленные во Христе братья и сестры, все православные христи­ане! Святая Гора Афонская с древних времен пользовалась милосердием всех Христолюбивых людей, а в особенности русские обители, не располагая никакими земными угодьями и никакими средствами к существованию, а тем паче с 1917 г., после перемен в нашем Отечестве. Двадцать лет уже прерваны связи России с Афоном, и за все это время наша обитель Благовещения Пресвятой Богородицы переносит и терпит многие лишения... Потому молим Вас принять к сердцу нашу смиренную просьбу, и уделить от Ваших благ в пользу братии нашей, которые оскудели и на церковные нужды: масло, свечи и т.п., которых не хватает в нашей обители. Молим Вас о пожертвованиях с приложением имен Ваших и Ваших ближних за здравие и упокой для поминания во время Божественных богослужений. Всякое пожертвование будет принято с благодарностью. Да не оскудеет рука дающего! Отец Иоанникий с братством»[37].

Материальная помощь со стороны российской диаспоры продолжала оказываться и в дальнейшем. Так, например, во время поездки в 1944 году в Болгарию иеродиакона Давида (Цубера) для закупки продовольствия братии Свято-Пантелеимоновского монастыря русские церковные эмигранты в этой стране пожертвовали монастырю около 7 тысяч левов: 4403 – архиепископ Серафим (Соболев), 2 тысячи – игумен Иннокентий и 500 – иеромонах Сергий[38].

Наряду с оказанием материальной помощи эмигранты из России старались помочь русским святогорцам в защите от различных ущемлений со стороны греческих властей. В частности, в августе 1931 года настоятель келии св. Иоанна Златоуста на Афоне иеросхимонах Варсонофий с братией обратился к Первоиерарху Русской Православной Церкви Заграницей митрополиту Антонию (Храповицкому) с просьбой возбудить перед обществом вопрос о защите на Афоне русского, сербского, болгарского и румынского монашества от греческого насилия. В это же время и Свято-Пантелеимоновский монастырь получил строгое послание Вселенского Патриарха с угрозой строго покарать братию за то, что она не вводит у себя «Новый канонизм» (устав), якобы притесняет иноков-греков в обители и упорствует в нежелании принять греческое подданство. Владыка Антоний обратился к Сербскому Патриарху Варнаве с просьбой выступить в защиту русских иноков, что вскоре и было сделано.

Одновременно митрополит Антоний написал представителю Нансеновской организации для беженцев в Греции Котельникову, а тот в свою очередь в греческое Министерство иностранных дел, но там отрицали какие-либо притеснения русских иноков. В связи с сохранением тяжелой ситуации 7 октября 1931 года Архиерейский Синод Русской Православной Церкви Заграницей постановил просить митрополита Антония продолжать помощь инокам. В следующем году, как уже отмечалось, был создан Комитет помощи русским афонским инокам[39].

Архиепископ Виталий (Максименко) в докладе Епархиальному съезду русской Северо-Американской епархии от 19 марта 1935 года так охарактеризовал сложившуюся на Святой Горе ситуацию: «Еще тяжелее [чем в Бессарабии] положение на Афоне, попавшем под Греческую власть. Там в русские монастыри никого не пускают и ждут, пока перемрут старые русские монахи, чтобы завладеть русскими монастырями и их ценностями»[40].

В это же время всемирно известный богослов, бывший профессор Петроградской Духовной Академии, а затем профессор Со­фийского университета Николай Никонорович Глубоковский писал: «Греки злобно навалились на беззащитных единоверцев Святой Горы, особенно на русских монахов. Если так продолжится и дальше, то от славных русских, болгарских и сербских обителей Афона скоро останутся лишь камни... Но и они всегда будут вопить о страшной неправде»[41].

В 1937 году профессор Антон Владимирович Горемыкин и князь Никита Петрович Мещерский выступали в Париже с докладами о сложном положении русских обителей Афона[42]. Интерес к этой проблеме проявлял и известный деятель Русского христианского студенческого движения во Франции и Чехословакии протоиерей Сергий Четвериков, который и некоторые свои богословские труды посвятил афонской тематике, в частности, книгу 1938 года об основателе Свято-Ильинского скита святителе Паисии (Величковском)[43].

Большое внимание к положению русских обителей Афона в 1930-е – начале 1940-х годов проявлял аляскинский миссионер архимандрит Герасим (Шмальц), бывавший на Святой Горе до начала Первой мировой войны. Он активно ста­рался заинтересовать русское зарубежье судьбой соотечественников-святогорцев. Так в письме отца Герасима известному русскому писателю-эмигранту Б.К. Зайцеву с острова Аяхталик на Аляс­ке в Париж от 27 октября 1940 года[44] говорилось: «Письма с Афона получаю часто, и почти каждое из них извещает меня о смерти кого-нибудь из иноков. Вымирает там русское монашество, эти единственные хранители чистоты святого Православия. Вот что творят единоверные нам греки, из-за которых наша Русь пролила реки крови и которая до самой революции так щедро помогала всем восточным народам… Вот Вы так прекрасно, так трогательно описали о св. Горе, о подвижниках ее, и в каждой строчке Вашего писания видно любовь, сострадание к тем, кто избрал для себя иную жизнь вдали от мира! Прекрасная Ваша книга о русском Афоне, о св. острове Валаам. Спаси Вас за это Господь!.. Конечно, в Америке проживают святители монахолюбцы: Архиепископ Тихон [Троицкий], Архиеп. Виталий [Максименко], Еп. Иоасаф [Скородумов], Еп. Иероним [Чернов], они помогают афонцам как только могут материально. По-моему, всем бы Архиере­ям нужно подать прошение греческим властям об открытии Св. Горы для всех славян. Но печально то, что наши Владыки не живут в мире и любви в такое страшное время»[45].

В свою очередь епископ Шанхайский Иоанн (Максимович), выступая на Втором Всезарубежном Соборе Русской Православной Церкви в августе 1938 года описал ситуацию на Святой Горе следующим образом: «Афон испытывает тройное бедствие: прекращение притока богомольцев и средств из России, реквизиция части не­движимых имуществ монастыря греческим правительством и пол­ное воспрещение прибытия туда новых монахов славянской на­родности, особенно русских, которых не пускают даже в качестве паломников. Афон находится в опасности полного истощения»[46]. Всезарубежный Собор уделил этой проблеме определенное внимание, но оказать существенное влияние на изменение ситуации не смог.

* * *

Особо следует отметить, что братия Свято-Пантелеимоновского монастыря и других русских обителей Афона активно помогала новым приходам и монастырям, создаваемым эмигрантами из России – во Франции, Чехословакии, Бельгии и других странах, но, прежде всего, в Югославии. В частности, в 1930–1931 годах при ее содействии на русском участке Нового кладбища в Белграде была построена и украшена Иверская часовня, воздвигнутая после того, как советские власти в 1929 году уничтожили одноименную часовню XVII века в Москве у Воскресенских ворот перед Красной площадью. Деньги на строительство часовни пожертвовали югославский король Александр I, русские и сербские церковные общины, а также большое количество зачастую очень бедных русских эмигрантов из многих стран мира.

Для украшения часовни они хотели иметь и новый точный список пребывавшей на Афоне чудотворной Иверской иконы Божией Матери. При этом оказалось очень непросто получить у монахов греческого Иверского монастыря разре­шение написать его, так как для этого надо сдвигать с места подлинный образ. Что­бы добиться этого разрешения, 78-летний настоятель Русика архимандрит Мисаил (Сапегин) сам отправился в далекий путь по горным тропам на муле в Иверский монастырь. Тако­му просителю иверские старцы не решились отказать, и икона была написана (иеромонахом Николаем)[47].

5 июля 1931 года  из русской Свято-Троицкой церкви в Белграде к построенной часовне с пением акафистов двинулся крестный ход с преднесением написанного на Афоне списка Иверской иконы Божией Матери, возглавляемый епископом Лондонским Николаем (Карповым). Он был встречен Первоиерархом Русской Православной Церкви Заграницей митрополитом Антонием (Храповицким), который вместе с Сербским Патриархом Варнавой (Росичем) в тот же день освятил храм-часовню[48].

