«Мы друг другу – сестры, а не подружки»

Об опасности развить «самость» даже в послушании, искусстве пожаловаться на самого себя и о том, когда монаху нужно идти к людям, журнал «Монастырский вестник» беседует с настоятельницей Свято-Никольского Черноостровского монастыря игуменией Николаей (Ильиной).

Новый человек

Матушка, мне бы хотелось, чтобы наша беседа была обращена, в первую очередь, даже не к монашествующим, а к тем, кто только думает об этом пути. Вот сейчас, слава Богу, в нашей Церкви открыто множество монастырей, учреждаются новые обители. Все они наполняются людьми, которые чувствуют в себе монашеское призвание, или, по крайней мере, им кажется, что они это чувствуют. Кто-то в итоге остается, кто-то уходит. И вот здесь важно с самого начала понять, что такое монашество, чтобы у ищущих этого пути не было подмены понятий.

Господь сказал всем христианам: Возьми свой крест и по Мне гряди. И каждый из нас, христиан, понимает, что это значит. Но, скажем так, монахи идут за Христом в первых рядах, взяв свой крест. Наш старец говорил: «Человек не может стать монахом, если его сердце не уязвится любовью ко Христу». Любой христианин любит Христа, поэтому мы пришли в Православие. Но у монаха есть особая своя тайна – тайна любви к Богу. Эта любовь – она как призыв, то есть это как зажигается пламя в твоем сердце и ты, руководимый этим пламенем, должен к подобному прибежать. Поэтому пламя Божественной любви, когда оно зажигается в сердце, зовет к Богу, но и зовет к людям, которые так же, как и ты, возгораются этим пламенем.

Если нам после того, как мы получили этот огонек в своем сердце, удалось не потушить его, то он нас, как правило, приводит в монастырь. Мы приходим в монастырь не для того, чтобы стать бухгалтером, поваром, секретарем, портным. Мы приходим в монастырь для того, чтобы стать монахом.

Почему? Потому что всё проклятие этого мира, падение этого мира, начавшееся с Адама, происходило от непослушания человека. И поэтому Господь, дабы исправить человеческий путь к Богу, дабы вернуть человечество к Богу и показать путь исправления и покаяния, показывает путь, обратный преслушанию Адама: Он дает нам путь послушания Богу.

Но, конечно, послушание Богу – это тоже вопрос. Мы не можем слушаться Бога, как пишут святые Отцы, Которого не видим, но мы можем слушаться человека, которого видим. Поэтому здесь, в монастыре, нам дается наставник – духовник. В разных монастырях по-разному бывает, потому что много семей – много разных устоев. Но на самом деле для самого послушника всегда духовным наставником является непосредственно тот, кто в монашеских обетах называется старец или старица, – это тот, кому послушник вручается после пострига. Он уже становится монахом, и согласно установлению IV Вселенского Собора при постриге должен обязательно быть старец или старица, кому монах вручается.

И это первое послушание: ты слушаешь начальствующих. Тут есть, как сейчас модно говорить, вертикаль: например, вот сестра, я ее восприняла от пострига, и она слушает меня, и она мне послушна. В монашеских обетах при ней говорят: во всем повинися старице. В этом будет залог твоего спасения – во всем повинися старице и спасешися. А, помимо этого, она должна еще слушаться всех до самого младшего в монастыре.

То есть в послушании мы отсекаем свою волю, мы показываем, что та порочная человеческая воля, которая так мешала в миру, нам не нужна – нам нужна воля Божия. А волю Божию мы услышим, узнаем тогда, когда отсечем свою. И поэтому послушание очень важно. И оно важно не только послушнику. Можно задать вопрос: вот вы, матушка, стали игуменией – и что? А ничего. Точно так же продолжаю послушание своему старцу или старцу монастыря и, естественно, своему правящему Владыке. Вот когда мы образовывались только, тогда был еще жив наш старец схиархимандрит Михаил в Троице-Сергиевой лавре (Царство ему Небесное), он сразу же нас учил так: «Владыка – это ваш второй старец». Батюшку мы знали еще в миру. Потом милостью Божией все сестры стали приезжать к нему как к старцу и наши матушки игумении все стали его чадами. Но вот батюшка всегда так учил, что второй старец, правящий архиерей, более главный. Для нас это митрополит Климент. Поэтому игумения также в послушании, и сами старцы в послушании у своих старцев, Владыка в послушании у Патриарха и т.д. То есть вот этот принцип послушания распространяется на всю Церкви, потому что это самое главное в монашестве. И милостью Божией в нашем монастыре, когда батюшка отошел ко Господу и нам было трудно потерять старца, мы обрели не менее сильного старца – отца Власия из Пафнутиево-Боровского монастыря. Поэтому так и происходит: Владыка, старец, игумения, послушник – вот такая иерархия соблюдается, и все находятся друг у друга в послушании.

