В архиве издательства «Даниловский благовестник» хранится общая тетрадь, полученная в апреле 1994 года от Надежды Эммануиловны Шульц. В ней – дневниковые записи священника, побывавшего на похоронах святителя Тихона в марте/апреле 1925 года. К сожалению, известно об авторе только то, что он приехал в Москву из Ленинграда; даже имя его установить не удалось. Однако нам кажется, что эти записи интересны и важны не только для церковных людей, но и для всех, кто интересуется историей России.
«В вере и надежде и любве и кротости и чистоты и в священном достоинстве благочестно почил еси приснопамятный» (Тропарь, глас 2. Последование свящ. погребен.).
Весть о кончине Святейшего Патриарха Тихона была получена в Ленинграде в среду 8 апреля 1925 года.
Господу угодно было подвергнуть Русскую Церковь новому испытанию. Известия подтвердились.
Сомнений быть не могло. Душа невольно рвалась туда. В Москву, где на отдаленной окраине города в древнем монастыре почивает во гробе Великий Начальник Церкви Святейший Патриарх Московский и всея Руси.
Господь судил и пишущему эти строки с благословением православных епископов Ленинграда побывать в Москве в наступившие исторические дни, поклониться праху почившего Первосвятителя и облобызать неподвижно лежащую руку Страдальца за веру православную и Церковь Российскую.
Дальнейшие строки есть только выписки из дневника о впечатлениях этой поездки на погребение Святейшего, которыми я хотел бы поделиться со своими духовными детьми. Позднее к этому были присоединены рассказы и других побывавших в Москве лиц, которым и приношу здесь мою искреннюю благодарность. Прежде всего Его Преосвященству Преосвященнейшему владыке Венедикту, его благожелательному вниманию и сердечному участию, от которого я получил сведения о последних минутах жизни и блаженной кончине св. Патриарха и более подробным и полным воспроизведениям речей, сказанных при его гробе.
Москва. Суббота 11 апреля н/с 1925 г.
Уже на вокзале чувствовалось, что в Москве творится что-то необычайное. Извозчики наперерыв предлагают довезти к Донскому. Народ массами стремится к трамваю, особенно осаждают № 11 и Б и другие, идущие к Калужской площади, к Донскому монастырю. В трамвае часто слышатся разговоры о Святейшем. Чем ближе подходит трамвай к Калужской площади, тем все заметнее движение народа по одному направлению; сначала точно маленькие ручейки текут по отдаленным концам Москвы, и, чем ближе к Донскому, тем они становятся шире и полноводнее. На Калужскую площадь уже из всех улиц вливается широкой волной людской поток, как в водовороте, повернувшись на площади сплошной массой, устремляется в Донскую улицу. Более счастливые, т.е. сидящие в трамвае № 11, едут до Донского проезда. Здесь – новая картина. Саженях в 20-ти от трамвая начинается длиннейшая, растянувшаяся версты на полторы очередь желающих поклониться гробу Святейшего. Стоят по четыре человека в ряду; очередь тянется к воротам монастыря, через обширный монастырский двор до большого летнего собора. Здесь она разделяется на две половины, с двух сторон подходят к гробу Святейшего по два человека с каждой стороны, прикладываются и выходят из северных дверей во двор. Поклонение почившему во гробе Первосвятителю началось в среду и беспрерывно продолжается день и ночь, не прекращаясь во время богослужений. Кто может сосчитать, сколько прошло народа за эти дни. Говорили, что в одну минуту проходило 100–120 человек, т. е. 160–170 тысяч в сутки. То медленнее, то быстрее движется очередь; целуют Крест, Евангелие и одежды Святейшего и, как выражаются газеты, вежливо, но быстро выпроваживаются дальше, «чтобы освободить место новым поклонникам». Духовенство пропускалось вне очереди через северные двери (очередь идет через западные двери). Около дверей собора и по аллее расположились продавцы карточек святейшего и его сотрудников. Особенное впечатление производит снимок: Святейший на смертном одре. Прекрасный добротою паче всех человек бездыханен во гроб полагается.
Я не скажу, чтобы первой мыслию были забота о судьбах Российской Церкви, кормчий которой, опытный и мудрый, которому все верили, которого любили все верные и на которого с таким ожесточением напали враги, на веки закрыл свои очи, так ласково смотревшие на всякого обращающегося к нему, сомкнул уста, умевшие так тепло сказать слово утешения, так твердо и авторитетно слово правды и так неподражаемо остроумно обмолвиться шуткой, иногда настолько загадочно глубокой, что не все сразу понимали, что хочет сказать этот ласково улыбающийся старец.