Афонский список Иверского образа Божией Матери и ныне находится внутри часовни. Кроме этой иконы (в память Москвы), украшенной серебряным окладом, в храме, в небольшом иконостасе, были помещены также привезенная из Иерусалима икона Успения Божией Матери (в память Киева) и дар афонского Свято-Пантелеимоновского монастыря – список образа Нерукотворного Спаса, бывшего в домике Петра Великого (в память Петрограда). На наружной стене в особых нишах были помещены два больших образа: святителя Николая – в память императора Николая II и святителя Алексия,митрополита Московского – в память цесаревича Алексея, также доставленные с Афона[49].

Часовня имела алтарь и периодически служила вторым приходским храмом Белграда. В ее усыпальнице в 1936 году был погребен скончавшийся 10 августа митрополит Антоний (Храповицкий). 9 апреля 1933 года напротив Иверской часовни в присутствии югославского короля Александра I был открыт величественный памятник павшим русским воинам. В склепе под монументом были погребены перевезенные из разных мест останки 623 российских солдат и офицеров, погибших в годы Первой мировой войны на территории Сербии[50].

Во Франции насельник Свято-Пантелеимоновского монастыря схиархимандрит Алексий (Киреевский) основал скит Всех святых в земле Российской просиявших вблизи города Мурмелон Ле Гран в провинции Шампань. 25 ноября 1925 года о. Алексий по приглашению главы русской Западно-Европейской епархии митрополита Евлогия (Георгиевского) и благословению игумена Мисаила выехал в Париж и в дальнейшем купил на по­жертвованные деньги участок рядом с русским воинским кладбищем под Мурмелоном. В 1932 году о. Алексий устроил скит, чтобы «создать ре­лигиозный центр для молитв об убиенных воинах, а также для вечного упокоения усопших в эмиграции», и стал его настоятелем. Старцы Свято-Пантелеимоновского монастыря считали необходимым иметь своего представителя в одном из центров русской эмиграции, и поэтому, несмотря на просьбы о. Алексия разрешить ему вернуться в обитель, настаивали на его пребывании во Франции, где он и скончался в 1945 году[51].

Весной 1931 года настоятель Свято-Пантелеимоновского монастыря архимандрит Мисаил с охотой благословил Русское типографское и миссионерское монашеское иноческое братство преподобного Иова Почаевского в селе Ладомирова (Владимирова) на востоке Чехословакии (в так называемой Пряшевской Руси). Это братство представляло собой самый успешный образец возрождения русского монашества в условиях эмиграции. Оно было основано знаменитым почаевским типографом и издателем журнала «Русский инок» архимандритом Виталием (Максименко) и прославилось своей книгоиздательской деятельностью, став в 1930-е годы крупнейшим издательским центром всего русского церковного зарубежья. В период Второй мировой войны типография братства активно снабжа­ла богослужебной и другой религиозной литературой верующих на оккупированных территориях СССР, в значительной степени способствуя возрождению там церковной жизни. Братия монастыря преподобного Иова Почаевского также проводила большую миссионерскую работу среди католиков, униатов (словаков и русин) и русских эмигрантов в Чехословакии, в чем получала существенную помощь от русских обителей Святой Горы.

10 апреля 1931 года игумены трех главных русских обителей Афона подписали специальную грамоту в поддержку миссионерской деятельности руководителя братства преподобного Иова Почаевского архимандрита Виталия, за которой «давно с вниманием и радостью» следили. В грамоте говорилось: «…мы, иноки Святой Афонской Горы – древнего оплота Православия, уже давно ревнуя о просвещении Карпатской Руси светом истинной Православной Веры, посылаем Вам и Вашим сотрудникам – миссионерам благословение Святой Горы Афонской и особое «Послание» для широкого распространения среди народа на Карпатах… Кроме сего извещаем Вас, что имя Ваше со всею о Христе Братиею Вашею отныне будет поминаться на проскомидии Божественной литургии ежедневно в обителях наших». Миссионерской обители преподобного Иова Почаевского также были пожертвованы: от Свято-Пантелеимоновского монастыря – икона св. великомученика Пантелеимона, освященная на честной главе святого; от Свято-Андреевского скита – список чудотворной Иверской иконы Божией Матери, от Свято-Ильинского скита – икона св. пророка Илии[52].

С 1931 года в монастырской церкви св. Архангела Михаила в Ладомировой также хранились и другие великие святыни, дарованные афонскими монахами, прежде всего, части правой руки и честной главы святого Предтечи и Крестителя Господня Иоанна, привлекавшие большое количество паломников. Всего с Афона в обитель преп. Иова Почаевского прибыли два ковчега со святыми мощами, так как в 1931 году Свято-Пантелеимоновский монастырь пожертвовал новой обители часть мощей св. великомученика Пантелеимона. Когда в 1935 году благочинный Ладомировского монастыря игумен Иов (Леонтьев) совершил с миссионерскими целями поездку по русским общинам Западной и Центральной Европы, он вез с собой именно частицу святых мощей св. вмч. Пантелеимона, присланную из Русика[53].

В Пасхальные дни 1931 года Свято-Пан­телеимоновский монастырь посетил подвизавшийся здесь прежде насельник Ладомировского братства иеромонах Сера­фим (Иванов). Он отметил, что из двух тысяч человек прежней братии в Русике осталась лишь примерно одна десятая часть, причем 20 иноков были выход­цами с Карпатской Руси. Отец Серафим в одной из своих статей написал, какую значительную помощь и поддержку оказали ему насельники монастыря: «Узнав, что я миссионер с Карпат, почти каждый из монахов ревновал внести свою лепту на дело Право­славной миссии. Один вручал мне заветный крестик с частицами св. мощей; другой брал с божницы дорогую по красоте живописи икону и передавал на благословение; третий, узнав о бедности уб­ранства нашего храма, снимал из-за постели коврик и дарил мне, с просьбой постилать пред святым престолом; четвертый совал мне в руки книжку, четки, деревянную ложку своей работы и т. п. Весьма утешил нашу обитель Пантелеимоновский иеромонах о. Пинуфрий. Он принес мне собрание камней и священных реликвий из разных мест Палестины и Синая, которые в благолепном ковчеге, снабженные соответствующими надписями и фотографиями, служат ныне украшением нашего миссийного храма»[54], незнакомый монах подарил с десяток ценных духовных книг и т. д.

Игумен Мисаил «с охотой согласился благословить… Мис­сионерскую обитель во Владимировой на Карпатах благодатным образом Великомученика и Целителя Пантелеймона» и дал отцу Серафиму на прощание знаменательное напутствие: «Вот ты по милости Влады­чицы нашей, получил в Ее святом Уделе много духовных сокровищ. Да почиет же с сими святынями на вашей Миссионерской Обители благодать святого Афона; да будет она отныне как бы малым Карпаторусским Афоном»[55]. Активно старался поддержать новые очаги Православия, возникавшие благодаря деятельности эмигрантов из России в Европе, проходивший послушание в канцелярии Русика иеромонах Пинуфрий (Ерофеев). Так живая афонская традиция выходила в мир русских изгнанников.

Во многом благодаря возведенному в 1931 году, вскоре после возвращения из афонской поездки, в сан игумена и ставшему в дальнейшем настоятелем братства преп. Иова Почаевского о. Серафиму, русская обитель в Чехословакии вплоть до начала Второй мировой войны имела прочные духовные связи со Свято-Пантелеимоновским монастырем, и в частности распространяла среди верующих его печатные издания. В 1934–1936 годах духовником монашеского братства преп. Иова Почаевского служил прибывший из Русика схиигумен Кассиан (Корепанов), позднее вернувшийся в родную обитель[56].

В 1932 году братия Свято-Пантелеимоновского монастыря помогла в строительстве храма святого и праведного Иова Многострадального в память царя-мученика Николая II «и всех русских людей, богоборческой властью в смуте убиенных». 24 января 1932 года к русским святогорцам обратился за помощью комитет по сооружению храма, который находился под покровительством великой княгини Ксении Александровны и почетным председательством Сербского Патриарха Варнавы (председателем был протоиерей Василий Виноградов). Через о. Андрея в Салониках в Русик переслали воззвание, «Вестник» комитета, подписной лист, а также бланк перечня русских людей, убитых и умученных богоборческой властью, для вписания новых имен и внесения их в Синодик с целью дальнейшего поминовения за богослужением[57]. К 15 марта в адрес комитета переслали собранные по подписному листу средства, а 19 октября 1933 года в Свято-Ильинском скиту составили перечень имен русских святогорцев, убитых или умерших в ссылке и заключении в Советской России, который насчитывал 31 человека[58].

