Одна из главных целей человека сейчас – научиться послушанию, которое дает удивительные плоды!

Игумен Герасим (Гаврилович)

Недавно, в день памяти апостола и евангелиста Иоанна Богослова, отметил свой главный престольный праздник Чердынский Иоанно-Богословский мужской монастырь – первая православная обитель на Урале, существующая уже пять с половиной веков. Публикуем краткий рассказ об истории монастыря и интервью с наместником обители – игуменом Герасимом (Гавриловичем)

Чердынь. Немногие, исключая тех, кому приходилось специально интересоваться историей Урала, смогут сегодня ответить на вопрос, где находится этот город и чем он знаменит. Между тем, в эпоху Древней Руси вплоть до XVII века Чердынь была главным городом Перми Великой – самостоятельного княжества, располагавшегося на огромных северных пространствах в верховьях Камы, к западу от Уральского хребта. В государственных документах на протяжении столетий употреблялось название «Пермь Великая Чердынь», ясно показывающее ее столичное значение.

Пермь Великая до XIV века была почти повсеместно языческой, хотя православные русские, выходцы из Устюга, Пскова и Новгорода, уже жили на этих землях. Во второй половине XIV столетия сюда прибыл святитель Стефан Великопермский, положивший начало крещению местного населения. Его миссию продолжили святители Герасим и Питирим, принявшие смерть от руки язычников и удостоившиеся мученического венца. В 1462 году Пермская кафедра обрела нового епископа – Иону, которому покровительствовал великий князь Московский Иван III. Святителю Ионе и удалась вполне христианизация края, начиная с крещения Великопермского правителя князя Михаила: «…крести Великую Пермь, постави им церкви и попы и княжат Михайловы крести», – свидетельствует летопись.

Год спустя Преосвященный Иона основал в Чердыни монастырь в честь апостола Иоанна Богослова. Обитель расположилась на окраине города, на крутом берегу реки Колвы, – как говорит предание, прямо над тем местом, где во впадающей в Колву речке Чердынке святитель крестил здешних жителей.

Первые сто лет существования монастыря прошли среди жестоких войн: местные князья враждовали со стремившейся укрепиться на новых землях Москвой, приходилось отражать и набеги ногайских татар и иных племен. Беспощадная кровавая история вершилась у стен, за которыми не прекращалась молитва. Одно из свидетельств этого – удивительный рукописный памятник: лицевой, богато иллюстрированный цветными миниатюрами синодик, доныне хранящийся в монастыре и используемый при богослужении.

Выполненный в первой четверти XVIII века, он хранит записи, начинающиеся с 1477 года: более 1500 имен, среди которых великопермские князья, московские государи, монашествующие и белое духовенство, миряне-благотворители. Столь большое число имен – при том что Иоанно-Богословский монастырь никогда не был многочисленным – вероятно, объясняется одним особым обстоятельством. В XVII веке он претерпевал большие искушения и нестроения из-за недолжного поведения одного из настоятелей и вследствие этого оказался приписан к подмосковному Троице-Сергиевому монастырю (тогда еще не получившему наименования Лавры). Именно обитель преподобного Сергия в дальнейшем поставляла игуменов далекому уральскому собрату.

…История Иоанно-Богословского монастыря одновременно и достойна восхищения, и поучительна, и горька. Изначальный форпост православия в окраинных северо-восточных землях, он малыми силами с Божией помощью осуществлял обширную духовную миссию – поставлял священников в постепенно умножающиеся вокруг храмы, обеспечивал иконами и книгами: здесь возникли собственная иконописная, рукописная школы, повлиявшие на развитие церковного искусства всего Прикамья. Обитель пользовалась авторитетом и любовью не только в своем крае, но и далеко за его пределами – среди вкладчиков числились москвичи и новгородцы. Великолепный резной тябловый иконостас 1734 года, чудом сохранившийся практически в первозданном виде в верхнем – Вознесенском – храме, выполнили мастера Нижнего Новгорода, о чем гласит специальная запись, сделанная в картуше (иконостас 1720 года, тоже не претерпевший реставрации, сейчас украшает нижнюю, Иоанно-Богословскую, церковь).