Нет, прежде всего перед умственным взором встал сам этот величавый старец именно как человек, как живая обаятельная личность. Не напрасно носил Он титул «Святейшего». Это был действительно Патриарх. Отец Отцов. Год тому назад я видел Святейшего, окруженного более 20-ти епископами, среди которых не только молодые, но люди почтенного возраста, как митрополиты Петр, Серафим и другие. Казалось, я вижу доброго-доброго старика Отца, окруженного родными детьми, живущими в разных городах нашей обширной родины и съехавшихся на Его именины. Каждый имеет свои заботы, свои огорчения, печать которых еще лежит на их задумчивых лицах. Но вот появляется Отец, ласково треплет по плечу одного, обнимает другого, улыбается третьему, скажет ласковое слово четвертому, и заметно, как разглаживаются скорбные морщины на старческом лице седого угрюмого архиепископа, повеселело на сердце у молодого викария, просветлело лицо старика митрополита, восторженно смотрит в глаза старика Патриарха молодой ученый епископ. И теперь этого Отца не стало: осиротели епископы, осиротело духовенство, сиротой стал православный русский народ, вдовой – Русская Православная Церковь. На ступенях лестницы и при самом входе в собор стояло несколько человек распорядителей (о чем свидетельствовали черные повязки с белым крестом на рукаве), наблюдавших за порядком и не впускавших никого, кроме священнослужителей. Из собора непрерывным потоком шли уже поклонившиеся погибшему Патриарху. Небольшой храм полон народа, и только от западных и северных дверей до гроба оставлен свободный проход. Служил панихиду Преосвященный Прокопий с сонмом духовенства. Я остановился около гроба и склонил колени. Дубовый гроб стоял на возвышении посредине собора. Патриаршая мантия покрывала его. Лик Патриарха закрыт воздухом, в руках Крест и Евангелие. Руки также закрыты. Тропические растения высились вокруг гроба, и оставался свободным только проход с обеих сторон, по которому беспрерывным потоком или двумя бесконечными лентами шли желающие приложиться. Около гроба у возглавия стояли два иподиакона с рипидами, дальше по два иподиакона с каждой стороны гроба, пропускавшие народ.
Рядом с нами у ног Святейшего – аналой, на котором сиротливо высился Патриарший куколь, еще два иподиакона, из коих один держал Патриарший Крест, другой – Патриарший посох. У возглавницы около цветов было несколько венков с надписями, один из коих от архиепископа Кентерберийского.
Народ прикладывается к Кресту и Евангелию и целует одежды Святейшего. Сделав земной поклон, я наклонился над гробом Святейшего и попросил открыть руку Патриарха. Стоявший иподиакон исполнил мою просьбу, и я припал к благословлявшей и меня когда-то руке, но теперь лежавшей неподвижно. Рука Святейшего была мягкая, теплая. Не желая задерживать народ, я отошел от гроба к амвону и стал молиться. После панихиды я вошел в алтарь. Архимандрит Нил сообщил мне, что Преосвященный Венедикт находится здесь с четверга, что на Литургию завтра назначено 12 архиереев и 24 священника, среди которых один наш ленинградский протоиерей Пашкевич, что едва ли будет возможно какое-либо изменение утвержденного церемониала, так что обедню мне разрешат служить только где-либо в другом месте, облачение же как приезжему будет выдано. И далее рассказал порядок богослужения на завтрашний день. Духовенство, не участвующее в служении Литургии, собирается в теплом храме, облачается и к 12-ти часам приходит в летний собор и занимает места вокруг гроба.
На стене в алтаре было помещено расписание служб при гробе Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея Руси, в котором значилось:
Пятница 10 ч. Литургия Епископ Прокопий
5 ч. Панихида Стефан
6 ч. Иннокентий, Гавриил
Суббота 10 ч. Литургия Епископ Прокопий
5 ч. Панихида Борис
6 ч. Всенощная Митрополит Петр, Сергий, Тихон, Серафим.
Епископы: Николай, Борис, Сергий и Прокопий.
Могила приготовлялась в теплом храме около стены на южной стороне. В соборе не было никого, кроме рабочих, т.к. вход был закрыт, дабы не мешать работать. Меня как священнослужителя пропустили беспрепятственно. Везде, во всех мелочах видна была разумная распорядительность; такое внимание к духовенству, вообще неизбалованному на этот счет, конечно, было внушено распорядителями. Нужно отдать им справедливость, распоряжались они умело и толково. Глубина могилы не более 2-х аршин. Пол был уже выложен камнем, и рабочие укладывали стены. Я ушел в отдаленный конец монастырского кладбища, чтобы наедине среди могил несколько прийти в себя и разобраться в этих так быстро нахлынувших впечатлениях. Во весь свой богатырский (физически и духовно) рост вставал почивший Первосвятитель.