В 1934 году в благословение общины главного храма русской эмиграции в Югославии – Свято-Троицкой церкви в Белграде игумен Мисаил передал ей часть мощей святых угодников Божиих, которые поместили в особом киоте на святом престоле и в положенные дни выносили для освящения молящихся в храме (ковчег с этими мощами и сейчас находится в Свято-Троицкой церкви)[59]. Подобную помощь русские святогорцы оказывали и другим эмигрантским общинам и монастырям, созданным эмигрантами из России.

* * *

Особенно тесную связь братия русских обителей Афона имела с российской эмиграцией в Греции. После революционных событий 1917 года и поражения Белой армии в гражданской войне в эту страну прибыло значительное количество беженцев из России. По официальным данным в начале 1921 года их оказалось 31, 5 тысяч, из них полторы тысячи в Афинах  и две тысячи в Салониках (их называли «левкороссос», то есть «белыми русскими»), большинство же составляли донские и кубанские казаки, проживавшие в лагерях на острове Лемнос. Кроме того, в 1920-е годы в Грецию репатриировалось около 100 тысяч российских греков, так называемых понтийцев или «россопонтов»[60]. Правда, во второй половине 1921 года почти все казаки вместе с военным духовенством были вывезены с Лемноса в Болгарию и Королевство сербов, хорватов и словенцев. В 1924 году во всей Греции проживало лишь 3000 русских эмигрантов, в 1928 году – 2000, а в 1935 году – 2200[61]. Большую роль в поддержке беженцев сыграла королева эллинов Ольга Константиновна (вдова греческого короля Георга I и русская великая княгиня, 1851–1926), короткое время фактически управлявшая страной.

Уже осенью 1918 года в Афинах был образован Союз помощи русским в Греции, который обратился за содействием к своим соотечественникам, пребывавшим на Святой Горе. Все русские обители Афона откликнулись на этот призыв. Наибольшую помощь оказал Свято-Пантелеимоновский монастырь, в январе 1919 года Братство русских келий пожертвовало 280 драхм, братия Свято-Ильинского скита – 30 драхм и т. д.[62]

В первой половине марта 1919 года корреспондент российского консульства в Салониках А.А. Павловский, согласно постановлению совместного заседания представителей русских святогорцев от 4 марта, запросил мнение главных русских обителей Афона о возможности создания на Святой Горе местного комитета (отделения) Союза помощи русским в Греции. 16 марта настоятель Свято-Пантелеимоновского монастыря архимандрит Мисаил ответил, что его братия сама затрудняется заняться организацией комитета, но если другие обители захотят, она не будет против. В конце концов, о желании открыть на Афоне отделение Союза помощи русским в Греции сообщили лишь насельники Свято-Ильинского скита, и оно не было создано[63].

В середине февраля 1920 года через салоникского генерального консула русским обителям Афона поступило письменное предложение российского посланника в Афинах принять тысячу человек раненых русских солдат и офицеров, но на эту просьбу из-за тяжелой материальной ситуации в обителях последовал отказ. Так Духовный Собор старцев Свято-Ильинского скита в ответном письме от 24 февраля сообщил, «что для названных раненых у нас найдутся помещения на 30 чел. и, с великим трудом, кое-какие кровати, хотя совершенно голые, ибо у нас нет ни тюфяков, ни простыней, ни подушек, ни одеял. У нас также нет для них ни белья, ни медикаментов. О продовольствии и говорить нечего, ибо мы крайне нуждаемся не только в самых необходимых продуктах, но и в насущном куске хлеба. Поэтому всем понятно, что упомянутые раненые не могут у нас находиться»[64]. В результате раненые русские солдаты на Афон не прибыли.

Русский Свято-Троицкий храм в Афинах после революции еще некоторое время действовал при Российской дипломатической миссии, которую с 1912 года возглавлял последний императорский посланник в Греции Е.П. Демидов – князь Сан-Донато (1868–1943). Он и его жена, С.И. Демидова, урожденная графиня Воронцова-Дашкова (1870–1953), известная благотворительница и уполномоченная Российского общества Красного Креста оказывали всестороннюю помощь как общине Свято-Троицкого храма, так русским святогорцам[65]. В частности, Е.П. Демидов в конце 1918 года занимался вопросами открытия после окончания войны Константинопольских подворий русских обителей Афона, затем возвращения Свято-Пантелеимоновскому монастырю изъятого под военный санаторий Преображенского корпуса, предотвращения реквизиции греческими властями метохов Русика и т. д.

Настоятелем Свято-Троицкой церкви с 1914 года по 9 декабря 1920-го  служил выпускник Московской Духовной Академии архимандрит Сергий (в миру Дабич Николай Федорович, 1877–1927). В августе 1919 года он предпринял поездку на Святую Гору, чтобы собрать сведения о положении ее русских обителей, но был выслан Протатом[66]. В июне 1921 года был образован «Союз русских православных христиан в Греции», получивший статус юридического лица. При этом Свято-Троицкая церковь еще несколько лет оставалась в ведении Российской миссии, а ее настоятель числился в списке дипломатов и поддерживал связь[67].

С образованием в 1924 году СССР и его официального признания 1 июня того же года Грецией русская община в Афинах была официально отделена от посольства и вошла в состав Афинской архиепископии со статусом парекклисиона (прихода без полных юридических прав); вместо «Союза русских православных христиан в Греции» был образован приходской совет (в ведение которого перешел Свято-Троицкий храм)[68].

В Салониках, на северной окраине города – в квартале Харилау, со времени Первой мировой войны находился лагерь, где в 1920–1960-х годах проживали русские беженцы. Первоначально они посещали небольшую домовую церковь св. вмч. Димитрия Солунского при Русской больнице, традиционно связанной с русскими обителями Афона. Многие святогорцы лечились в этой больнице, так, например, 27 февраля 1921 года в ней после продолжительной болезни от туберкулеза скончался известный насельник Русика иеросхимонах Андрей (в миру Андрей Степанович Жеков)[69]. В первые послереволюционные годы в церкви св. вмч. Димитрия Солунского служили иеромонахи афонского Свято-Пантелеимоновского монастыря, в 1924–1925 годах – священник Илия Голоколосов[70], а в 1926–1930-м – протоиерей Иоанн Турский.

В 1921 году на территории лагеря беженцев в Харилау была устроена маленькая «походная церковь», утварь и иконостас которой передали из упраздненных военных храмов распущенного Русского экспедиционного корпуса на Балканах[71]. Однако эмигранты мечтали о своем достаточно большом приходском храме и в конце 1920-х  годов образовали организационный комитет по его созданию, получивший благословение Салоникского митрополита и помощь русских святогорцев. В 1929 году возглавляемый генералом В.Д. Путинцевым комитет приобрел один из бараков лагеря Харилау и перестроил его под церковь. В 1930 году храм был освящен греческим Салоникским митрополитом во имя свт. Николая Чудотворца. Иконы для храма в основном подарили эмигранты, утварь и иконостас взяли из походной церкви Русского экспедиционного корпуса на Балканах, много образов, а также часть утвари и облачения пожертвовали русские афонские обители. С их помощью была собрана и приходская библиотека (позднее ее передали в Русскую богадельню в Афинах).

В начале 1930-х гг. домовая Димитровская церковь вместе с Русской больницей была муниципализирована и отошла городу, однако большую часть ее убранства удалось передать в храм свт. Николая Чудотворца. В связи с этим он стал носить двойное посвящение – святителю Николая и святому великомученику Димитрию Солунского. Одной из основных особенностей прихода была тесная связь с русским монашеством на Афоне, по мере сил заботившимся о своих соотечественниках на чужбине. В храме часто служили русские святогорцы.

