Взаимное доверие в отношениях игумена и братии

Доклад архимандрита Амвросия (Шевцова), наместника Свято-Никольского мужского монастыря г. Гомеля, представленный на монашеской конференции «Духовное руководство в монастырях», которая прошла в Спасо-Евфросиниевском ставропигиальном женском монастыре г. Полоцка 12–13 мая 2016 года.

Доверие между братией и игуменом есть вещь настолько самоочевидная, что и говорить об этом кажется чем-то противоестественным. Проблематика кажется искусственной, и это так и есть, если речь идёт о жизни идеального монастыря. Доверие есть натуральная атмосфера жизни христианской общины, воздух, которым дышит и живёт настоящее братство. Здоровый, нормальный человек никогда не задумывается о том, чем он дышит, как часто, с помощью какого механизма, вместе с кем – эти вопросы просто никогда не придут ему в голову! – однако для больного все это может стать реальной проблемой, а иногда и вопросом жизни и смерти. Если община больна, если в ней, вопреки её евхаристической природе имеет место противопоставление игумена братству, проблема становится актуальной.

Когда покойный патриарх Пимен спросил старых монахов Троице-Сергиевой лавры, кого они хотят видеть настоятелем обители, они отвечали: «Святейший! Нам хоть палку поставь, мы и ей будем кланяться». Что скрывает или вскрывает эта фраза, какую жизненную позицию? Безразличие? Испуг? Усталую безнадёжность? Ведь братия лавры, действительно, была лишена возможности выбирать себе игумена. В этот монастырь почти всегда игумен назначался высшей церковной властью, которая в большинстве случаев даже не советовалась с братией. Правильно ли это? На эту тему не один год в нашем монашеском сообществе ведутся жаркие споры.

Мне кажется, что по типу управления монастыри можно условно разделить на два типа: харизматический и регулярный. Харизматический тип мы можем наблюдать в обителях, основанных или управляемых старцем-духовником. Он не только игумен и высшая власть в братстве, но и духовный руководитель братии. Для таких обителей очень важно сохранять преемственность монашеской школы, её непрерывность с заветами старца основателя, который или сам должен назначать себе преемника или же, в случае внезапной смерти игумена, братия, верные ученики старца выбирают из своей среды достойного преемника и хранителя заветов их духовного наставника.

Большинство молодых иноков мечтают о такой обители и о таком типе монашеской жизни. Однако так исторически сложилось, что для русской традиции более характерен и привычен другой тип монастырского устройства, условно именуемый регулярным. Если в обителях харизматического типа служение игумена и духовника исполняет одно лицо, эти служения просто совпадают до неразличимости, то в регулярном монастыре эти обязанности несут разные лица, более того, функции игумена и духовника выступают как два совершенно отличных служения. Вторая отличительная черта обителей такого типа: игумен монастыря назначается внешней церковной властью (хотя это не абсолютное правило и здесь возможны варианты). Иноки, готовые кланяться даже палке, и есть братия монастыря регулярного типа. Однако их готовность является плодом не отчаяния и безразличия, а реальным взглядом на положение дел в таком монастыре. У этих иноков есть свой духовник, которому они доверяют, советами которого руководствуются, а игумен является символом власти и его работа состоит в управлении обителью, создании благоприятных условий для жизни монастыря, для удобства духовной и материальной жизни братии. Игумен берёт на себя заботы, если угодно, защиты братства от «внешних вторжений», «принимает огонь на себя», занимаясь вещами, сильно отвлекающими инока от внутреннего делания. За это, собственно, ему и кланяются: ведь этот человек кладёт душу свою за ближних в буквальном смысле слова. Он несёт ответственность за создание условий для духовной жизни монастыря.

Конечно, это идеальная картина, однако у этой картины есть вполне реальное и образцовое воплощение. Я имею в виду преподобного Моисея Оптинского, скромного игумена одной из самых известных русских обителей. Его опыт, как мне кажется, недостаточно изучен и недооценён. Он причислен к собору Оптинских старцев, но собственно старческого служения он никогда не нёс. Оптина пустынь была примером монастыря регулярного типа, и преподобный Моисей, нёс в этой обители игуменское служение, в то время как старчеством, то есть духовным окормлением в этой обители занимались совсем другие люди. Всё, над чем трудился преподобный Моисей, было создание условий для духовной жизни братии. Именно игумен Моисей пригласил в Оптину старца Льва и поддержал его преемника старца Макария. Именно при нём Оптина пустынь прославилась на всю Россию и даже на весь мир, расцвела и внешне, и духовно: была открыта типография, инициированы переводы святых отцов, издание важнейших для духовной жизни книг, построено большинство оптинских храмов, административных и хозяйственных зданий. При этом преподобный игумен никогда не позволял себе вмешиваться в тонкости духовного руководства братией, в этом отношении он всегда скромно и сознательно оставался в стороне, предпочитая заниматься делами строительства, представительства и защиты старчества перед лицом церковной или светской власти. В этой же парадигме действовал и преподобный Антоний, настоятель Троице-Сергиевой лавры, валаамский игумен Дамаскин, саровский игумен Пахомий и многие другие подвижники.