К чему готовиться послушнику / послушнице?

Конечно, когда ты послушник, тебе это очень трудно. Мы встанем утром не тогда, когда хотим, а когда нам скажут; мы пойдем в трапезную и поедим не то, что хотим, а то, что предложат; и делать мы будем не то, что хотим, а то, что скажут, – опять-таки послушание. В этом плане характерно то, что в монастыре послушания меняются. Как правило, есть иконописцы, преподаватели, пошивочная и тому подобное – одним словом, творческие послушания, на которых нужны особые способности. Но, чтобы человек, так сказать, не утверждал сам себя в этом делании (сейчас мы говорим о внешнем послушании), оно у него меняется. Поэтому мы все бываем на кухне: каждую неделю любая сестра выходит как повар, и так проходят все сестры. И есть другие послушания – на коровнике, где молодые сестры, которые тоже постоянно меняются своей чередой. Те, которые постарше, они на чистилке. Таким образом, послушания всё время меняются затем, чтобы сестры не привыкали, чтобы это было только подельем.

Внутреннее послушание тоже проверяется, потому что на своем послушании, в работе, ты должен читать молитву. Хотя мы сейчас, говоря о послушании, и перешли к вопросу внешнего послушания, но главным в монастыре является молитва, то есть общение с Богом. Молитва – это как воздух в монастыре. То есть мы просыпаемся – сразу идем в храм, просим Божией помощи. Из храма мы выходим и идем в келию – там у нас келейное правило Иисусовой молитвой осуществляется. Потом мы идем на Литургию, где продолжается молитва. После Литургии мы идем на трапезу. И на трапезе нам читают – как правило, у нас в монастыре это игумения читает – святых Отцов, растолковывают, обсуждают. Это тоже молитва. Потом бывает отдых небольшой, перерыв. Ну, кто-то просто отдыхает, а многие сестры обычно читают святых Отцов – и это тоже молитва. Потом после отдыха идут на послушания. На послушании (это является законом), если ты можешь, ты вслух читаешь Иисусову молитву. Если это группа сестер, то они тоже читают Иисусову молитву по очереди. И ты опять в молитве. Потом ты идешь на трапезу, где звучит чтение, – тоже молитва. Потом ты идешь в храм – и там тоже молитва: служба совершается. И далее ты вечером приходишь в келию, читаешь либо каноны, либо Псалтирь. И так день погружен в молитву полностью. И хочешь-не хочешь, присутствуя в монастыре, ты невольно погружаешься в это поле молитвы.

На это тоже надо настроить свое сердце. И, как правило, чтобы это не превращалось в рутину, в обыденность, как я уже сказала, сердце должно гореть любовью ко Христу. И тут можно спросить вообще: что, человек не живой что ли? Не может же человек без конца гореть – бывает, и потухает, бывает, ничего не хочется. Как погода: сегодня солнце – завтра дождик. Человеческий организм тоже изменчив. Но тут нужно смотреть в корень проблемы. Если ты любишь Христа, если ты чувствуешь эту любовь, то, значит, ты жив. А вдруг ты не чувствуешь этой любви? Значит, ты почему-то духовно болеешь, умираешь – как в миру.

Требуется срочное вмешательство в ход внутренней жизни.