Сам существующий ныне каменный двухэтажный монастырский храм был построен в 1718 году при сочувственном участии губернатора Сибири князя М.П. Гагарина: в 1700 году страшный пожар почти уничтожил Чердынь, не пощадив и деревянные строения монастыря; не имевшие средств на восстановление обители чердынцы обратились за помощью к князю, когда тот проезжал через город, и он не забыл о просьбе – спустя несколько лет прислал для строительных работ пленных шведов, которые в короткий срок возвели храм, стоящий доныне. Это было первое в Прикамье каменное церковное здание.

…Жизненные силы трехсотлетнего монастыря подорвала в течение всего лишь двух десятилетий церковная реформа Екатерины II: оставленный «на своем содержании», он пришел в такой упадок, что в 1784 году был закрыт. Чердынь к тому времени уже давно осталась в стороне от «магистральных» торговых путей. Новый расцвет города наступил только во второй половине XIX века, в пору подъема русского предпринимательства. Рассказ о деятельности чердынских купцов, об их благочестии, церковной и культурной благотворительности требует особого времени и места.

Двухпрестольный же монастырский храм весь этот период существовал как приходской. Как написал в рапорте Святейшему Синоду епископ Пермский и Соликамский Палладий, увидевший храм в 1910 году, «храм этот… остался… единственно живым и неприкосновенным главным памятником церковной старины и добровечным свидетелем прошлых судеб Чердыни». Епископ и некоторые именитые чердынские горожане оказались единодушны в желании возродить монастырь, теперь уже как женский. Купеческая вдова Е.Н. Черных подарила обители участок земли и дом – с пожеланием, чтобы открытие монастыря было приурочено к празднованию 300-летия Дома Романовых. Она же просила назначить игуменией инокиню Ольгу (Кокореву), благочинную Верхотурского Покровского монастыря.

…Когда сегодня поднимаешься по лестнице в верхний храм, тебя встречают два прекрасных женских лица – лика: скорбный, словно прозревающий нечто безмерно высокое, горнее, – игумении, и решительно-собранный, как у воина, готового защищать святыню, – молодой монахини. Это ставшая настоятельницей Иоанно-Богословского монастыря игумения Руфина (Кокорева) и ее самая верная ученица и преемница, дочь чердынского купца Ариадна (Мичурина), в 15 лет избравшая монашеский путь. Лица, которые по праву могли бы найти место на ненаписанном полотне Павла Корина «Русь уходящая».

О Матушке Руфине, как и об Ариадне, в конце жизни – схиигумении, нужно писать не в краткой статье. Многие, узнав лучше личность чердынской игумении, сравнивают ее с преподобномученицей великой княгиней Елисаветой Феодоровной. Настоятельницы двух обителей, в основу своей деятельности положившие милосердие, действительно, были духовно очень близки. Матушку Руфину называли «Царской игуменией» по ее искренней любви к семье Государя, и – по ответной любви и вниманию, которые оказывали ей царь и его родные. Приют, созданный игуменией Руфиной для детей-сирот, обездоленных Первой Мировой войной, находился под патронатом великой княжны Татианы, сам Николай II приветствовал его открытие телеграммой из Ставки.

Как знать, может быть, решимость командования Белой армии спасти жизнь Матушки Руфины лишило сонм новомучеников Русской Церкви еще одной святой: игумения, встретившая войска Колчака на чердынской площади со знаменем, специально сшитым сестрами обители, не поступилась бы ни верой, ни убеждениями и при смертельной опасности. Но Бог судил ей еще два десятилетия трудной и наполненной высокими духовными свершениями жизни: устроение обителей во Владивостоке, Харбине и Шанхае и детских приютов при них, материнское попечение о сотнях соотечественников, оставшихся без Родины… А Ариадна, всегда бывшая рядом с Матушкой, приняла из ее рук последний – Богородице-Владимирский – монастырь, перевела его в 1949 году в Сан-Франциско, окормляла русскую диаспору… Она была той «простой игуменией», беседа с которой «утвердила в православной вере» будущего иеромонаха Серафима (Роуза). Ровесница ХХ века схиигумения Ариадна, сумевшая вдали от России сохранить отечественную монашескую традицию, отошла ко Господу в 1996 году…