С 1930 до 1944 года настоятелем храма в Харилоу служил протоиерей Иоанн Турский. Он считал себя клириком Русской Православной Церкви Заграницей, хотя официально приход числился в составе местной епархии Элладской Церкви, и эта юдисдикционная двойственность сохранялась до 1960-х годов[72].

В 1920-х  городские власти Салоник отвели часть кладбища в районе Каламария (вблизи бывшего метоха Свято-Пантелеимоновского монастыря) для захоронения жителей Русского лагеря; всего на этом участке было погребено около 300 человек.

Еще один русский мемориал был создан с помощью русских святогорцев на самом большом в Греции военном союзническом кладбище времен Первой мировой войны – Зейтинлик (на окраине Салоник), где покоятся 20, 5 тысяч солдат Антанты, павших в 1915–1918 годах на Салоникском (Македонском) фронте, среди них около 400 русских[73]. Местоположение кладбища было выбрано не случайно: в этом районе Салоник во время Первой войны находился большой госпиталь войск Антанты и главный штаб сербских частей. Участок, где начались захоронения павших солдат, после окончания войны был подарен греческим правительством странам Антанты[74]. 

Уже в октябре 1917 года по просьбе российского генерального консула в Салониках Свято-Пантелеимоновский монастырь выслал заготовленные колья для установки крестов на могилах русских солдат. В 1918 году начались работы по благоустройству русского участка, закончившиеся в 1936-м; в частности, там были высажены кипарисы, подаренные русскими святогорцами. Так 4 октября 1918 года консульский корреспондент на Афоне А.А. Павловский написал игумену Мисаилу, что консул П.А. Лобачев просил выслать на французском пароходе 80 кипарисов для украшения русского военного кладбища, и 8 октября настоятель Русика сообщил о своем согласии[75].

В 1930-х эмигранты из России начали собирать средства для постройки на русской части кладбища своего храма-памятника. Союз русских эмигрантов Македонии-Фракии выпустил воззвание, в Афинах был даже учрежден Комитет по сбору пожертвований на увековечивание памяти русских воинов, павших на Македонском фронте, под председательством супруги последнего российского посла в Афинах княгини С.И. Демидовой Сан-Донато. Свою лепту внесли и русские святогорцы. Однако бедственное материальное положение русских эмигрантов и начавшаяся Вторая мировая война помешали осуществить этот замысел[76].

* * *

Многообразными были личные связи насельников Свято-Пантелеимоновского монастыря с различными представителями русской эмиграции. Когда 5 июня 1933 года по решению Собора старцев обители для сбора пожертвований в Югославию был послан схимонах Кассиан (Корепанов), он получил разнообразную поддержку местной русской диаспоры. Приехав в Белград, о. Кассиан поселился у настоятеля русской Свято-Троицкой церкви в Белграде протоиерея Петра Беловидова. В югославской столице он встречался с бывавшими в Русике архиепископом Анастасием (Грибановским) и епископом Митрофаном (Абрамовым), которые подробно расспрашивали об Афоне и обещали оказать материальную помощь. В ноябре 1933-го  о. Кассиан переехал в Битоль, где остановился у преподавателя местной семинарии о. Иоанна (Максимовича, будущего архиепископа Сан-Францисского)[77]. Вскоре схимонаха пригласили духовником в русскую обитель преп. Иова Почаевского в Ладомировой (Чехословакии).

Среди насельников Свято-Пантелеимоновского монастыря особенно активную переписку с русскими эмигрантами вели преподобный Силуан Афонский и монах Василий (Кривошеин). Так, например, в мая 1933 года преп. Силуан получил письмо из Парижа от послушника Георгия, который просил помолиться за архиепископа Вениамина (Федченкова), недавно уехавшего в качестве экзарха Московского Патриархата в США, и переслал фотографию владыки Вениамина на память.  24 июля 1936 года преп. Силуану написал письмо учившийся на богословском факультете Белградского университета Роман Стрижков (будущий архимандрит Силуан), который сообщил о своем новом, предстоящем осенью, приезде в Русик и просил помочь с приобретением нескольких богословских книг в монастырском магазине[78].

Отец Василий (Кривошеин), помимо своих проживавших в основном во Франции родственников, в 1936–1938 годах активно переписывался и обменивался богословской литературой с прихожанином русского храма св. кн. Александра Невского в Париже князем Никитой Петровичем Мещерским, который в 1937 году несколько месяцев пребывал на Афоне. Вернувшись во Францию, Н.П. Мещерский выступал с докладами о своей поездке (например, в декабре 1937 года в братстве св. Фотия) и убедил многих эмигрантов из России оказать материальную помощь русским обителям Святой Горы. Под его влиянием брат Никиты Петровича Николай и многие друзья собирались поехать в Русик на Пасху 1938 года[79]. В годы Второй мировой войны Н.П. Мещерский стал переводчиком в немецкой армии и погиб в бою с партизанами под Смоленском (при этом его брат Николай Петрович Мещерский принимал участие в движении Сопротивления в период оккупации Франции)[80].

Еще одним активным корреспондентом монаха Василия в 1937–1938 годах был диакон Владимир Иванович Родионов. Он родился в семье белого генерала и писателя И.А. Родионова, был художником, в 1934 году поступил в Свято-Сергиевский богословский институт, но в 1935-м стал послушником на Трехсвятительском подворье Московского Патриархата в Париже, и 6 марта 1937 года митрополит Виленский и Литовский Елевферий (Богоявленский) рукоположил его во диакона. С осени 1936 года Владимир Иванович состоял в переписке с преп. Силуаном Афонским и иеросхидиаконом Софронием (Сахаровым), которые советовали ему «скорее углубиться в молитвенную жизнь». В письме о. Василию от 21 декабря 1937 года В.И. Родионов просил помочь поступить послушником в Русик, а в следующем письме от 27 января 1938 года поблагодарил за хлопоты и сообщил, что по ходатайству великого князя Дмитрия Павловича архиепископ Афинский Хризостом выделил ему стипендию для учебы на богословском факультете Афинского университета, а также помог с получением разрешения на посещение летом Афона. Впрочем, весной 1938 года отец Владимир написал, что ему предложен постриг в мантию и митрополит Елевферий (Богоявленский) вызывает его в Литву для рукоположения во иеромонаха в праздник Пресвятой Троицы[81].

Несмотря на различные препятствия со стороны греческих властей, вплоть до начала Второй мировой войны продолжалось паломничество на Афон российских эмигрантов, которые после создания СССР и постепенного уничтожения там церковной жизни воспринимали ее в качестве символа или даже центра русского «дореволюционного» православия. Так известные профессора Свято-Сергиевского богословского института в Париже А. Карташев и протоиерей Георгий Флоровский 12 декабря 1936 года записали в гостевой книге Русика: «Мы здесь на своей духовной “Родине”. Ушла в невозвратное прошлое ея прежняя внешняя оболочка, но бессмертна ея православная душа. Она вновь запламенеет жаждою святости “земного неба” и вновь пошлет тысячи сынов своих сюда. О, если бы поскорее!»[82]. А в 1938 году приехавший на Афон из США знаменитый русский авиаконструктор И. Сикорский написал в гостевой книге обители: «Очень счастлив, что милостию Божией получил возможность посетить Русскую святыню и унести неизгладимое впечатление»[83].

Целый ряд представителей русской эмиграции в 1920–1930-е годы  стали насельниками Свято-Пантелеимоновского монастыря и других обителей Афона. Так в середине 1920-х на Святую Гору приехали и остались там примерно на 20 лет три молодых русских эмигранта, учившихся в Парижском Свято-Сергиевском богословском институте: будущий архиепископ Василий (в миру Всеволод Александрович Кривошеин), будущий схиархимандрит Софроний (в миру Сергей Семенович Сахаров), и иеросхидиакон Иувеналий (в миру Иван Иванович Егоров, 1892–1943), бывший офицер-танкист. И.И. Егоров поступил в Русик 19 июня 1927 года, 19 декабря того же года принял монашеский постриг в рясофор, 24 марта 1928-го – в мантию, а 9 марта 1938-го – в схиму. Послушание он проходил в казначействе и скончался на Афоне 27 января 1943 года[84]. Архимандрит Кассиан (Безобразов) в письме 1939 года протоиерею Сергию Булгакову охарактеризовал отца Иувеналия, как «строгого аскета»[85].