Да. Достаточно опытный монах знает. Почему я болею, почему я сегодня не горю, почему я сегодня хочу спать и мне всё безразлично? И начинаешь расследовать себя, опускаясь в свое сердце: я, вероятно, что-то не то сделал. Как святые Отцы пишут, своя воля – это медная стена между человеком и Богом. То есть значит, что-то, какая-то медная стена загородила для тебя Солнце, если Его нет в твоей душе. В первую очередь, это «что-то» – своя воля. Значит, какое-то было преслушание или осуждение.

Ты исследуешь своё сердце. И у тебя есть средство его очищения – это исповедь. Ты обязательно рассказываешь это на исповеди, рассказываешь как о своих духовных внутренних проблемах. О своих, не о чужих! О чужих строго запрещается говорить. Даже если твои собственные грехи или проступки связаны с другими и ты хочешь рассказать об этом, ни в коем случае чужих трогать не надо! Цель такой исповеди – это рассказать о себе плохом, а не о другом плохом, не пожаловаться на другого, а пожаловаться на самого себя. Это как раз очень помогает сердцу снова очистить и тебе опять хочется молиться. Вот такой труд у монаха.

Важно сохранить свое сердце для молитвы, для общения с Богом и для общения друг с другом, потому что тут тоже есть своя тонкость. Например, есть такое выражение у святых Отцов: если монах встретил друга в монастыре, то он потерял Бога. Батюшка Ефрем Ватопедский лично нам говорил: сестры, вы друг другу – сестры, а не подружки. Потому что, когда начинается вот это человеческое душевное общение, мы уходим в него, в какие-то свои душевные переживания, в услаждение общением. То есть опять этот мирской дух приходит в сердце, опять перебивает твою связь с Богом. И поэтому считается, что дружба в монастыре – это неправильно. Еще святой Василий Великий писал: если два монаха дружат между собой, значит, кто-то из них уйдет. Или, как правило, уйдут двое, если игумен не вмешается и одного не отправит из монастыря. Это всё серьезно.

Поэтому, когда человек не понимает монашеской жизни, всё кажется странным. Странно: как это в монастыре нельзя дружить. Почему нельзя дружить? Потому что у тебя есть один-единственный настоящий Друг. Это Бог. А всё остальное уже, получается, как бы некоторая измена. И благодаря тому, что мы – сестры, здесь должна быть определенная доброжелательность, любовь. Да, любовь, именно она позволяет сохранять монашескую семью. Но наша любовь не в том, чтобы встретились, весело пощебетали друг с другом, что-то друг другу пожелали... Да, мы желаем друг другу всего доброго, но желаем, как правило, молитвенно. А наша любовь заключается в том, что я лучше промолчу и не буду смущать брата или сестру своими навязчивыми впечатлениями, своими какими-то излишними мыслями, навязывать их. Я просто лучше со своим мнением помолчу, а когда возникнет, ну... даже не спор, а разногласия по делам, лучше я уступлю. Есть такой замечательный пример, мы его очень любим. Это когда два старца, прожившие много-много лет в монашестве, решили поссориться:

– Почему люди ссорятся, а мы нет? Давай тоже поссоримся.

– А как мы поссоримся?

– Ну, вот видишь: стоит кувшин? Давай ты будешь говорить, что это твой, а я буду говорить, что это мой. И мы таким образом будем ссориться.

И начали. Один говорит, что это мой кувшин, а другой ему возражает: нет, это мой кувшин. Тогда тот говорит: ну, если твой – так возьми. По своей привычке так сказал. Вот надо, чтобы это было навыком, чтобы мы всегда могли уступить друг другу. И если это любовь не ко Христу, то ничего не получается. В первую очередь, мы любим Христа, через Христа мы уже любим друг друга. Конечно, новоначальным монахам тяжело, да и всем нам, может быть, далеко до этого.

Двери нараспашку

Как всё-таки выстраивать отношения с ближним в монастыре?

