Доклад игумена Петра (Мажетова), настоятеля Свято-Косьминской пустыни Серовской епархии на круглом столе «Богослужение и молитва как средоточие жизни монашеского братства» (Воскресенский Новодевичий женский монастырь Санкт-Петербурга, 24–25 июля 2019 года)
Для начала я хотел бы предложить ответить на вопрос: чем отличается драматургия от литургии. Проще – чем отличается театр, театральная постановка от Литургии, Божественной Евхаристии. Представим себе – человек покупает билет, вероятно, заплатив значительную сумму, приходит в театр. Он надеется, что сейчас перед ним предстанет серьезная драма, актеры будут не просто играть, а жить в своей роли, проживать на сцене некую проблему. Он же станет созерцать сценическое действие, которое совершают актеры. В театральном зале одни – зрители, другие – действующие лица.
Можно сказать, что на Литургии происходит нечто подобное. Благочестивый мирянин приходит в церковь, покупает свечу, заказывает требы. Предположим, что в храме совершается праздничное богослужение, и он предвкушает, что сейчас увидит яркие облачения, услышит прекрасные песнопения, будет наблюдать за неким разворачивающимся сюжетом, который стараются до него донести певчие, чтецы, священник – в молитве, в возгласах раскрывающий смысл происходящего, диакон, от всей души произносящий ектеньи... Но на самом деле здесь возникает совсем иное. На самом деле, когда христианин приходит в храм, – всё уже сделал Христос. Он искупил нас Своей Кровью, жертвуя Собою, взошел на Голгофу, разорвал узы греха, воскрес и наше естество поднял на небеса. Можно сказать, что в храме как раз Он является зрителем, а мы, люди, входящие в храм, – действующими лицами. На нас Господь от алтаря взирает и смотрит, как мы проявим свою молитву, свое усердие. Вот в этом отчасти приоткрывается смысл богослужения, смысл Литургии и отличие ее от театральной постановки.
Второй вопрос: чем отличается православное богослужение от богослужения, допустим, протестантов самых «классических» деноминаций. Протестанты приходят в свои молитвенные дома вспоминать о Боге, о Христе. Они читают Евангелие, благочестиво рассуждают о христианских истинах, евангельской нравственности – они вспоминают Христа. Православная же Литургия – это явление Самого Христа, в этом ее принципиальное отличие. Мы, приходя на богослужение, не просто вспоминаем о Боге, – мы входим в общение с Ним, соприкасаемся, погружаемся в Божественный мир.
Ну, и наконец, третье: отличие монашеской Литургии от Литургии на мирском приходе. Конечно, по большому счету, нет никакого различия. Но мы здесь говорим о молитве, о молитвенном раскрытии Литургии. Мне вспоминается высказывание одного афонского старца: монах в келье приносит себя в жертву Христу, а когда приходит в храм, то там Христос приносит Себя в жертву монаху. Происходит некое взаимное проникновение. Сначала монах понуждает себя открыться Христу, отдается Ему в молитве, а когда приходит на Литургию, то сердцем постигает жертву Христа, посвященную ему самому. Вот это взаимное проникновение, такая духовная инверсия – явление очень важное для нас, монашествующих. Почему именно монахи становятся молитвенниками? Почему часто к монаху Господь ближе, лучше его слышит? (Хотя, конечно, и люди, живущие в миру, могут погружаться в молитву и испытывать близость к Богу.) Напомню, как Серафим Саровский отзывался о монахах – он их называл сиротами. И действительно, монах – это сирота. Единственный, Кто для него является и отцом, и матерью… – это Христос. И вот на Литургии монашествующий действительно имеет такую блаженную участь – почувствовать прикосновение Христа. Но для этого как раз нужно вспомнить главное монашеское правило: келейно монах приносит себя в жертву для того, чтобы почувствовать, как в жертву ему приносит Себя Христос.
Здесь я хотел бы обратить внимание на пять аспектов, касающихся монашеской жертвы, жертвоприношения. И на тот интересный факт, что они созвучны Заповедям Блаженства.
Вспомним апостола Петра в пору, когда он был еще только учеником Христовым. Он воскликнул ничтоже сумняся при своих собратьях: все отрекутся, я один не отрекусь! Причем не постеснялся это сказать в присутствии всех. Но прошло буквально несколько часов, и он испугался вопросов служанки. Вспомним, в какой момент Петр отрекся от Христа: когда Христа допрашивали, били по лицу, издевались, – Петр, как написано в Евангелии, сидел и грелся у костра, общаясь с людьми. Он как бы погрузился в некую душевную расслабленность, в то время когда Христос восходил на Голгофу. Это противоречие, противоположность чувств сделали свое дело – не позволили ему пойти за Христом. Петр не смог принести себя в жертву, он в этот момент был в другом настроении, в душевной расслабленности. Вот здесь как раз стоит обратить внимание на пять аспектов понятия жертвоприношения.
Первое: монах прежде всего должен иметь право на то, чтобы принести себя в жертву – как бы право войти в храм такого священноделания. Блаженны нищие духом, яко тех есть Царство Небесное… блаженны плачущие, блаженны кроткие... По сути дела, монах в течение дня своим монастырским служением, своим смирением, послушанием, отсечением воли – уготавливает себя на право келейно начать приносить себя в жертву Христу. Первые три заповеди раскрывают начало восхождения к этому деланию.
