Матушка, у игумении так много всяких обязанностей, как выделить приоритеты? Что для Вас, как для игумении, самое главное?
Если раньше мне казалось, что главное – это газ, вода, крыша, цемент, песок, то сейчас я понимаю, что самое главное – это мирное сердце сестры. И поэтому искренне считаю, что жить можно и в землянке, и в вагончике, и вообще без крыши можно жить, если есть сестричество, которое дышит одним, чувствует одно и то же, если есть любовь ко Господу и желание Ему послужить на этой земле.
Как-то Вы сказали, что на 90 % считаете необходимым заниматься монастырской семьей, то есть сестрами, и только на 10 % – всем остальным. А как создать монастырскую семью?
Я только учусь делать это с Божией помощью. Семья строится вокруг учения нашего Господа. А учение Его заключается в том, что дóлжно постоянно упражняться в смирении, покаянии, кротости, стремлении к добродетельной жизни, в делах милосердия, чистоте. И, может, за эти старания Господь даст истинную любовь. Другого пути нет.
Даже если я формально поступаю правильно, но сестра от меня уходит расстроенная, не утешенная, с внутренней скорбью, я не могу спокойно заснуть. И тогда я понимаю, что ее надо позвать снова и сказать: «Ну, хоть ты сожгла дом, все равно ты хорошая». И тогда я сплю спокойно, и она спит спокойно. Ну, пусть он сгорел, построим заново. Разные ситуации были в жизни, но в моем опыте этот путь – самый лучший.
То есть игумения все время себя приносит в жертву?
Практически всегда. Если это не так, то ничего не будет. Будет просто муштра, как в армии. А ведь мы совершенно по-другому хотим жить, другое общество строить. Не думаю, что кто-то боялся Христа. Всех к нему, как магнитом, тянуло.
Рассказывали, что Ваш папа, приехав к Вам в монастырь, стал раздавать номер своего телефона сестрам со словами: «Если она будет вас обижать, то обращайтесь ко мне». Что это за поступок такой был?
Мой папа был летчиком-истребителем, двадцать пять лет он защищал нашу большую родину. Летал на Курильских островах. На острове Итуруп родилась моя старшая сестра. Потом он долго служил на Новой Земле, там появилась на свет моя вторая сестра. Я родилась, когда он уже демобилизовался, и то, как растет малыш, папа узнал только со мной, детства моих сестер он почти не видел. Он крестился через десять лет после моего пострига. И мама моя крестилась уже в возрасте. Но всю жизнь они были настоящими христианами. Довольно долго, лет до двадцати, мир мне казался прекрасным и все люди – святыми. Это исходило от родителей, потому что они никогда никого не осуждали.
С моим уходом в монастырь папа долго не мог смириться. Потом стал к нам приезжать. В первый раз, когда он приехал, сестры радовались больше меня. Я отошла ненадолго и, когда вернулась, увидела, что он сидит под деревом на лавочке, сестры его окружили, а он всем раздает свой домашний номер телефона. Мне он пояснил: «Я раздаю свой номер, чтобы они мне позвонили, если ты их будешь обижать». Все стали смеяться, но телефон взяли. Я думаю, что папа рассуждал примерно так: он меня вырастил, и если я для кого-то послужу причиной страдания, то он ответственен за это. Когда папа уже более-менее смирился с тем, что я приняла постриг, он однажды мне сказал, еще не будучи крещеным: «Ну, раз ты все-таки это выбрала, то не смей бросать, теперь уже иди до конца».
Как устроить монастырь, чтобы он стал домом Бога и вратами, распахнутыми на небо?