Здесь уместно вспомнить, как преподобный Серафим наставлял будущего настоятеля Троице-Сергиевой лавры, упомянутого архимандрита Антония: «Будь для братии не отцом, а матерью». Служение матери в семье это во многом служение Марфы, которая хлопочет и заботится о внешнем: чтобы чадо было тепло одето, ходило в чистом, ни в чём не нуждалось, во время и хорошо кушало, покойно почивало. «Тональность» в семье «задаёт» отец семейства, но и его жизнь окутана заботами Марфы. Марфа смиренно стоит в стороне, но без Марфы не было бы и Марии, которая, как известно, избрала благую часть, которая не отнимется от неё. Я говорю о служении духовника, духовном руководстве и наставничестве, которое есть нерв жизни обители.

Какое устройство лучше: харизматическое или регулярное, материнское или отцовское, «марфино» или «мариино»? Отвечу словами церковного классика: «Обоюде добре». И в одном и в другом случае мы имеем примеры и высот духовной жизни, и духовных провалов. А чем измеряется успешность монашеской жизни, что является показателем монашеского благополучия? Число подвижников этой обители, прославленных Церковью в лике святых? Безусловно, не этот критерий, хотя бы потому, что большинство святых нашего месяцеслова это мученики, спасавшиеся не благодаря, а вопреки условиям среды. Подлинный критерий духовного здоровья монастыря, его естественного развития – возрастание общины во взаимной любви.

Какой же тип монастырского устройства более способствует возрастанию братской общины в любви – регулярный или харизматический? Если есть взаимная устремлённость и жертвенная готовность братии к созиданию своей общины в любви, то разницы нет. Если игумен не царствует, а служит, не просто требует, но и дарит, отдаёт, и братия ему ответит тем же. Но это – обоюдная устремлённость. Уча братию доверию, настоятель и сам учится доверять. Надеюсь, в будущем в нашей богословской науке появится новая дисциплина: «Психология монашеской общины», которая будет описывать взаимоотношения внутри братства, отслеживать закономерности, давать некие ориентиры или даже готовые рецепты решения конфликтов. Но пока этой науки нет, и нам предстоит двигаться на ощупь, доверяя элементарной житейской опытности и монашеской интуиции.

Мы нужны друг другу. Мы спасаемся только как братья или сестры – никогда поодиночке, но – со своими братьями и сестрами, отцами и матерями. И речь идёт не просто о доверии. Доверие есть только частный случай того состояния, в котором, по свидетельству апостола Павла, ученик Христов «всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит» (1Кор 13:7). Цель монастырской общины, как это ни странно прозвучит, – она сама – созидание братства во взаимной любви, возрастание монашеской семьи в подлинную евхаристическую общину, «в меру возраста Христова». Это трудный и тернистый путь. Даже у святых это не всегда получалось.

Вспомните преподобного Венедикта Нурсийского, удивительного подвижника, родоначальника и вдохновителя западного монашества. В монастыре, где настоятелем был этот святой человек, конфликт между игуменом и братией дошёл до такого градуса, что однажды монахи поднесли Венедикту чашу с ядом! В нашей русской церковной истории есть память о трагической размолвке между преподобным Сергием Радонежским и его братством. В результате преподобный – кротчайший и смиреннейший из русских подвижников! – вынужден был оставить основанную им обитель и два года провести в другом монастыре.

Почему не получилось у святых Сергия и Венедикта? Братия была плохой? Игумен неумелым? Надо помнить, что монашеская община – не застывшая в мраморе скульптура, а живой организм, развивающийся, динамичный, временами болеющий, со своим возрастом – юным или зрелым. В истории старцев Сергия и Венедикта запечатлён этап становления их монашеской семьи и монашеской школы, воспитавшей впоследствии не одно поколение иноков. Это наталкивает нас на мысль, что доверие между братией не данность, не наличный факт, а задача – труднодостижимая, решаемая годами непрестанных трудов. Братство созидается десятилетиями, кропотливым трудом нескольких поколений монахов – не только игумена, но каждого брата, даже самого, кажется, незначительного труженика обители. Доверие в братстве это не доверчивость, не сентиментальная взвинченность и кокетливое легкомыслие, а выстраданная, выболенная награда многолетних трудов каждого собрата, мой личный вклад в дело созидания монашеской семьи. То, над чем люди не трудились, не проливали крови и пота, и теряется легко, и уходит без памяти и сожалений. Если человек вложил часть себя в братство, врос в него всем своим существом, кровь свою и помышления растворил с кровью и мыслью братства, свою жизнь слил до неразличимости с жизнью брата, тогда и высвечивает в братской жизни подлинное доверие – как чудо и дар Божий.