После высылки финляндским правительством с Валаама в 1927 году большой группы монахов-старостильников некоторые из них поселились на Афоне. Так, например, на Святую Гору приехал бывший смотритель Предтеченского скита Спасо-Преображенского Валаамского монастыря иеромонах Хрисанф (в миру Харитон Малыхин, 1875-?)[86]. Во второй половине 1920-х монашеский постриг в Русике приняли будущие архиепископы Серафим (Иванов) и Иоанн (Шаховской).

В 1931 году послушником в Свято-Пантелеимоновский монастырь поступил бывший Пермский губернатор, духовный писатель Александр Владимирович Болотов, принявший монашеский постриг в мантию и схиму с именем Амвросий и скончавшийся на Афоне 13 февраля 1938 года. В 1936-м на Святую Гору прибыл и остался там до своей кончины в 1972 году высланный из Советского Союза архимандрит Евгений (в миру Евгений Иосифович Жуков). В 1938–1946 годах насельником Русика был архимандрит (будущий епископ) Кассиан (Безобразов), а насельником Свято-Андреевского скита примерно в этот же период – будущий архимандрит Силуан (в миру Роман Борисович Стрижков).

Часть русских эмигрантов поселилась на Каруле, в южной части Афонского полуострова, в том числе полковник царской армии, старший брат российского посланника в Сербии В.Н. Штрандтмана иеросхимонах Никон (Штрандтман), бывший телохранитель Николая II схимонах Никодим, русский князь иеросхимонах Парфений и др. Пополнение святогорской братии за счет представителей российской эмиграции, несомненно, было бы значительно больше, если бы не жесткие ограничительные меры со стороны греческих властей, введенные в конце 1920-х годов. Однако оно и так стало значительным явлением в истории русского Афона.

* * *

Святая Гора Афон, как «символ русского Православия» после возникновения СССР, оказала заметное влияние на творчество российских писателей-эмигрантов 1920–1930-х годов. Одной из отправных точек национальной литературы и культуры является самоидентификация автора, в том числе религиозная. Особенно ярко это проявляется в эмиграции, когда отсутствуют многие другие факторы: устойчивое воздействие государства, влияние сложившейся и организационно оформленной культурной среды, быта и т. п. Применительно к русской эмигрантской литературе XX века, возникшей после революции 1917-го и поражения Белого движения в гражданской войне, важной характерной чертой у целого ряда авторов была их приверженность Православию. После создания СССР и постепенного уничтожения там церковной жизни многие писатели-эмигранты воспринимали в качестве символа или даже центра русского «дореволюционного» православия Святую Гору Афон в Греции, где сохранилось несколько десятков возникших в основном в XIX веке русских обителей: монастырей, скитов и келий, прежде всего Свято-Пантелеимоновский монастырь (Русик).

Некоторые из таких писателей совершили поездки на Афон, по итогам которых написали ряд литературных произведений: повестей, рассказов, очерков, статей и т. п. Первым из них был Михаил Прохоров, написавший в период своего пребывания в русском скиту Крумица в апреле 1922 года очерк «Россия и Афон (русское общество и русское афонское братство)», который он 15 мая подарил в библиотеку Свято-Пантелеимоновского монастыря (Русика). В заключение своего очерка М. Прохоров отмечал, что зарубежное «русское общество… должно дать родной обители на Святой Горе свою скорую, посильную помощь и свое могучее покровительство… А русское афонское братство – заставить мятущийся ум родного православного народа познать Творца и Владыку мира, а сердце –  исполниться любви и страха Божия»[87].

Писали о русском Афоне и ставшие впо­следствии известными в эмиграции литераторами недавние офице­ры Белой армии генерала П.Н. Врангеля. Так один из лучших литературных отчетов о паломничестве на Святую Гору в сентябре 1924 года оставил автор морских рассказов капитан Б.П. Апрелев, не раз выступавший с публичными чтениями о современном состоянии русского монашества, в том числе и в белградском русском православном кружке имени преп. Серафима Саровского. 16 ноября 1924 года он высту­пил на заседании, собравшем около 80 слушателей, преимуществен­но русских студентов. «Своими яркими описаниями он перенес всех нас на Святую Гору, – вспоминал один из участников. – Особенно пора­зительно было его посещение русских отшельников, живущих на Карули на совершенно отвисших скалах, где часто от одной келии к другой нет тропинки и только при помощи веревки, упи­раясь в стену ногами, можно перейти с места на место. В настоящее время их там 19 человек, начиная от слепого старца 112 лет и кончая бывшим офицером добровольческой армии. Живут они в большой бедности, питаясь сухарями и луком, не зажигая огня круглый год, и, несмотря на всю свою отрезанность от мира, они следят за всеми современными событиями»[88].

В мае–июне 1927 года под влиянием своей беседы с принявшим монашеский постриг в Русике князем о. Иоанном (Шаховским)[89] паломничество на Афон совершил проживавший в Париже известный русский писатель Борис Константинович Зайцев (1881–1972), который в дальнейшем считал эту поездку важнейшим событием в своей жизни. На самой Святой Горе он пробыл 18 дней – с 12 по 29 мая, большинство из которых провел в Свято-Пантелеимоновском монастыре. Путь на Афон писателю открыло рекомендательное письмо главы русской Западно-Европейской епархии митрополита Евлогия (Георгиевского) архиепископу Афинскому Хризостому (Пападопулосу), который знал митрополита еще по годам своей учебы в Киеве и Петрограде. Письмо Владыки Хризостома афонскому Протату позволило Б.К. Зайцеву осматривать библиотеки греческих монастырей, куда допускали не всех паломников[90].

Борис Константинович отправился в путь сразу после Пасхи. Если учесть, что празднование Пасхи продолжается в Церкви в течение 40 дней, то все служ­бы, которые посещал писатель на Афоне, были Пасхальными, ис­полненными особой духовной радости. О том, что Б.К. Зайцев жил на Афоне напряженной религиозной жизнью, его внутреннем духовном состоянии при встрече с миром афонского монашества свидетельствуют письма. В них открывается облик глубоко верующего человека и благо­говейного паломника «Эта поездка..., – писал он жене В.А. Зайцевой 16 мая, – не “для удовольствия”, но дает и еще даст очень много». Рассказывая о трудностях, возникающих во время поездки, писатель заме­чал, что полагается «больше на Бога», чем на свои расчеты; он также со­общал о своей напряженной молитвенной жизни, посещении многих монастырских служб, исповедях у духовника Свято-Пантелеимоновского монастыря (архимандрита Кирика). Летопись его путешествия свидетельству­ет, как много времени он проводил на монастырских службах, несколько ночей не спал. На Афоне Б.К. Зайцев дважды говел и причащался[91].

В то же время, преклоняясь перед величием афонских под­вижников, которые «бесконечно (морально) выше и чище нас», он откровенно признавался, что мало знает в области аскетики и молитвенного созерцания, монашеская жизнь была бы для него лично «не по силам»: «Нет, Афон не шутка. Тут: или – или...» (письма от 16, 28, 29 мая). Б.К. Зайцев упоминал в письмах и о суровом самоотвержении монахов, полном отречении от мира, где остаются все родные и друзья, о тяжелейших подвигах ино­ков, некоторые из которых спят по полтора часа в сутки[92].

За время пребывания на Святой Горе Б.К. Зайцев совершил два пу­тешествия, во время которых обогнул на лодке большую часть афонского полуострова, несколько раз пересекал его по суше, побывав в шести монастырях, четырех скитах и нескольких каливах отшельников. Писатель общался со многими замечательными афон­скими монахами, подвижниками, старцами, духовная помощь которых помогала ему в последующей долгой жизни: «Я вспоминаю с большим удовольствием об этих кратких бесе­дах с людьми, которых и мало знал, но с которыми сразу устано­вилась душевная связь, и говорить можно было почти как с дру­зьями» («Афон»). В своих произведениях Б.К. Зайцев запечатлел облик афонских монахов, донес их слова, и это были важные исторические сведения[93].