Когда люди входят на территорию обители, они говорят: «Здесь другой мир, здесь по-другому дышится, здесь душа расправляет крылья, здесь мысли становятся на место. И всё это трудами молитвенными, в первую очередь, матушки, духовников, сестер». Мне кажется, что всё же не люди делают место домом Бога, а Сам Господь выбирает место под Свой дом. И мы, монашествующие, становимся частью Его промысла. В Осетии не было женского монастыря. В 2002 году мы поселились в Алагире на обычной улице в двухэтажном домике, который приобрели чада архимандрита Ипполита (Халина) для образования православного сестричества. Архимандрит Троице-Сергиевой лавры Матфей (Мормыль) очень хотел, чтобы монастырь был создан в Архонской казачьей станице, откуда он родом, и нас, конечно, это привлекало, потому что там православные верующие люди живут. И я с этой мыслью в последний раз к старцу приехала: «Батюшка, а давайте мы переедем из Алагира в станицу Архонскую, нам там землю дают». А старец мой кулаком по столу: «В Уаладжир (так осетины произносят название Алагир. – Ред.)! Ищи, где-то там от вас километрах в семи заброшенный санаторий». И нам, действительно, этот разрушенный санаторий передали. Мы потом посмотрели на спидометре – от первого места нашего жительства он находится в семи километрах. Вот такая воля Божия над нами была.
Монастырь – это дом Божий. Наша задача этот дом внешне и внутренне соблюдать в таком состоянии, чтобы люди не искушались, а радовались. А все остальное Сам Господь делает.
Как Божия помощь осуществляется на этом месте?
В самом начале, когда мы только переехали на новое место, у нас не было ни забора, ни ворот, ни газа, ни воды, ни света, ни крыш, ни окон. Стены стояли, и собаки по коридорам бегали. Я рабочих наняла, чтобы разобрать какую-то завалюшку. Мне нужно было отдать за это 10 тысяч, а у меня их не было. И рано утром я встала, помолилась. Думаю: «Господи, как же мне жить? Сейчас эти ребята придут, а у меня денег нет. Что я им скажу?» Вдруг заезжает на нашу территорию машина, из нее выходит отец Владимир Колесников, настоятель соседнего с нами приходского храма, и говорит: «Слушай, мать, мы тебе собрались немножко помочь, а ты уже у ворот ждешь». И дает мне конверт. Там ровно 10 тысяч. И потом таких моментов было много.
Какой опыт Вы приобрели в монашеской жизни?
Мой самый большой опыт в монашестве заключается в том, что ничего нет важнее любви. Люди – обездоленные. Злоба процветает, она множится, растет, как на дрожжах. Мне кажется, что православные изо всех сил должны бороться за иное чувство, а именно: подвизаться в том, чтобы быть друг к другу добрее, терпимее, любить, изо всех сил любить. Я, может быть, не смогу какие-то молитвы прочитать наизусть, но учу себя и своих сестер стараться быть друг другу опорой, потому что монах без любви – пустое место. Любовь – это как раз то, что может нас привести на самом деле к Богу. Святые отцы говорят, что нет другого пути к Богу, кроме как через ближнего. Человеческое тепло большое значение имеет и великую целительную силу.
Осетия – сложный регион, мы окружены мусульманскими республиками, довольно близко Турция, мы пережили Бесланскую трагедию, до Беслана было еще несколько страшных терактов, была агрессия Грузии против Осетии. И это все накладывает определенный отпечаток на народ. Наш старец говорил, что если мы хотим, чтобы Осетия спаслась, чтобы она вообще была, то нам надо строить монастыри и хранить единство с Россией, а это значит – быть православными и верными. Старец говорил: «Господь ждет молитв с гор». И милостью Божией, предстательством старца Ипполита, аланский народ обрел две духовные крепости. Вот, к примеру, наши массовые крещения… В Аланском Свято-Успенском мужском монастыре (Куртатинское ущелье) на Богоявление собирается до десяти тысяч человек. А у нас – порядка пяти тысяч человек, и было бы еще больше, просто у нас храмы не вмещают всех желающих, большая часть верующих по праздникам молится вокруг стен храма. Жажда народа по Богу очень велика.
Аланы ведь древний христианский народ, принявший православную веру в Х веке, на пятьдесят лет раньше Руси. Из ста народов и народностей сегодняшней России только два имели свои митрополии в составе Константинопольского патриархата – русские и аланы-осетины. Аланы, как и русские, столкнулись с татаро-монголами. Яростное сопротивление и непокорность алан привели к практически полному уничтожению многомиллионного народа. К моменту присоединения к России осетин было несколько десятков тысяч человек. Совершенно осознанно осетины выбрали Россию как союзника, добровольно присоединились к империи и служили верой и правдой на южных границах, воевали с Турцией. Ну, а о кровных связях довольно много написано. Например, Мария Ясыня, жена Всеволода Большое Гнездо, родившая ему двенадцать детей, как известно, была осетинкой, аланской царевной. И мы очень этим гордимся.
