Монашество остается авангардом Церкви

В день своего выступления на международной богословской научно-практической конференции «Монастыри и монашество: традиции и современность» (Троице-Сергиева лавра, 23-24 сентября 2013 года) председатель Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата митрополит Волоколамский Иларион ответил на вопросы портала «Богослов.Ру» (видео).

Монашество возникло как духовный авангард Церкви, в котором особую роль играли отдельные личности – аскеты, стяжавшие духовные дары. Сегодня мы видим, что монашество – это церковный институт. Изменились ли в связи с этим задачи монашества? Зачем Церкви этот институт сегодня?

Во-первых, монашество остается авангардом нашей Церкви: это связано с той особой ролью, которую оно играет в Церкви, по крайней мере, с эпохи иконоборчества. Изначально монашество означало уход из мира, и первые несколько поколений монахов состояли из людей, практически никак не связанных с «миром», если не учитывать, что они постоянно молились за мир. Даже священство считалось поначалу несовместимым с монашеством. Так, например, когда преподобный Савва – основатель нескольких монастырей в Святой Земле – был рукоположен в священный сан, это было настолько экстраординарным событием, что его даже назвали Освященным, то есть священником, человеком, получившим хиротонию.

Но со временем монашество стало занимать все более прочные позиции в Церкви, оно вышло из пустыни, точнее, оно осталось и в пустыне, но монахи стали селиться также в городах, монастыри стали превращаться в крупные просветительские и даже политические центры, и в иконоборческую эпоху именно монахи спасли Церковь от ереси.

Сегодня монашество продолжает играть особую роль в Церкви. В последние двадцать пять лет у нас появилось огромное количество монастырей. Я часто общаюсь на Западе с представителями Католической Церкви, протестантских общин, и они жалуются на то, что молодежь в Церковь не идет, что монастыри закрываются. Я часто вижу в этих краях монастыри, которые строились с расчетом на пятьсот или шестьсот братий, а сейчас в них живет пять или шесть человек или вообще никто. Говорят, сейчас постхристианская эпоха, призвания монашеские оскудели, но у нас именно в эту «постхристианскую эпоху» открылось 800 новых обителей, тысячи людей приняли монашеский постриг. Это можно объяснить как чудо Божие и, конечно, как ответ людей на Божие призвание.

Монахи трудятся у нас на разных послушаниях и вне монастырей. Одни служат на приходах, другие – преподают в духовных учебных заведениях, и, наконец, монахами являются все наши архиереи.

Если говорить о перспективах развития монашества в Русской Православной Церкви, какие кардинальные направления Вы бы обозначили?

Прежде всего, хотел бы сказать, что внутреннее содержание монашества невозможно подменить никакими внешними предписаниями. Если мы не будем делать акцент на внутренней жизни и создавать условий для того, чтобы сердца монахов и монахинь горели любовью к Богу, то пламя, которое сейчас горит ярко, будет постепенно затухать, и мы придем к той же ситуации, к которой пришли христианские общины на Западе. Мы должны, прежде всего, заботиться о том, чтобы приоритетным оставалось именно содержание монашеской жизни, чтобы внешние правила не выхолащивали тот внутренний подвиг, который является сердцевиной монашеской жизни.

К сожалению, с этим у нас не все благополучно: на первое место порой ставятся так называемые послушания – причем физические, часто механические. Они отнимают все время и все силы монашествующего, и, когда человек добирается до своей кельи, ему уже ничего не хочется, потому что наутро надо снова рано вставать на братский молебен и полунощницу. Должно быть сочетание трудов физических с участием в богослужении, причем активным участием.

На конференции справедливо говорилось о том, что Причащение должно быть основой духовной жизни монахов. Практически каждый день монахи присутствуют на Божественной литургии – и что, собственно, препятствует им причащаться? Мирянам трудно причащаться каждый день, но для монахов это вполне нормально и естественно, поскольку всю свою жизнь они отдают Богу и каждый день начинают с Евхаристии. Я думаю, акцент на духовной жизни поможет нам сохранить тот огромный потенциал, который мы за последние двадцать пять лет накопили и который не имеем права растерять.

Если мы сравним образ жизни монастыря и прихода в России и других Поместных Церквах, то заметим существенную разницу. У нас жизнь прихода, как правило, стремится к монастырскому укладу – и наоборот. В то же время в Элладской Православной Церкви есть существенная разница между уставом и отношением к строгости поста. На Ваш взгляд, имеет ли смысл в Русской Православной Церкви говорить о важности появления – в расширенном понимании – приходского устава?

Думаю, что это очень важно. Фактически такой устав уже существует. Та версия богослужения, которая употребляется на приходах, заметно отличается от той версии, которая употребляется в монастырях. Как-то зафиксировать эту практику, наверное, будет сложно, потому что монашеский типикон продолжает оставаться тем ориентиром, которым пользуются и на приходах, – но пользуются именно в качестве невыполнимого ориентира.

В дореволюционное время наши литургисты понимали, что ни в одном приходе, ни в одном монастыре богослужение не совершается в соответствии с уставом. Когда в Киевской духовной академии решили совершить уставную Всенощную, они к этому готовились целый год и служили ее целую ночь – это стало предметом обсуждения в прессе. Настолько это было необычное событие – всенощная была отслужена в соответствии с типиконом.

Конечно, есть весьма существенное расхождение с типиконом, который иной раз лежит на аналое в алтарях наших приходских храмов, и реальной приходской практикой, но это касается не только самого литургического устава. Это касается и тех правил, которые налагаются на прихожан и имеют монашеское происхождение. Изначально они распространялись только на монахов и лишь впоследствии стали применяться к мирянам.