От личных воспоминаний я перешел к общецерковной деятельности почившего. После падения самодержавия Святейший Патриарх Тихон вступил на Патриарший Престол, вдовствовавший более 200 лет, не ожидая для себя ничего, кроме тернового венца, но Он шел на этот подвиг, так как туда звал Его Христос, так этого требовало благо Церкви. Отбросив всякие мирские соображения, всю мирскую мудрость, Он руководствовался только верой во Христа Иисуса и, пламенея любовью Христовою, видел только измученных и нравственно, и физически людей, часто даже растерявших веру, и во всех от мала до велика прозревал живые души. Для него было все равно, кто перед ним: бывший генерал, бывший дворянин, крестьянин или рабочий. Ни до, ни после революции он не был заражен модною болезнью различать людей по их социальному положению. Он видел во всех образ Божий и любил, и жалел их. Вот чем объясняется Его безграничная ласка к людям. Если билось в них верующее сердце, душа, ищущая Бога, он принимал всех, как отец – блудных сынов, и заколал для них тельца упитанного, хотя знал и видел, что недовольство известных кругов против него растет. Но он не обращал на это внимания и делал дело Божие. Когда же окружившие его, как ученики Господни в саду Гефсиманском, испугались приведенных Иудой-предателем и разбежались, он остался один, но ни минуты не поколебался ответить: «Да, я Святейший Патриарх Московский и всея Руси». Это было не только красиво, это была великая победа Духа, победа веры. Вся Русь дрогнула, и началось великое собирание церковных сил, возвращение к соборности.
Около 5-ти часов я отправился в собор. Постепенно начало собираться духовенство. Пришли ленинградский протоиерей Николай Пашкевич, протоиерей Рождественский, Киевского подворья иеромонах Никон, затем Преосвященный Борис, епископ Можайский; епископ Трифон. Епископ Борис благословил облачаться, и мы вышли на панихиду. Больно в сердце отзывались слова служащих. О упокоении раба Божия Великого Господина и Отца Нашего Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея Руси. После панихиды я уже не выходил из собора, так как народу прибывало все больше и больше, и вернуться обратно было бы затруднительно.
В алтаре духовенство собиралось. Сначала потянулись московские батюшки, а затем почти сразу пришли монашествующие Донского монастыря и иподиаконы, затем снова духовенство с разных концов Москвы. Наконец, один за другим начали прибывать епископы. Преосвященный Борис отдал последние распоряжения. На правой стороне алтаря появился белый клобук – это митрополит Серафим Тверской и с ним митрополит Сергий без клобука. Прибыл и наш владыка Преосвященный Венедикт Кронштадтский. Согласно данному мне епископом Николаем (Сестрорецким) разрешения я просил благословения Владыки на участие в служении. Наконец прибыл Патриарший Местоблюститель Высокопреосвященнейший Петр, митрополит Крутицкий. Владыка Местоблюститель благословил меня принять участие в служении Всенощного бдения и отпевания, а Литургию совершить в церкви Св. Саввы Освященного.
Всенощное бдение совершалось праздничное – Входа Господня в Иерусалим (Вербное Воскресение). Служил архимандрит Владимир с протодиаконом Холмогоровым. На литию выходил митрополит Сергий. После литии им было сказано теплое слово о почившем Патриархе.
«Что привлекло сюда такое множество народа? – говорил Владыка. – Какое-либо торжество, или празднество, или, может быть, любопытное зрелище? Нет. Не любопытство, не получение удовольствия, а смерть отца. Нас привлек сюда этот гроб, в котором почивает Великий Господин и отец наш Святейший Тихон, Патриарх Московский и всея Руси.
Его святительская деятельность и до избрания в Патриархи никогда не сопровождалась внешним блеском. Его личность не была заметна. Казалось, что Он не имел никаких особенных дарований, которыми Он мог бы блистать. Как будто даже ничего не делал. Не делал, но всегда его деятельность была плодотворна по своим результатам, не делал, но при нем какой-то маленький приход превратился в Американскую Православную Церковь. Тоже было в Литве и Ярославле, где последовательно служил Святейший в сане архиепископа. Тоже повторилось и в Москве. Казалось, что Он ничего не делал, но тот факт, что вы собрались здесь под сенью православного храма, есть дело рук Святейшего. Он на себе одном нес всю тяжесть Церкви в последние годы. Им мы живем, движемся и существуем как православные люди. По своему характеру погибший Святитель отличался величайшей благожелательностью, незлобивостью и добротою. Он всегда одинаков был верен себе и на школьной скамье, и на пастырской, и архипастырской ниве вплоть до занятия Патриаршего Престола. Он имел особенную широту взгляда, способен был понять каждого и всех простить. А мы очень часто Его не понимали и еще больше огорчали своим непониманием, непослушанием, своим отступничеством. Один Он безбоязненно шел прямым путем служения Христу и Его Церкви. За что любил его православный русский народ.