Говорят, что ваши храмы украшены необыкновенно красиво розовой галькой…
Как-то один лондонский бизнесмен к нам заехал и стал спрашивать меня: «Откуда такие средства? У вас все такими красивыми камешками выложено». А я говорю: «От бедности. Можете бесплатно набрать на берегу реки Урсдон таких камней, только до Лондона дороговато везти будет». Дело в том, что Алания – это горный край. И мы в украшении и строительстве монастыря используем природный материал. Получается что-то вроде мозаики.
В вашем монастыре всего восемнадцать сестер, но они успевают делать множество разных замечательных вещей. У вас есть и иконописцы, и вышивальщицы, и прекрасно оборудованная просфорня. Как на всё хватает сестер?
Нам приходится всё делать своими руками. В Осетии не было возможности заказывать иконы, покупать церковную утварь, надо было за всем ехать в Москву. И я сказала сестрам: «Пишите как получится, пускай свои иконы будут». И у нас в нашем храме в иконостасе всё написано сестрами. Иконы, конечно, далеко не совершенны, но они теплые, сделаны с большой любовью. Так же стали заниматься вышивкой. А Господь посылает учителей.
У нас есть сестры, которые занимаются переводами. Одна из наших драгоценностей – мы закончили перевод Литургии на осетинский язык. Сейчас начинается период редактуры, потом уже будет принят окончательный вариант, и мы, с благословения нашего правящего архиерея, будем служить не только на церковнославянском, но и на осетинском. Владыка Леонид, епископ Владикавказский и Аланский, всячески поддерживает переводческую деятельность и желание людей слышать слово Божие на родном языке, поскольку это, по его мнению, кроме прочего, способствует сохранению аланского языка.
Подвиг – это естественное состояние монаха?
Это единственно нормальное его состояние. Если он не находится в подвиге, значит он перестает быть монахом. Но Вы сами, наверное, знаете, что когда через «не могу», через «не хочу» что-то делается, Господь дает большую радость духовную.
А почему радость рождается от жертвы?
Потому что жизнь приобретает смысл, только когда она жертвенна. Если она перестает быть жертвенной, то человек живет для себя. А если он живет для себя – это пустое. Это то, что не имеет никакого значения в вечности.
В 2008 году Вы были за рулем «жигуленка», который поехал в Цхинвал. Как возникла эта мысль? Что Вы чувствовали, когда стояли в «пробке» и попали под бомбежку?
Наш монастырь находится на той дороге, которая соединяет Северную и Южную Осетию. По ней шли беженцы, и потом, по милости Божией, прошла русская армия, которая спасла Южную Осетию от уничтожения. Мы начали принимать беженцев, организовали кормление на дороге. Даже горячую воду туда вывели для воинов. Владыка Феофан организовал гуманитарную помощь, сразу стали привозить всё необходимое. Все это выгружали у нас, дальше боялись ехать, а мы потом постепенно перевезли в Южную Осетию. В тот момент невозможно было бездействовать. Там были наши близкие, наши родственники, друзья, связи с ними не было. И мы сели в машину и поехали. Вот тогда мы попали под бомбежку. Но мы сумели именно в тот раз вывезти многодетную семью.
Я помню наши чувства, когда Россия признала независимость Южной Осетии. Монастырские колокола сутки не умолкали. Звонили, как на Пасху, не могли успокоиться, это было такое счастье. С 2002 года молили Господа об этом, просили, чтобы Он спас Южную Осетию. Там хороший православный народ, очень верный России. Но, к сожалению, до сих пор существует граница между Южной и Северной Осетией. И довольно часто, когда мне приходится выезжать на Юг, скорблю, потому что могу два часа простоять на границе, желая попасть из одной части моей родины в другую.
Часто говорят, что сейчас не то монашество, что было прежде. У вас в обители есть настоящие монахини?