Вы помните преподобного Серафима Саровского, который каждого человека встречал искренне: «Радость моя!»? Радовался ему и любил его. Вот такая вселенская любовь достигается только любовью ко Господу. Для Бога мы все равны. Он любит всех нас, и, когда человек приближается к Богу, тогда он учится любить именно так. Если вспомнить авву Дорофея, у него есть такая схема: Господь – как солнышко, и от Него лучи, то есть пути шествия людей. И чем ближе люди к Богу, тем ближе они находятся друг ко другу. Это очень важно. Важно сохранить этику монашеских отношений, чтоб не было ссор. Достигается это тем, что ты стараешься всегда расположиться к сестре. И, даже если у тебя в душе на нее брань, ты должен ей улыбнуться, пожелать доброго дня или сказать что-то такое доброе, немного, но сказать для того, чтобы показать свое расположение. Старец Эмилиан так писал об этом: самое лучшее, что мы можем отдать брату или сестре, – наша улыбка, наше расположение. Самое худшее, что мы имеем, – это раздражение: мы должны оставить на дне своего сердца для исповеди.

Многие скажут, что это лицемерие...

Нет, это не лицемерие. Знаете, как говорят: ты сделай маленький шажок, а Господь доделает всё за тебя. И если ты ради Христа пойдешь и улыбнешься, как кажется, своему врагу, с кем ты только что поссорился, то всё остальное Господь доделывает. Потому что обычно бывает так: поссорились сестры, что-то неприятное сказали друг другу, а на следующий день одна идет, улыбается, просит прощения, а та ее уже ждет с этим. И таким образом все дьявольские козни разбиваются.

Если такой принцип любви есть в монастыре, тогда образуется большая дружная семья.

Если продолжать разговор об обетах, то обет целомудрия – это тоже подражание Христу. Это чистота. Когда Адам был изгнан из Рая, он мало того что оступился, преслушался, не послушал Бога. Когда Господь взывал к нему: «Адаме, где ты?» – он отвечает: «Нет, я не могу к Тебе выйти». Господь спрашивает: «Ты вкусил от Древа?» Тогда Адам не говорит: «Прости».

Господь спрашивает:

– Зачем ты это сделал?

– А это не я – это жена, которую Ты мне дал.

Тогда Господь спрашивает Еву:

– Зачем ты это сделала?

– А это не я – это змей, которого Ты послал.

Таким образом обличается наш человеческий порок самооправдания. Мало того что мы, как правило, оправдываемся всегда, когда нас обвиняют, не просим прощения, мы еще кого-то виним. Вот так же Адам. Он же не покаялся, и Господь на некоторое время для покаяния его отослал на землю, чтобы он потом вернулся, покаявшись. Но покаяния не было, потому что Адам, как пишет схиархимандрит Софроний (Сахаров), потеряв опору в Боге, стал делать подпорки. Первая подпорка – это я, я сам, гордыня. Вторая подпорка – это моя жена. Третья подпорка – мой дом. И как раз отец Софроний в этом слове говорит, что монашеские обеты разрушают эти подпорки Адама, нашего ветхого человека, с тем чтобы мы вновь обрели опору в Боге, чтоб мы видели Христа. Послушание разрушает эту гордыню, «самость». Целомудрие разрушает то, что называется женой, нестяжание разрушает мой дом, мое имущество.

У монаха нет ничего. Нам очень нравится такой афонский обычай (пытаемся тоже ему подражать): выходя из келии, оставлять ее раскрытой нараспашку – ведь ничего твоего нет, но, когда ты входишь в келию для молитвы, тогда ты закрываешься, чтобы тебе уже никто не мешал быть со Христом. Обет нестяжания выражается в этом.

Дары с Неба

Сейчас «модно» в светской среде обсуждать, насколько состоятельны материально монастыри, сколько средств к ним поступает...

Знаете, мы очень богаты, я не могу даже сказать, насколько мы богаты. Нищетою. Как наш святитель Николай, потому что он у нас спонсор, самый главный, – лучше спонсора, наверное, нет. И даже говорят, что все монастыри, которыми управляет святитель Николай, все всегда богаты.