Иоанно-Богословский монастырь в Чердыни был закрыт в конце 1923 года. Но, как и полтора века назад, по Божией милости храм остался приходским и службы в нем почти не прекращались – тем и объясняется уникальная сохранность иконостасов, икон и в целом архитектурного облика. Возрождение обители началось в 2003 году. Тогда по благословению епископа Пермского и Соликамского Иринарха настоятелем был назначен игумен Герасим (Гаврилович).

С отцом Герасимом мы беседовали в его скромном деревянном доме на краю города: настоятельский дом при обители – пока дело отдаленного будущего.

Отец Герасим, Иоанно-Богословский монастырь – для Вас не первая обитель, где Вам пришлось устраивать монашескую жизнь: вы несли послушание скитоначальника в Крестовоздвиженском скиту пермского Свято-Троицкого Стефанова монастыря и были наместником Белогорского Свято-Николаевского монастыря…

В Иоанно-Богословском монастыре хорошо было то, что он почти не закрывался. Он был закрыт с 1939-го по 1946 год, а в остальное время всегда действовал как приход. Единственный на всю округу. Господь сохранил его не разграбленным, не разрушенным. А с 2003 года уже началась монашеская жизнь.

Когда мы с братиями приехали сюда, храм действовал, а жить было негде – келейный корпус был в аварийном состоянии. Началось хождение по мукам, так как охранная зона уже существовала, реконструкцию надо было согласовывать со специалистами, в местном бюджете денег на это не было. Ответственность никто на себя брать не хотел… Хорошо, что тогда законы не были столь жестки в экономическом плане. Мы восстановили братский корпус, а потом смогли приобрести дом, где образовался духовный центр: воскресная школа для детей и взрослых, гостиница для паломников. Сейчас там живут и сестры общины при восстанавливаемом Воскресенском храме. Игуменский дом пока строить негде, земли нет. Осенью 2017 года осуществилась моя давняя идея – устроить рядом с храмом часовню с купелью: в нее подается вода от источника под горой – места, где, по преданию, святитель Иона крестил чердынцев.

Сегодняшние насельники монастыря – это те же братия, что были с Вами с первых дней?

Основной костяк сохраняется. Исторически монастырь никогда и не был большим. У нас стабильно держится примерно 15−20 человек, вместе с послушниками. В принципе, больше принять нельзя – тогда надо будет расширяться, строить. Монахи у нас живут каждый в отдельной келье, слава Богу, быт у них организован хорошо.

Богослужение совершается каждый день, так было решено с самого начала. Я считаю, что это имеет очень большое значение. Хотя, сейчас в регионе очень большой дефицит священства, и получается, что мы «раздариваем» иеромонахов, их переводят настоятелями храмов. Это, конечно, проблема – когда люди, предназначенные для монастыря, уходят на приход и не могут уже в полной мере жить монашеской жизнью. Но избытка священников нет. Можно было бы совершать и больше дел, но мы и так на разрыв. Вокруг и места заключения есть, их тоже нужно окормлять. И всё, что касается крещения, просвещения… Синод принял решение организовать огласительные курсы, а деревни наши – в радиусе ста километров, транспорта нет, автобусы ходят редко. Значит, священник должен выезжать туда сам и не один раз − одной беседой ведь не ограничишься. Значит, кто-то для этого должен быть свободен. Сама Чердынь – город небольшой, крещений немного. Главная проблема – как до деревень добраться…

Духовные учебные заведения есть только в Перми?

Да, семинария уже приобрела официальный статус. К сожалению, курс в достаточном количестве не набирается. Хотелось бы 20-30 человек, а пока их меньше. «Высматриваешь» из прихожан − кто бы мог учиться. Но приход в основном, конечно, женский.

Вы с самого начала постарались установить достаточно строгий устав?