Главы его будущей книги сначала печатались в июне–декабре 1927 года в русских эмигрантских газетах «Последние новости» и «Возрождение», первое отдельное издание книги «Афон» вышло в 1928 году в Париже в издательстве «ИМКА-Пресс». Именно она стала самым значительным опубликованным литературным свидетельством о русском присутствии на Афоне в период между двумя мировыми войнами. Своеобразным откликом на книгу Б.К. Зайцева, который, по свидетельству его знакомого насельника Спасо-Преображенского Валаамского монастыря иеромонаха Иувиана (Красноперова), высказанному о. Иувианом в письме к Ю.И. Репину (март 1936 г.), «разбудил вновь интерес к Афону», можно считать появле­ние в среде русской эмиграции целого ряда работ о Святой Горе[94].

При этом Б.К. Зайцев не ограничился одной книгой. В 1929 году он поместил в своем цикле «Дневник писателя» два очерка, объединенные общей темой – разоблачением оклеветавшей святогорцев француженки Маризы Шуази («Бесстыдница в Афоне» и «Вновь об Афоне»). В своих публикациях Борис Константинович доказал, что якобы совершенная ею поездка под видом мужчины на Афон является вымыслом. Во втором из этих очерков писатель также отмечал, что Россия из-за принятого греческим правительством закона вновь отрезана от Афона. Про ревностную защиту Б.К. Зайцевым святогорцев узнали в Русике. Игумен Мисаил, получив от писателя фотографию Шуази, сообщил ему, что такого человека никогда не было ни в монастыре, ни вообще на Афоне, а фото –  поддельное. В знак благодарности и благословения настоятель Русика в сентябре 1929 года прислал Борису Константиновичу образ св. вмч. Пантелеимона и икону Иверской Божией Матери с надписью: «За защиту поруганного Афона»[95]. В 1933 году на годовщину разрушительного землетрясения, затронувшего Святую Гору, Б.К. Зайцев откликнулся заметкой «Афонские тучи» (все три очерка опубликованы в газете «Возрождение»).

Б.К. Зайцев и в дальнейшем писал отцам Мисаилу, Кирику, Виссариону, но наиболее часто переписывался со своим спутником во время странствий по Афону – прежним антипросопом Русика иеромонахом Пинуфрием (Ерофеевым). В своей книге Зайцев писал о нем мно­го и с любовью. В письме с Афо­на 11 июля 1928 года о. Пинуфрий сообщал Борису Константиновичу: «С большою сердеч­ною благодарностию получил я Ваш подарок – книгу «Афон», прочел ее с удовольствием и благодарностию, многие наши отцы заинтересовались ей и читают ее»[96]. В письмо иеромонах вложил лавро­вые листья с Афона.

В конце 1920–1930-х годах писатель деятельно участвовал в сборе средств для поддержания русских святогорцев, рассылая призывы о помощи различным организациям русского зарубежья и ближайшим товарищам по литературному труду, в частности 4 февраля 1929 года написал известному писателю Ивану Шмелеву по поводу пересылки денег на Афон председателю Братства русских обителей во имя Царицы Небесной отцу Савве. Когда в 1937 году это братство обратилось с призывом о помощи к православным русским изгнанникам, Борис Константинович взял на себя труд рассылки этого обращения во многие страны, где проживали его соотечественники[97].

В течение нескольких предвоенных лет Б.К. Зайцев продолжал поддерживать переписку с афонскими насельниками, прекратившуюся с началом военных действий в Европе и, по-видимому, не возобно­вившуюся. Из писем этих были почерпнуты сведения, использован­ные в очерке «Вновь об Афоне». Много позже Борис Константинович опять вспомнил Святую Гору на страницах газеты «Русская мысль» очерками «Афон. К тысячеле­тию его» (1963 г.) и «Афон» (из дневникового цикла «Дни») (1969 г.). Первый и последний из опубликованных им материалов афонской тематики разделяют 42 года. Общение с бывшими насельниками Русика архиепископом Иоанном (Шаховским) и епископом Кассианом (Безобразовым) Б.К. Зайцев продолжал вплоть до своей кончины. Кроме того, епископ Кассиан стал одним из героев повести «Река времени» – последней значительной литературной работы Бориса Константиновича[98].

На Страстной неделе 1929 года паломником в Свято-Пантелеимоновский монастырь из Румынии приехал бывший Пермский губернатор и камергер, писатель Александр Владимирович Болотов (1866–1938), автор нескольких исторических и духовных книг. Он описал свою поездку в завершенной в сентябре 1929 года брошюре «Страстные и светлые дни на Афоне», в которой отмечал: «…после очаровательной книжки Б.К. Зайцева, где в общем чрезвычайно верно схвачена сущность Афона, всякая попытка возвращаться к описанию Св. Горы может показаться или дерзкой, или совершенно ненужной, но во-первых, сама тема неисчерпаема, а во-вторых, хотя лишь два года прошло с посещения Зайцевым Св. Горы, но уже многое на ней изменилось и изменилось к худшему… Я уехал с Афона опечаленный предчувствиями и ходом событий, далеко неблагопри­ятных для этой твердыни православия, ибо греки систематически добиваются обезмонашения и ослабления славянских обителей. И потому весь православный мир в лице своих властителей и Пат­риархов обязан охранить его исторические права и преимущества, выдающиеся памятники живописи и зодчества, старинные храмы и богатейшие церковные и книжные хранилища»[99]. Поездка на Святую Гору произвела на А.В. Болотова такое впечатление, что 7 ноября 1931 года он поступил послушником в Русик и принял там монашеский постриг в мантию и схиму с именем Амвросий. Скончался отец Амвросий на Афоне 13 февраля 1938 года[100].

Известный в русском рассеянии пуб­лицист, военный прокурор и паломник, пешком обошедший большинство монастырей Сербии, Черногории, Македонии и неоднократно бывавший в русских обителях Афона, Ю.И. Лисовский (литературный псевдоним Евгений Вадимов) в 1937 году публиковал в Варшаве предания и легенды о Святой Горе («Сказание о горе Афонской»)[101].

Очень заметный след в истории русского Афона оставил известный в русском зарубежье писатель, бывший штабс-капитан Добровольческой армии Владислав Альбинович Маевский (1893–1975), работавший в 1930–1938 годах секретарем Сербского Патриарха Варнавы. В 1930-е он трижды совершил продолжительные паломнические поездки на Святую Гору, посетив все ее основные монастыри, скиты и келии, в том числе несколько раз был в Русике. Свои впечатления от общения с русскими святогорцами В.А. Маевский отразил в документальных книгах «Иверская Богоматерь» (Белград, 1932), «Святая Гора» (Сремски Карловцы, 1937), «Неугасимый светильник» (Т. 1–2. Шанхай, 1940) и в художественных произведениях: «Афонские рассказы» (Париж, 1950) и «Афон и его судьба» (Мадрид, 1969). В 1941 году вышла еще одна книга писателя об Афоне, посвященная сербскому монастырю Хиландар – «Лавра Хилендар» (Нови-Сад, 1941). В России эти произведения были частично опубликованы только в 1990–2000-е годы. Как и Борис Зайцев, Владислав Маевский являлся не только живописателем, но и защитником русского монашества на Афоне, вплоть до своей кончины он вел многолетнюю борьбу за возможность пополнения славянской братии Святой Горы,  обращаясь к иерархам Русской Православной Церкви, международной общественности и в прессу[102].

Еще в 1937 году В.А. Маевский писал: «Тяжела жизнь монахов, особен­но славянских народностей, на Афоне. До войны из всех краев великой России стекались сюда щедрые жертвы и многие тысячи поклонников ежегодно посещали Святую Гору... А теперь? Теперь гостиницы пусты: монастырские метохи, приобретенные в годы турецкого владычества на доброхотные жертвы русских людей, от­няты единоверным греческим правительством. Кроме того, греки запретили приезд славянам в их же древние обители, которые ос­тались без смены, без молодых монахов... Печально, но если так продолжится и дальше, и правительства славянских государств, равно как и Православные Церкви, не изменят это ненормальное положение, то перед древними святынями славян встанет опасность полного исчезновения их монашества на Афоне и переход в греческие руки наших великих духовных ценностей. К чему греки и направляют всю свою афонскую политику...»[103].