Если спросите, где мы берем деньги, то я до сих пор не знаю. Мы обычно так и говорим: с неба падают. Вот, например, идет стройка. Сейчас мы строим храм Святителя Спиридона. Как мы его строим, я не знаю. Нужен купол? Сразу кто-то находится и оплачивает купол. То есть нет каких-то безумных счетов, каких-то жертв, но, когда нужно что-то, оно всегда находится. Это тайна. И это, пожалуй, самое главное чудо. Часто спрашивают о чудесах. Их, по-хорошему, много, но самое главное чудо – как мы живы. Иногда я задумываюсь. 120 сестер. Это значит: 120 кроватей, 120 подушек, 120 одеял, 120 одежек на каждый сезон. Плюс 50 детей. И то же самое. Откуда и как? Но как-то всегда это получается, причем очень таинственным способом. Стоит только подумать о том, что нужно бы вот это, как сразу это находится, если, действительно, оно нужно.

Мы сюда пришли: вода – на источнике, туалет – деревянный домик на улице, всё в руинах, денег нет. А тогда нам всё равно казалось, что мы живем во дворце. Нам так нравилось, мы так радовались этому. Самое-то главное, что сразу прибежало где-то около 30 молодых девчонок из Оптиной пустыни. Там какая-то реформа была, и их, послушниц, в монастырь прислали. Казалось, и жить негде, и крыша упала на нас, на дом единственный, в котором мы жили. Мы пришли 6 октября, а под Архангела Михаила крыша обрушилась, даже кого-то придавило, но милостью Божией легко отделались. Но это было единственное место, где можно было жить нормально. Сразу пришлось делать ремонты. Так это всё происходило.

Бог помогал. Во-первых, очень трудно было сделать отопление. Первые месяцы мы жили на электрическом отоплении. Немцы тогда помощь гуманитарную привозили в Калугу. Мы экономили. Например, только на ночь натопим комнату, чтобы заснуть, а утром встаешь – уже холодно. В келии сидеть нельзя, потому что холодно очень. И если сестры на послушании, так они радовались – на кухне везде тепло. А я сидела в тулупе и валенках, чтобы тоже не включать эти батареи. Стоило это очень дорого. Воды горячей не было долгое время. Всё это так прошло и проходило, ну, потому что мы любили Бога, наверное.

Но дети появились почти с первых дней.

Вот, кстати, о детях. Как совместима такая активная социальная работа с монашеством?

Понимаете, на самом деле, они, наверное, несовместимы. Монахиня должна объять весь мир своей молитвой. И ничего этой молитве мешать не должно. Но это, конечно, в идеале. В то же время святые писали – старец Иосиф Ватопедский про наше время писал, – что если в миру какая-то катастрофа, то монах участвует, выходит из своего затвора, идет к людям. То же самое – подвиг Осляби и Пересвета, когда преподобный Сергий Радонежский благословил их даже воевать.

И здесь вот так же. Мы открылись в 90-е годы. Тогда на вокзалах было очень много сирот. Это те самые «лихие 90-е», как о них говорят. Они, действительно, породили большое количество сирот, до которых никому не было дела. Государство тогда занималось своими проблемами, люди в это время богатели, и им было абсолютно не до детей. И тут уже наше сердце... И в Шамордине (я пришла оттуда) был приют, и до революции были детские приюты, да и мы пока еще не монахи, еще не состоялись как монахи, а помощь Божия приходила большая. Святитель Николай очень помогал вопреки всему. И хотелось этой помощью поделиться с этими детьми. И поэтому с первых дней 5 детей у нас было и потом больше и больше. Сначала мы даже работали с подростками-наркоманами. Но это оказалось не под силу. Потом – со взрослыми людьми. Затем сделали приют для детей, у которых родители наркологически зависимы, для детей алкоголиков. Он таким до сих пор и продолжает быть. Но мы уже это всё убрали из названия – раньше он даже назывался «для детей из неблагополучных семей». Но, глядя на наших детей, поди-ка скажи такое, да? Самое главное – может, это, конечно, излишне говорить, нескромно, но это критерий – наши дети, хор «Отрада», представляют русское искусство в Дни русской культуры за рубежом. Обычно перед большими визитами наших детей везде приглашают: в Австрию, Белоруссию, Грецию... Очень часто они на площадке вместе с артистами Мариинского театра в одном концерте участвует. То есть это некое достижение. Это критерий того, что мы даем хорошее образование. И в таком вот формате наша монашеская жизнь вполне совместима с обширной социальной работой.

Фото: Владимир Ходаков