Да. Все-таки наша цель – приблизиться к настоящей монашеской жизни. Конечно, духовников в истинном смысле слова – тех, кто мог бы передать старую традицию − здесь не осталось. Это общая проблема, думаю, касающаяся и больших монастырей. Приходится опираться на собственный, приобретенный за годы опыт, и, конечно, святоотеческую литературу. Жизнь наша монашеская строится исходя из этого, и из практического анализа наших дел. Приходится пробиваться самим.

А как Вы приобретали духовный опыт?

Наверное, так же, как и все. Мы все из прошлого вышли, из Советского Союза. Базы духовной у нас не было, когда мы пришли в монастырь. Чтобы кто-то тебя руководил как старец – ну, где его возьмешь? Всё совершалось между бытом – как его устроить, и духовным – как не потерять. Вначале полагались на духовный опыт отца Стефана (Сексяева) (архимандрит Стефан (Сексяев), наместник Богоявленского мужского монастыря – один из старейших клириков Пермской епархии. – Ред.). Но опыт у него, в первую очередь, священнический. Как монах он, знаю, наставлялся у отца Наума в Троице-Сергиевой лавре, и в остальном, можно сказать, рос вместе с нами. Мы самоучки. Опыт приходит с жизнью. Двадцать лет прошло в монастыре как один день, и думаешь: «А ведь ты же словно вчера пришел. И что с тобой случилось за эти двадцать лет? В духовном плане, в плане того, кем ты мечтал быть, ты еще себя и не нашел». Внутреннее делание – вот вопрос монашеский, вот в чем проблема на сегодня. Сейчас бытовые вопросы для многих монастырей решены, но зато идет бо́льшее обмирщение. В связи с ростом благосостояния, доступностью Интернета, различных электронных устройств – всё стало способствовать рассеянию человека.

В Вашем монастыре есть такая проблема?

Я думаю, она везде есть. Мир навязывает монастырю эти вопросы. Вот молодежь сейчас приходит – она уже живет этим. Как запретишь, например, телефон? Возраст наших монахов, слава Богу, уже не столь молодой, в основном за сорок, поэтому вопрос так остро не стоит. Но всё равно: где сейчас обретается информация? Я сам хоть и принадлежу к «прошлому веку», для решения административных вопросов тоже вынужден был освоить какие-то технологии. К тому же, сейчас уже не скажешь, что в Интернете всё негативно. Есть церковные сайты, интересные публикации. Если правильно к этому подойти, можно взять для себя только положительное.

Телевизор у нас есть, и я не запрещаю – можно иногда посмотреть хорошие фильмы. Но братия в этом отношении сознательная, так что он, скорее, для трудников. У нас ведь еще такое обстоятельство: нет отдельного корпуса для братии. Только по этажам разделение: послушники и трудники на первом этаже. С одной стороны, это хорошо – получается небольшая семья. Но был бы еще один корпус, я бы их разделил. С миром много мусора вносится, и подчас трудно не рассердиться, не осудить человека, который еще только встает на духовный путь…

В монастыре сейчас те, кто именно прошел весь путь – от трудника, через послушничество в монахи?

Конечно. Я постригаю не меньше чем через три года после того, как человек пробудет в послушниках. И обычно этот срок бывает больше. Человек обязательно проходит искус. Приобретя опыт, я гораздо более избирательно стал к этому относиться. Присматриваюсь к человеку – что им движет. А цели такой – набрать – не ставлю, мне не надо количества. Цель – найти, может быть, одного, кто реально встает на этот путь, и ему помочь.

Вы являетесь духовником братии?

Будем так говорить: вынужденно. Конечно, хотелось бы, чтобы этим занимался кто-то отдельно, потому что ситуация, когда духовник, администратор, игумен в одном лице – порождает свои проблемы. Монах может отчасти бояться что-то открыть. С другой стороны, если доверие сохраняется, то он увидит во мне того, кто может помочь. Духовник должен прежде сам пройти большой искус. Я вот сказал, что двадцать лет прошло, а я ничего не могу принести… Вера – да, слава Богу, как-то держится, крепится, ну а дела-то духовные где?