За эти строки греческое правительство тогда же запретило писателю въезд на Афон. Лишь в июне 1963 года Владислав Альбинович смог в последний раз (четвертый) посетить Святую Гору в составе официальной делегации Московского Патриархата, приехавшей на празднование 1000-летия Афона, причем проживал он в Свято-Пантелеимоновском монастыре. В настоящее время личный фонд В.А. Маевского, содержащий большое количество материалов о русских святогорских обителях, хранится в Архиве Свято-Троицкой семинарии Русской Православной Церкви Заграницей.

Из других русских эмигрантов – деятелей культуры следует упомянуть поселившегося в США  и окончившего Академию художеств в Филадельфии художника Владимира Перфильева (бывшего капитана российской армии, 1895–1943), который весной – летом 1927 года проживал в Свято-Пантелеимоновском монастыре. В.В. Перфильев написал красками и углем цикл картин с разными видами Святой Горы и в дальнейшем переписывался с игуменом Мисаилом. Вероятно, во второй половине 1927 года побывал в Свято-Пантелеимоновском монастыре проживавший во Франции молодой русский поэт – эмигрант Диомед Монашев, потративший деньги, собранные на издание книжки, на паро­ходный билет в Грецию[104].

Образ русского Афона занимал определенное место в творчестве даже тех эмигрантских авторов, которые не бывали на Святой Горе, например, Ивана Сергеевича Шмелева (1873–1950). Наиболее ярко это отразилось в главе «Серебряный сундучок» из романа Шмелева «Лето Господне». Здесь наглядно проявились представления автора, что с утратой православных святынь в России для русских эмигрантов Афон, наряду с Валаамом, стал духовным ориентиром и хранителем православия, а после Второй мировой войны – уже единственным «маяком» в житейском море[105].

Первоначально «Серебряный сундучок» задумывался как очерк, задолго до того, как появился план третьей части «Лета Господня». 20 марта 1933 года Иван Сергеевич в письме знаменитому русскому философу-эмигранту И.А. Ильину отмечал: «…хотел бы отдать себя – близкому духу, церкви, Господу. Хочу очерк о Св. Пантелеимоне писать – какая тема-то! под заглавием «Серебряный сундучок»! Тут встретится… старая-старая Москва, конца 70-х… сила и слава наша… и… разгром наш, юр наш, стояние на ветрах, с ловящими ушедшее глазами, с глазами в слезах, – и старый Афон, русский, народный Афон – хранитель Православия, крепкий, с защитой силы, и нынешний, загнанный, гонимый, ограбленный, искусственно старимый и изводимый демократической – !!! властью былой Эллады!»[106].

Поводом к началу работы над очерком стало посещение Шмелевых иеромонахом Саввой (Струве), который отслужил молебен перед привезенными с Афона мощами святого Пантелеимона Целителя. Правда, в 1933 году «Серебряный сундучок» не был завершен, и работа над ним продолжилась в 1940-е годы. Постоянным напоминанием об Афоне в парижской квартире И.С. Шмелева служил красный угол, где находился присланный ему в 1935 году образ преподобного Серафима Саровского. В письме И.А. Ильину от 19 января 1935 года Иван Сергеевич так писал об этой иконе: «Образ делан на ст[аром] Афоне, поднесен какому-то о. Парфению, потом лежал ночь на камне Серафима»[107].

Таким образом, религия (в данном случае православная вера), и как ее квинтэссенция – образ Святой Горы Афон, являлась важным компонентом личности той части российских писателей-эмигрантов 1920–1930-х годов, которые хотели подчеркнуть свою принадлежность к русскому миру. Эта традиция еще несколько десятилетий существовала и после окончания Второй мировой войны – вплоть до 1970-х годов (фактического вымирания «старого» русского Афона и приезда в Свято-Пантелеимоновский монастырь первой группы монахов из Москвы).

[1] Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 5919. Оп. 1. Д. 2; Д. 52; Д. 133.

[2] Архив Русского Пантелеимонова монастыря на Афоне (АРПМА). Оп. 10. Д. 196. Док. № 4410. Л. 20об.

[3] Там же. Д. 190. Док. № 167. Л. 35.

[4] ГАРФ. Ф. 6343. Оп. 1. Д. 6. Л. 297.

[5] Там же. Ф. 9145. Оп. 1. Д. 959. Л. 107.

[6] Архив Свято-Троицкой Духовной семинарии Русской Православной Церкви Заграницей в Джорданвилле. Ф. В.А. Маевского. Д. Афон.

[7] Там же. Ф. П.Н. Краснова. Д. Письма 1923-1944 гг.

[8] АРПМА. Оп. 10. Д. 190. Док. № 167. Л. 50.

[9] Там же. Л. 32об-33об.

[10] Там же. Д. 207. Док. № 175. Л. 10.

[11] Там же. Л. 1-1об, 11.

[12] Там же. Л. 12об-13.

[13] Там же. Л. 14об-15.

[14] Зайцев Б.К. На Афон. М., 2013. С. 74, 158.

[15] Голос подвижников Афона // Церковные ведомости. 1928. № 15/16. С. 4.

[16] Афон за церковное объединение // Православная Русь. 1935. № 8/9. С. 1.

[17] АРПМА. Оп. 10. Д. 216. Док. № 178. Л. 36.

[18] См.: Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. Письма с Афона (к Д. Бальфуру). М., 2002. 

[19] ГАРФ. Ф. 6343. Оп. 1. Д. 286. Л. 31-32.

[20] АРПМА. Оп. 10. Д. 216. Док. № 178. Л. 51.

[21] Афонские письма архимандрита Кассиана (Безобразова) / Публ. прот. А. Емельянова // Вестник Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета II: История. История Русской Православной Церкви. 2013. Вып. 3 (52). С. 90.

[22] Василий (Кривошеин), архиеп. Переписка с Афоном. Письма и документы. М.-Брюссель, 2012. С. 375-376.

[23] Всеволод (Филипьев), инок. Святорусское откровение миру. Избранные статьи. Джорданвилл-М., 2005. С. 272, 274.

[24] Энеева Н.Т. Русская Православная Церковь в эмиграции, ее отношения с католичеством и решение проблемы всехристианского единства русским богословием 1920-1930-х гг. // Россия и Ватикан. Вып. 3: Русская эмиграция в Европе и Католическая церковь между двумя мировыми войнами. М., 2014. С. 101-102.

[25] Россия. Белград. 1940. 14 марта; АРПМА. Оп. 10. Д. 226. Док. № 183. Л. 55.

[26] Синодальный архив Русской Православной Церкви Заграницей в Нью-Йорке (СА). Д. 2/40.

[27] АРПМА. Оп. 10. Д. 209. Док. № 4653. Л. 8.

[28] Там же. Д. 226. Док. № 183. Л. 2-2об.

[29] СА. Д. 2/40.

[30] Всеволод (Филипьев), инок. Указ. соч. С. 260. 269.

[31] АРПМА. Оп. 10. Д. 197. Док. № 170. Л. 1-2; Д. 198. Док. № 171. Л. 28-30об.

[32] Там же. Д. 204. Док. № 4687. Л. 1-1об.

[33] Зайцев Б.К. Афины и Афон. Очерки, письма, афонский дневник. М., 2012. С. 172-173.

[34] АРПМА. Оп. 10. Д. 190. Док. № 167. Л. 62.

[35] ГАРФ. Ф. 6343. Оп. 1. Д. 125; Русские в Болгарии. София, 1999. С. 172.

[36] Николай (Трайковский), игум. Русские монахи в Македонии. Скопье, 2012. С. 41.

[37] Там же. С. 40-41.

[38] АРПМА. Оп. 10. Д. 225. Док. № 182. Л. 63об-64.

[39] ГАРФ. Ф. 6343. Оп. 1. Д. 116; Д. 117; Д. 125.

[40] Виталий (Максименко), архиеп. Мотивы моей жизни. Джорданвилл, 1955. С. 31.

[41] Маевский В.А. Афон и его судьба. М., 2009. С. 193-194.

[42] АРПМА. Оп. 10. Д. 216. Док. № 178. Л. 51, 58.

[43] Четвериков С. Молдавский старец схиархимандрит Паисий Величковский. Его жизнь, труды и влияние на православное монашество. Вып. 1-2. Петсери, 1938.