Более того, есть такие правила, от которых монахи и священники себя считают свободными, а на мирян их возлагают. Например, традиция поститься перед Причастием. Ведь священники, которые совершают литургию в воскресенье, не постятся по субботам. Почему же миряне, которые хотят причаститься в воскресенье, должны поститься в субботу, в то время как есть установленные Церковью постные дни: среда, пятница, четыре поста, особые дни постов, такие, как, например, Воздвижение Креста Господня, Усекновение главы Иоанна Предтечи? Зачем возлагать на людей бремена неудобоносимые, когда мы, священники, сами не хотим и перстом двинуть, чтобы их исполнять? Если мы такие ревнители, давайте на себя возложим дополнительный пост перед Причастием. Начнем с монахов, архиереев, батюшек, а потом посмотрим: если сами выдержим, то и мирянам добавим постных дней.

Владыка, Вы затронули очень важную и интересную тему, и здесь невольно возникает такая мысль: может быть, Причастие воспринимается как нечто не вполне нормальное в жизни христианина, что требует особого процесса вхождения в него?

Святое Причастие не может стать для человека рутиной. Но в то же время нельзя не признать порочной практику, которая существовала у нас до революции, когда жесткие правила подготовки к Причастию гласили, что причащаться нельзя иначе, как строго попостившись на сухоедении целую неделю. Из-за этих правил люди сначала стали причащаться только в посты, чтобы «совместить приятное с полезным», затем – раз в год, а потом стали справки приносить, что раз в год они причащались. Как писал известный пастырь Русского Зарубежья отец Александр Ельчанинов, урок, получаемый раз в год, ничего не дает. А Причастие – это действительно урок, и богослужение – это школа. И Церковь так установила, что воскресный праздничный день является днем участия всей церковной общины, включая мирян, в Евхаристии. Участия не пассивного – в качестве гостей или «захожан», а активного – в качестве причастников.

Может быть, имеет смысл задуматься о необходимости появлении каких-то временных обетов, которые были, как мы знаем, в Ветхозаветной Церкви (например, обеты назорейства)? Насколько это возможно и целесообразно, если мы говорим о том, что Причастие должно стать постоянным и естественным результатом пребывания человека в Церкви?

Я не усматриваю прямой связи между Причащением и обетами. Обеты у нас в монашеской традиции даются раз и навсегда, а временные обеты – явление, не знакомое восточной христианской традиции. На Западе в некоторых орденах такое явление существует. У нас в этом нет необходимости, поскольку монахом человек никогда не становится сразу. Он проходит определенный искус, когда является послушником или трудником, и, собственно, это и есть то время, когда он «примеряет» на себя монашеские обеты, но не дает их.

Что касается Евхаристии, то действительно, человек иногда как бы привыкает к Причастию и теряет благоговение. Но, прежде всего, такая угроза существует для священнослужителей, которые служат литургию не по велению сердца, не тогда, когда они этого пожелают, а когда литургия стоит в расписании их прихода. И если ты единственный священник на приходе и у тебя в расписании стоит литургия в 9 часов утра в воскресенье и в храм придут двести человек, а у тебя нет настроения или, как теперь говорят, «наступило пастырское выгорание», кого это интересует? Ты как пастырь должен сделать так, чтобы не было этого выгорания, чтобы каждое Причастие становилось праздником, чтобы каждая Евхаристия становилась новой встречей с Богом.

Такая же проблема есть и у мирян – есть опасность привыкания, но не думаю, что от этой опасности можно избавиться путем редкого Причащения, потому что тогда человек впадает в другую крайность. Для него Причастие становится экстраординарным событием, которое он откладывает беспричинно, боится его. Мы не должны создавать искусственных барьеров между человеком и Богом.

Когда люди приходят в храм, они слышат слова Христа, произносимые устами священника и обращенные ко всем находящимся в храме: «Приимите, ядите, Сие есть Тело Мое»; «Пийте от Нея вси, Сия есть Кровь Моя»; «Со страхом Божиим и верою приступите». Многократные призывы ко всем приступить к Чаше – как можно эти призывы совмещать с возбранением приступать ко Святому Причастию? Священник говорит: «Со страхом Божием и верою приступите», – а потом прихожане слышат от того же священника, что приступать нельзя, потому что день вчера был непостный или по каким-то другим причинам. Мы не должны быть лицемерами – мы должны воплощать в жизнь то, что написано в наших литургических текстах, иначе наша молитва и проповедь станет «медью звенящей и кимвалом звучащим».

Насколько можно надеяться на возрождение общинной жизни в приходах, в которых Евхаристия становится средоточием жизни любого, кто приходит в храм?

Я думаю, что такое возрождение уже происходит, и уже есть немало приходов, где пастыри приучают своих прихожан к частому, регулярному причащению, как это делал еще на рубеже XIX-XX веков святой праведный Иоанн Кронштадтский. Такие общины уже создаются. Это очень прочные общины, где духовенство и прихожане живут как одна семья, и это влияет на всю жизнь людей, на их семейные отношения. В таких общинах даже повышается рождаемость.

Пользу Причастия переоценить невозможно, и именно благодаря евхаристической настроенности, благодаря тому, что люди соединяются с Богом в Евхаристии, у них и семьи прочные, и браки не распадаются, и детей много, и много другого прекрасного доброго происходит в их жизни.

Беседовал протоиерей Павел Великанов