С братией Вы эти вопросы обсуждаете? У вас проходят беседы?

Нам было очень хорошо, когда мы все здесь начинали жить, вот в этом доме. Было нас человек десять, располагались «в два этажа». Ели, спали, молились… Здесь мы были едины. Братия до сих пор вспоминает это время с радостью, несмотря на то, что было трудно: в этой «скученности» ведь не каждый найдет себя, нужно притираться, «ломаться» в чем-то. Конечно, проще, когда у тебя келья на одного, на двух человек. Но вот сейчас я на них смотрю: два человека уже не могут друг к другу притереться в одной келье, а мы притирались, когда нас было много. И духовные беседы, которые вели сообща, все сейчас вспоминают с благодарностью.

…Монастырь всегда страдает (наш, по крайней мере) от самочиния. Боюсь, что в этом мы все одинаковы. Вопрос послушания, я думаю, на сегодняшний день стоит по всем монастырям.

Может быть, это вообще болезнь современного человека?

Я понимаю, что я и сам такой. Думаю, что одна из главных целей человека сейчас (не только в монастыре, но я все-таки в первую очередь говорю о монастыре) – сбросить с себя эгоизм, научиться послушанию, которое дает такие удивительные плоды!

Мы всё это знаем теоретически, но практически реализовать бывает очень сложно. Слава Богу, если люди как-то к этому стремятся, ищут пути.

А чтобы достичь послушания, игумену достаточно действовать только любовью?

Господь нам прямо говорит: кого люблю, того наказую (см. Откр. 3:19)… Как избежать этого? Не хотелось бы какие-то наказания применять, но я на сегодняшний момент понимаю, что если любовью, значит – терпением… И если я как руководитель должен какие-то границы удерживать, то, согласитесь, для этого в первую очередь должен быть авторитет. Если его не будет, то и цели – послушания − тоже не достигнуть.

А авторитет на чем зиждется?

Конечно, на опыте, на опыте совместной жизни. Если братия начинает доверять игумену, игумен – братии, – ведь это же семья. Тогда любовь находит свое практическое выражение.

Я не должен во всем потакать, конечно. Прежде всего, не должен расслабляться. Найти такие методы управления, чтобы человек, независимо от того, в каком он сане, понял, что́ он делает неправильно, и изменил себя. А если я этого до него не донесу, тогда и силовыми методами ничего не добьюсь. Запрещу, выгоню, но не достигну цели.

Самое главное: мне кажется, основа здесь – доверительное отношение к Богу. Нужно учиться просить Бога. Думаю, вот этого многим из нас не хватает. Понимать, что не я воспитываю – Господь воспитывает. Как Господь долготерпит, так, наверное, и мне дается, чтобы я учился долготерпению.

Строй жизни и руководителя, и братии должен быть един, потому что всех нас Бог объединяет. Все цели, задачи свои нужно обращать наверх. От эгоцентричности своей мы и претыкаемся…

Просто говорить о любви – это еще ничего не значит. Ее надо заслужить у Бога. Потому что любовь – дар Божий. Иногда видишь людей, которые тебя в этом давно опередили – не своей монашеской деятельностью, а своим отношением к жизни, к ближнему. Рядом с ними видишь скудость свою. Господь всех ставит в некое сравнительное положение – наверное, чтобы мы не возгордились, не возомнили о себе. Поэтому даже простой мирянин может показать тебе твои духовные стороны настолько ясно, что ты увидишь, как глубоко заблуждаешься в отношении себя.

Кем были ваши братия до ухода в монастырь? Наверное, имели профессии? В нынешней монашеской жизни это пригодилось?

Я заметил, Господь как-то устраивает: чтó ты наработал в своей жизни в миру полезного, используется и в монастыре. Опыт Бог не разбрасывает, Он его обращает на пользу. Я думаю, это естественно. Конечно, бывает и по-другому: приобретаются какие-то иные навыки, что-то открывается в человеке. Но все-таки опыт не забывается и в монашестве. Когда необходимый духовный перелом, в связи с уходом в монастырь, у вас произойдет, Господь опять вас вернет в лоно ваших бывших умений и талантов, и вы будете этим пользоваться – во благо, не во вред себе.