Второе: мало иметь право на такое делание, надо еще, как бы это парадоксально ни звучало, – возжелать этого. Блаженны алчущие и жаждущие правды. Что значит желать? С одной стороны, невозможно приходить ко Христу будучи «сытым» сердцем, так что сердце ничего не хочет. С другой стороны, редко можно увидеть человека, который «голоден» сердцем, – он всегда чем-то успокоен, чем-то пресыщен – жизненным, бытовым, может быть, душевным. Очень важно действительно иметь сердце голодным. Не позволять себе на что-то так сильно «западать», чтобы когда ты придешь в келью, твое сердце было пресыщено неким жизненным, земным счастьем. Ты можешь быть пресыщен общением с братьями, или испытывать чувство радости от успешного выполнения послушания, – всё это естественно и невинно, но в то же время это мешает быть именно алчущим – голодным сердцем. В это время для монаха очень важно не отдаваться полностью монастырским радостям, скажем так. Нужно себя удерживать и, образно говоря, не допивать стакан до конца. Монашеская жизнь в этом отношении не должна быть пресыщена радостью в течение дня, монах должен хотя бы немного оставлять на келейное алкание.
Третий пункт исходит из второго – желание порождает способность. Когда человек пресыщен монастырскими послушаниями – в самом хорошем смысле слова, пресыщен радостями монастырской жизни, то он вдруг неожиданно ощущает, что ему трудно молиться: он устал, ноги болят и т.п. Почему? Потому что он не испытывает жажды и, соответственно, пропадают силы, чтобы напрягаться в поклонах, во внимательной молитве. Конечно, здесь очень важно сохранять, более или менее, физическую способность к монашескому молитвенному правилу. Когда человек очень много посвящает себя работе, безудержно отдается послушанию, то на молитву ему не хватает не только душевных сил, но и физических. Здесь мы вернемся к понятию алчущие и жаждущие правды: нужно быть способным алкать, жаждать Божественной правды, именно Самого Христа в молитве.
Четвертый пункт – это понимание молитвы, понимание, как в молитве принести себя в жертву. Тут, наверное, не стоит много говорить; по святым отцам, самое главное в молитве – это внимание, способность молиться без помыслов, без мечтаний, без фантазий. Очень важно понуждать себя молиться без помыслов. Как говорит об этом Иоанн Лествичник, – заключать ум в слова молитвы. Здесь раскрывается еще одна Заповедь Блаженства – блаженны чистые сердцем, – когда мы понуждаемся к чистоте сердца. Сердце ничем не переполнено, никакими желаниями, оно чисто, как белый лист.
И наконец, пятый момент жертвоприношения себя Богу – это решимость. Где-то в глубине моей души, в глубине моего «я» Бог разговаривает со мною и задает мне вопрос такой же, какой задавал апостолам: Чашу, которую Я пью, будешь пить? Крещением, каким Я крещаюсь, будешь креститься? (ср. Мк. 10:38) Каждому из нас, монашествующих, в свое время Господь задал вопрос, и мы откликнулись: будем креститься, имамы пить Чашу. В глубине души, непостижимо для ума, а только лишь чувством сердца Господь, беседуя с нами, зовет нас за Собою. Эта решимость неизбежно возводит нас на вершину Заповедей Блаженства, и человек начинает для себя приоткрывать, кто такие блаженны миротворцы, яко тии сынове Божии нарекутся, – именно постигающие мир вокруг себя, внутри себя. Далее, естественно, что когда человек начинает погружаться в молитву, испытывать чувство близости с Богом, он приобретает внутреннюю решимость быть изгнанным правды ради, испытать поношения от ближнего. Именно этот момент позволяет должным образом раскрыть для себя Таинство Евхаристии.
Простой пример: человек встречает тебя и говорит с большим чувством: «Здравствуй, друг!» А ты ему: «Здрасьте…» – неадекватно легко. Он тебе от всей души сказал «Здравствуй!», а ты ему просто «здрасьте». Вот так же можно сказать, что Литургия – это жертвенная любовь Христа, которая направлена к человеку, а человек к этому не готов. Он не готов так же ответить с любовью: Здравствуй, Господи! У него слишком холодное сердце, слишком рассеянный ум; можно сказать – он переполнен душевными радостями, он не может ответить с адекватным напряжением души: «Господи, я Тебя люблю!», так же, как Господь признается в любви человеку.
В завершение хочу обратить внимание еще на один момент и предложить такой образ. Одно время мне приходилось общаться с воспитанниками интерната, и я видел, как они обращаются к старшим. Они в каждом старшем видят отца, мать – хотят увидеть своего родителя. А настоящий родитель приходит раз в месяц, в лучшем случае, раз в неделю… Так вот люди в большинстве своем относятся ко Христу, как родители к своему ребенку, оставленному в интернате: раз в месяц приходят в храм, и то с какими-то просьбами, в то время как Бог действительно жаждет видеть их каждый день, каждый час…
Я раскрываю, можно сказать, общее отношение мира сего к богослужению. Мы, монашествующие, в этом отношении должны жить по-другому. У нас не должно быть формата «интернатских» отношений со Христом. Мы в этом отношении друг другу – ближние, домашние, ближайшие родственники. Каждый день, может быть, дерзну сказать, – каждый час мы имеем близость с Богом, у нас нет понятия «приду через неделю», мы в этом смысле должны быть как любящая мать и любящее ее дитя – постоянно вместе.
И последний штрих: у нас в монастыре в прошлом году произошел такой случай: в конце августа зацвел куст сирени. Оказалось, что весной были заморозки, и некоторые кусты сирени подмерзли. К августу они как бы «отошли» и зацвели. И этот момент меня как игумена почему-то успокоил: если создать в монастыре должное устроение, должные отношения друг с другом, то любой куст, под названием человеческая душа, любой твой брат – зацветет, пусть, может быть, не сразу, не все вместе, но каждый зацветет в свое время. Этому и должна способствовать вот эта связь: монастырская жизнь – келейное правило – и Божественная литургия.
Новости
Публикации
Доклады