Ну, тот, кто это говорит, наверное, мало видел современных монахов. Они же невероятно заразительны в своем желании монашествовать. У нас есть замечательный друг – иеромонах Сретенского монастыря отец Никодим (Бекенёв). Мы его всей Осетией просто обожаем. Потому что это ходячий позитив во всех отношениях, у него горячая вера, абсолютное отсутствие уныния, колоссальные знания, хорошее образование – и светское, и богословское, и при этом горячее сердце. И не заразиться от этого человека просто невозможно.
А наместник Аланского мужского монастыря иеромонах Стефан! Он крестился в 32 года, тогда же причастился впервые и через девять месяцев уже принял мантийный постриг. И это горячий кавказский парень, который ни перед кем на колени не встанет никогда. А он вдруг все меняет в своей жизни и смиряется, так глубоко в его душе желание быть с Богом.
А как не заразиться, когда слышишь от нашей восьмидесятилетней схимницы: «У меня давление 240, но я пойду на службу, потому что там оно у меня опускается. Я не буду лежать»? Или когда двадцатидвухлетняя сестра делает свой выбор, решив стать монахиней? Весь ее род восстает против этого, а эта девочка выбирает Бога. Какое мужество тут требуется! А со временем и родные смиряются с ее постригом.
На старинной иконе в вашем монастыре Божия Матерь держит свиток, на котором написано: «Боже, прими всякого». Похоже, что эти слова стали руководством для вашего сестричества. Еще и крыши над головой у самих не было, а вы в 2004 году построили реабилитационный центр для ребят, которые пережили бесланскую трагедию. В 2008 году цхинвальских беженцев принимали. И до сих пор этот реабилитационный центр действует на территории монастыря. Чему вас научило общение с людьми, которые прошли через него?
Эту икону нам подарила в 2008 году министр здравоохранения Российской Федерации Татьяна Алексеевна Голикова. Не сразу было понятно, что написано на свитке. Но икона обновилась – и удалось прочитать: «Господи, Сыне Мой и Боже Мой, приими всякого». Мы восприняли это как послушание Пресвятой Богородице. Отец Ипполит говорил еще раньше: «Ваш монастырь станет мостиком между югом и севером». Мы на этой дороге – для всех. Иногда хочется закрыться. Но понимаешь, что, обделяя людей, мы обделяем себя; лишая людей утешения, мы лишаемся благодати. Поэтому выполняем строго заповедь старца: «Кормите всех всем, что есть».
Когда произошла трагедия Беслана, было до такой степени больно… Больно и сейчас. Нас спрашивали: «А где был ваш Бог, когда это все происходило?» И это был самый страшный вопрос. Ответ на него дал наш брат, отец Андрей Сикоев, священник из Берлина, который очень много сделал для пострадавших. Он сказал: «Бог был с теми, кто страдал в зале. Бог был среди тех, кого убивали, кому простреливали руки и ноги».
Там заставляли всех снимать кресты. И была женщина, которой дочка-первоклассница сказала: «Мама, не снимай». Они были верующие. И она не сняла крест. Тогда ей прострелили ноги и руки: «Вот тебе язвы твоего Бога». Она выжила. И дочка ее тоже выжила. Сейчас она уже взрослая, хорошая, красивая девочка. И таких примеров много.
В тот момент делать что-то для тех людей – это означало спасти самих себя. Потому что, ничего не делая, можно было умереть от этого горя. Погибло 333 человека, из них 186 – дети. Целое кладбище детей! Тысячи людей получили незаживающие душевные травмы. Понимаете, Беслан весь был сплошной кровоточащей раной! Горе коснулось всех. Люди ходили с похорон на похороны: девять дней, сорок дней, годовщина... Казалось, что солнце никогда не проступит сквозь черные тучи над Бесланом. И мы попытались создать такое место, куда они могли бы всегда приехать. И мы им часто говорили: «Пожалуйста, не совершайте никаких глупостей, как бы вам ни было плохо. Возьмите такси, мы здесь расплатимся, приезжайте в монастырь, только не суицид, не побег из дома».