И Вы стараетесь это поощрять?

Да, вспомните «Несвятые святые». Они тоже проходили этот путь. Те, кто обогатился каким-то опытом, находясь в миру, потом его используют и в монастыре.

И находятся такие послушания?

Находятся – на благо Церкви. У нас братия в основном с высшим образованием. Я как-то был в монастыре Макария Великого в Египте. Там строгий отбор – обязательно должно быть хорошее образование. Костяк монастыря у них ученый. Причем, речь не только о духовном образовании, они занимаются выведением сортов пшеницы, например…

В то же время у нашего монастыря есть одна, достаточно редкая, особенность: в течение последних нескольких лет братия имеют о себе попечение сами: сами готовят, сами обслуживают себя. Это, скажем так, афонская традиция. У нас нет наемников. Я этому рад, потому что считаю, что человек в том, что касается быта, должен полагаться на себя, тем более монах. Пока в нем бьется кровь, пока в нем какая-то сила есть, он должен обслуживать себя и еще помогать кому-то. Братия сами пришли к мысли, что нужно так жить.

А регулярную смену послушаний, как принято в некоторых афонских монастырях, Вы не практикуете?

Нет, я честно скажу: такая практика должна быть связана с большим навыком послушания. Мы еще этого не достигли. Человек – из ныне приходящих в монастырь – год на трапезном послушании просто не выдержит…

И все же, как, на Ваш взгляд, в последующем будет влиять на монашество экспансия со стороны новых технологий и мира как такового?

Как избежать нынешнего духа времени? Всё равно всё в нем будет вращаться. Вот мы сбежали от мира, по крайней мере, постарались удалиться от страстей, от суеты, и, тем не менее, сейчас искус возрастает и для нас, и для мирян. Мир расширился. Человека приучают к мысли о доступности всего. Дух времени будет нас всё больше и больше захватывать. Обмирщать и умерщвлять этими позывами забыть Бога. Когда-то был такой фильм – «Загнанных лошадей пристреливают…» о танцевальном марафоне до смертельного исхода. Вот так диавол пытается и нам марафон устроить. Если ты постоянно занят суетой, зачем тебе помнить о Боге? Или будешь помнить в потребительском варианте, что самое опасное: «Дай мне то и это»…

Делать выбор очень сложно. Уходящие в монастырь должны, прежде всего, работать над собой в плане – как и чего избегать. Я думаю, что трудность в этом. Просто одним уходом в монастырь ты не избежишь влияния мира.

…Я в монастырь ушел не от житейских трудностей. Так получилось, что я долго не был крещен, хотя родители были верующими. Даже дебаты вел с ними по поводу религии. Сейчас обращаешься мысленно назад, говоришь себе: каким же ты был безумным. Но, тем не менее, Господь призрел и привел в Церковь, и затем в монастырь. Родилось желание служить Христу. Родилось желание действительно умереть для мира. Не оттого, что объективно что-то было плохо – я занимался предпринимательством, и успешно. Но не удовлетворяла сама жизнь. И предпринимательство я оставил из-за того, что возникли проблемы с совестью – налоги и прочее. Это было для меня как бы последней каплей.

Когда ты узнал Господа, прикоснулся к Нему, тогда тебе уже не хочется жить так, как ты жил прежде. Сначала ты чувствуешь внутренний разлад со своей жизнью, с собой. А потом ты избираешь Христа и всё, что с Ним связано. Хотя и этот путь тернист, и не так-то просто идти по нему. Но когда человек укрепится, утвердится, то его не собьешь с этого пути. Как апостолы увидели Христа Воскресшего, и их уже не свернуть было. Сначала сомневались, а потом ни мучения, ни смерть, ничто не могло их остановить.

Это же тоже нужно пережить – чтобы вера была не на словах. Чтобы она укрепила, утвердила тебя. А когда человек уже определился и знает, чего хочет, Господь ведет его целенаправленно.