Каким образом у почившего созрели такие высокие редкие добродетели? Любил православный народ своего Патриарха, потому что Он возрастил эти богатые добродетели на почве Церковной при благодатной помощи Божией. Свет Христов просвещает всех, и этот свет Христов был тем светом, который путеводил погибшего во время его земной жизни. Будем надеяться, что за высокие качества милосердия, снисходительности и ласки к людям Господь будет милостив и к нему, предстоящему теперь пред Престолом Всевышнего».
Не точно, не буквально, отрывочно я записал эту речь, но и в этой бледной записке видна основная мысль митрополита Сергия, и мне кажется, что эта лучшая характеристика Святейшего, какую я слышал за эти дни. На полиелей выходили, если не ошибаюсь, около 20-ти архиереев, в том числе митрополиты Петр, Сергий, Серафим, Тихон и другие епископы, указанные в расписании. К ним присоединились епископ Венедикт и другие. Священников было около 60-ти человек. Истово совершается богослужение. Превосходно поют хоры певчих Чеснокова, Астафьева и другие. А толпы народа бесконечной вереницей идут ко гробу Святейшего, молятся, прикладываются и уступают место другим, все новым и новым поклонникам. Только когда митрополит Петр совершал каждение после величания, на время остановился людской поток, а после чтения Евангелия вновь пошел, чтобы не прекращаться всю ночь. Всенощная окончилась в 11 часов, и начались панихиды и чтения Евангелия, продолжавшиеся всю ночь до Литургии. Владыка Венедикт, живший в Москве с четверга, рассказывал мне многое, что я уже слышал от разных лиц, но теперь это было собрано воедино. Кроме того, Владыка поведал мне и свои личные впечатления. Святейший умер в ночь со вторника на среду. Во вторник было Благовещение, но Святейший не служил, т.к. чувствовал себя плохо. Литургию в последний раз совершал Святейший в воскресение в храме Вознесения на Никитской улице. В понедельник Он был намерен служить Всенощную в храме Благовещения на Тверской улице, а во вторник Благовещения – Литургию у Благовещения в Елохове.
Вследствие болезни зубов у Святейшего была произведена операция, но не все благополучно, т.к. появилась опухоль и Святейший чувствовал себя не в состоянии служить: как говорили, послал свою мантию митрополиту Петру, давая тем знать, чтобы последний отслужил за него в назначенных храмах. Опухоль опала, но Святейший не чувствовал себя лучше.
Святейший все время находился в лечебнице Бакуниной на Остоженке, откуда довольно часто выезжал служить. Одни говорили, что 25 марта днем Святейший чувствовал себя лучше и даже занимался делами, читал письма и бумаги и писал резолюции. Другие, наоборот, утверждали, что Святейший уже с воскресенья не мог не только писать и читать, но почти без сознания лежал в постели. Как бы то ни было, часов около 10-ти вечера Святейший потребовал умыться и с необычайной для него строгостью серьезным тоном, «к которому я не привык», рассказывал келейник, сказал: «Теперь я усну… крепко и надолго. Ночь будет длинная-длинная, темная-темная». Несколько времени Он лежал спокойно. Потом сказал келейнику: «Подвяжи мне челюсть», – и настойчиво повторил это несколько раз: «Челюсть подвяжи мне, она мне мешает». Келейник смутился и не знал, что делать. «Святейший бредит, – сказал он сестре. – Просит подвязать челюсть». Та подошла и, услышав от него такую же просьбу, сказала: «Вам тяжело будет дышать, Ваше Святейшество». «Ах, так… Ну, не надо, хорошо», – ответил Святейший. Затем немного уснул. Проснувшись, Он подозвал келейника, сказал: «Пригласи доктора». Сейчас же было послано за доктором Щелканом, а до его прибытия пришли врачи лечебницы. Пришедший Щелкан стал на колени у постели Святейшего, взял Его за руку и спросил: «Ну как Ваше здоровье, как вы себя чувствуете?» Святейший не ответил. Щелкан держал руку Святейшего, замирающий пульс говорил ему, что здесь совершается таинство смерти. Он обвел глазами присутствующих врачей в знак того, что жизнь угасает, – надежда на благополучный исход иссякла.
Альманах «Даниловский благовестник», № 23
Новости
Публикации