[44] Письма о. Герасима Б.К. Зайцеву были подготовлены А.К. Клементьевым для пуб­ликации в журнале «Русский паломник» в 1997 г., однако увидели свет лишь частично - в переводе на английский язык. См.: Out of the Abundance of the Heart. The letters of archimandrite Gerasim of New Valaam, Alaska to the Wellknown Russian Spiritual Writer Boris Zaitsev // The Orthodox Word. 1999. № 306-207. P. 135-181, № 208. P. 211-240.

[45] Клементьев А.К. Предисловие // Зайцев Б.К. Афины и Афон. Очерки, письма, афонский дневник. М., 2012. С. 48-49.

[46] Иоанн (Максимович), еп. Положение Православной Церкви после войны // Деяния Второго Всезарубежного Собора Русской Православной Церкви, с участием клира и мирян, состоявшегося 1 (14) – 11 (24) августа 1938 г. в Сремских Карловцах в Югославии. Белград, 1939. С. 396.

[47] Верин С. Архимандрит Мисаил, игумен Русского Пантелеимонова Монастыря на Афоне // Православный русский календарь на 1931 год. Владимирова, 1930. С. 66-69.

[48] АРПМА. Оп. 10. Д. 216. Док. № 178. Л. 17.

[49] Маевский В. Иверская Богоматерь на Афоне, в Москве и Белграде. Белград, 1932. С. 30-59.

[50] Русские храмы и обители в Европе / Авт.-сост. В.В. Антонов, А.В. Кобак. СПб., 2005. С. 202-203.

[51] АРПМА. Док. № 3679; Русские храмы и обители в Европе. С. 286-287; Русский афонский отечник XIX-XX веков. Святая Гора Афон, 2010. С. 460-461; Митрополит Евлогий (Георгиевский). Путь моей жизни. М., 1994. С. 519-522.

[52] АРПМА. Оп. 10. Д. 217. Док. № 4654. Л. 1-2.

[53] Колупаев В.Е. Православная книга русского зарубежья первой половины XX века: из истории типографии братства Иова Почаевского, Волынь-Карпаты, 1903-1944. М., 2010. С. 118.

[54] И.[гумен] С.[ерафим Иванов]. На св. Афоне пасхальными днями 1931 года // Православный русский календарь на 1932 год. Владимирова, 1931.  С. 55.

[55] Там же. С. 46-47, 55.

[56] Письма Блаженнейшего Митрополита Антония (Храповицкого). Джорданвилл, 1988. С. 274; Русский афонский отечник XIX-XX веков. С. 721-723.

[57] АРПМА. Оп. 10. Д. 218. Док. № 4384. Л. 1-6.

[58] Там же. Д. 219. Док. № 4056. Л. 1-3.

[59] Там же. Д. 226. Док. № 183. Л. 55; Русские храмы и обители в Европе. С. 201.

[60] Талалай М.Г. Русские церковные общины в Греции в межвоенный период // Русская эмиграция в Европе в 1920-1930-е гг.  Вып. 2. СПб., 2005. С. 124-125.

[61] Йованович М. Русская эмиграция на Балканах 1920-1940. М., 2005. С. 118, 121-122; Косик В.И. Русское церковное зарубежье: XX век в биографиях духовенства от Америки до Японии. Материалы к словарю-справочнику. М., 2008. С. 400.

[62] АРПМА. Оп. 10. Д. 180. Док. № 163. Л. 192.

[63] Там же. Л. 207-207об; Феннелл Н., Троицкий П., Талалай М. Ильинский скит на Афоне. М., 2011. С. 244-245.

[64] Феннелл Н., Троицкий П., Талалай М. Указ. соч. С. 67, 255.

[65] См. Талалай М.Г. Генеалогия Демидовых князей Сан-Донато (по зарубежным источникам) // Альманах Международного Демидовского фонда. Вып. 3. Сост. Н. Г. Демидова. М., 2003. С. 117-119.

[66] АРПМА. Оп. 10. Д. 170. Док. № 154. Л. 44; Нивьер А. Православные священнослужители, богословы и церковные деятели русской эмиграции в Западной и Центральной Европе. 1920-1995: Биографический справочник. М., 2007. С. 432-433; Третьякевич Л. Д’Эрбиньи и русская эмиграция // Вестник русского христианского движения. 2004. № 167.

[67] ГАРФ. Ф. 5680. Оп. 1. Д. 119. Л. 116-117; Ф. 6343. Оп. 1. Д. 231. Л. 17.

[68] Там же. Ф. 5680. Оп. 1. Д. 119. Л. 6; Ф. 9145. Оп. 1. Д. 189. Л. 10.

[69] Русский афонский отечник XIX-XX веков. С. 389.

[70] ГАРФ. Ф. 5919. Оп. 1. Д. 47.

[71] Талалай М.Г. Русские церковные общины в Греции в межвоенный период. С. 128-129.

[72] Там же. С. 129-130.

[73] Полный список см.: Талалай М.Г. Русские захоронения на военном кладбище Зейтинлик в Салониках. СПб., 1999.

[74] Opacic P. Le Front de Salonique. Zeitelnik. Belgrade, 1979; Попович Н. Односи Србиjи и Русиjе у првом светском рату 1914-1918. Београд, 1977.

[75] АРПМА. Оп. 10. Д. 180. Док. № 5377. Л. 25, 111.

[76] Русские храмы и обители в Европе. С. 118-119.

[77] АРПМА. Оп. 10. Д. 216. Док. № 178. Л. 40-42.

[78] Там же. Л. 15-16.

[79] Там же. Л. 53-57.

[80] Свидетельство автору родственников Н.П. Мещерского в 2009 г.

[81] АРПМА. Оп. 10. Д. 216. Док. № 178. Л. 50-52.

[82] Там же. Д. 102. Л. 235.

[83] Там же. Л. 250.

[84] Монахологий Русского Свято-Пантелеимонова монастыря на Афоне. Святая Гора Афон, 2011. С. 315.

[85] Афонские письма архимандрита Кассиана (Безобразова) С. 90, 116-117.

[86] Инок Всеволод (Филипьев), инок. Указ. соч. С. 238.

[87] Архив Русского Пантелеимонова монастыря на Афоне (АРПМА). Оп. 10. Д. 196. Док. 169. Л. 8.

[88] Белградский православный кружок имени преподобного отца Серафима Саров­ского чудотворца // Духовный мир студенчества. Париж. 1925. № 5. С. 38-39.

[89] Будущий архиепископ Сан-Францисский, сам написавший несколько книг воспоминаний.

[90] Источники публикации // Зайцев Б.К. На Афон. Москва, 2013. С. 73.

[91] Зайцев Б.К. Афины и Афон. Очерки, письма, афонский дневник. Санкт-Петербург, 2012. С. 5-9, 28.

[92] Там же. С. 28-29.

[93] Там же. С. 29.

[94] Клементьев А.К. Предисловие // Зайцев Б.К. На Афон. С. 49.

[95] Зайцев Б.К. Афины и Афон. Очерки, письма, афонский дневник. С. 35.

[96] «Напишите мне в альбом…». Беседы с Н.Б. Сологуб в Бюсси-ан-От. Москва, 2004. С. 125.

[97] Клементьев А.К. Указ. соч. С. 60.

[98] Там же. С. 29-30.

[99] Болотов А.В. Страстные и светлые дни на Афоне. Варшава, 1929. С. 5.

[100] Русский афонский отечник XIX-XX веков. Святая Гора Афон, 2012. С. 437-439.

[101] Вадимов Е. Сказание о горе Афонской // Воскресное чтение. Варшава. 1937. № 1. С. 6-10.

[102] См.: Маевский В.А. Афон и его судьба. Мадрид, 1969.

[103] Там же. С. 194-195.

[104] Зайцев Б.К. Афины и Афон. Очерки, письма, афонский дневник. С. 172, 270.

[105] См.: Суворова Л. Афонская смута // Альфа и Омега. Москва. 2004. № 3 (41).

[106] Ильин И.А. Собрание сочинений: Переписка двух Иванов: В 3 т. Т. 1. / Сост., вступ. ст. и коммент. Ю.Т. Лисицы. Москва, 2000. С. 373-374.

[107] Там же. Т. 2. С. 12.