И тогда, благодаря инициативе протоиерея Андрея Сикоева, который привез первый самолет медоборудования из Германии, и решению архиепископа Ставропольского и Владикавказского Феофана и владыки Берлинского и Германского Марка, был создан монастырский реабилитационный центр. Он работает уже девять лет и принял более шести тысяч детей на безвозмездной основе. Эти дети точно знают, что Бог есть. И как они молятся, какими глазами смотрят на иконы, как они слушают Священное Писание – это знаем только мы, сестры, которые с ними работали и работают. Эти дети видели ад своими глазами.
Теперь, когда все наши воспитанники съезжаются сюда уже повзрослевшие, послушаются, общаются, дружат, помогают сестрам, в том числе и в Детском центре, и здорово с этим справляются, я рада: пусть на эти дни они берут монастырь в свои руки.
Можно сказать, что они стали членами вашей монастырской семьи?
Можно и так сказать. А можно сказать, что монастырь стал членом большой семьи людей, проживающих в Осетии.
Когда Вы впервые вошли в Рыльский Свято-Николаевский монастырь, какой мир открылся для Вас?
Для меня вообще мир открылся в Свято-Николаевском Рыльском монастыре. До этого была иллюзия.
В Рыльск стало ездить очень много людей из Осетии. У меня был свой проект на телевидении, который назывался «Портрет на фоне гор». Мы снимали в нем разных людей, влияющих на судьбу Осетии. И мне стало очень интересно, почему все потянулись в Рыльск, что там за человек такой. И, собрав съемочную группу, я поехала туда. Это был первый монастырь, который я увидела в своей жизни. Все разрушено, слякоть, грязь, холодно, печку надо топить, воду надо носить. Я себя успокоила: «Ну, ничего, это же на два дня всего». Вроде бы не было внешнего благолепия, но граница между миром и монастырем ощущалась.
На следующий день я увидела своего будущего старца. И помню свое первое чувство: это тот самый Дед Мороз из моего детства, именно такой. Ватник, стоптанные башмаки и «девяносто килограммов сплошной любви», как Юлия Вознесенская писала об игумении Леснинского монастыря. А на второй день уже довелось пообщаться с ним. Я сказала: «Мне бы интервью с вами записать». Батюшка посмотрел на меня своими ясными голубыми глазами и спросил: «А что это такое – интервью?» Я попыталась объяснить: «Ну, я буду задавать вам вопросы, а вы мне будете отвечать». Он мне в ответ: «А я не умею разговаривать». Я собралась уходить. И вдруг он меня остановил за руку, повернул и, посмотрев внимательно, сказал: «Матушка, а ты знаешь, что ты монахиня?» Я говорю: «Вот я к вам первый раз приехала, вы меня знать не знаете, зачем вы ярлыки так на людей вешаете? Я вообще не по этому вопросу к вам приехала». Он показал на свой лоб: «А у монахов вот тут крестики светятся». И засмеялся.
Я решила бежать из этого странного места и вдруг резко заболела, температура 40º. Во время болезни мне стало ясно, что если я попала в орбиту старца, никаких резких движений делать не надо. В общем, вместо трех дней я пробыла там месяц. Батюшка сам назначил день, когда мне нужно было уезжать. Провожая меня, он сказал: «Помни, тут – сиюминутное, а там – вечность». И когда я ехала домой, рядом остановился другой состав, тоже девятый вагон, как у меня. И на этом девятом вагоне на табличке с номером висели длинные монашеские четки. Было чувство, что это послание от батюшки: не забывать.
Через некоторое время старец благословил меня на монашество иконой «Воскресение Господне», на обороте которой изображена Голгофа. И затем благословил ехать в Алагир строить женский монастырь. Мне было 27 лет.
Что дает покой человеку?
Мне сегодня матушка Сергия (настоятельница Серафимо-Дивеевской обители игумения Сергия (Конкова). – Ред.) сказала, и я ей очень благодарна за это: «Что Бог дает, то и хорошо. Не надо ничего своего искать». Мне кажется, это как раз и есть секрет того, чтобы обрести смирение и мир души.
Источник: http://www.4udel.nne.ru/guest/9038/9042
Фото: Аланский Богоявленский женский монастырь http://alanmon.ru/
Публикации
Монастыри
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ
