«Всё, что нам предлагается для обсуждения на монашеских конференциях, – живое, настоящее, нужное…»

Игумен Герасим (Буняев)

В дни работы круглого стола «Практические аспекты принятия в монастырь. Келейное правило монашествующих», прошедшего в середине марта в Пятигорской и Черкесской епархии, порталу «Монастырский вестник» дал интервью наместник Свято-Михайловской Афонской Закубанской общежительной пустыни Майкопско-Адыгейской епархии игумен Герасим (Буняев).

Отец Герасим, цель прошедшей конференции – обсудить внутренние вопросы монашеской жизни. Скажите, на Ваш взгляд, поможет ли чем-то эта встреча насельникам монастырей Северного Кавказа?

Безусловно. Двадцать лет назад мы прикладывали силы, чтобы открыть монастыри, наладить в них постоянные богослужения… Большей частью делали это опытным путем, многое, может быть, не совсем правильно, потому что не было рядом таких духовных отцов, которые бы нас поправили.

Работа, проводимая сейчас Синодальным отделом по монастырям и монашеству, называется упорядочением монастырской жизни. Это как раз то, что сейчас нужно. На монашеских конференциях происходит живое общение, искренний доверительный разговор монашествующих. Мы чувствуем эту доверительную обстановку, она помогает откровенно говорить о проблемах. А если мы говорим, значит, мы видим, что что-то может измениться и меняется к лучшему. Начиная с 2014 года, когда было первое собрание игуменов в Троице-Сергиевой лавре, я являюсь постоянным участником конференций – и тех, что проходят отдельно, и Рождественских чтений. Признаюсь: всегда с радостью жду этого момента. Хотя мне не очень нравится уезжать из монастыря, но вот такие поездки очень полезны. Я потом обо всем рассказываю братьям, и у них появляется возможность сравнить, посмотреть как бы со стороны на свои трудности и успехи. Я часто говорю: «Видите, слава Богу, что мы уже и то, и это преодолели, а есть монастыри, которые к этому еще и не приступали; поэтому нам надо держаться за то хорошее, что мы уже наработали…» Сейчас скрупулезно изучаются вопросы монашеских уставов, даются практические советы. И несмотря на то, что мы в своей обители – во многом уже сформировавшийся организм, я вижу, как можно всё это применить, вижу перспективу. Всё, что нам предлагается на монашеских конференциях, доклады, тезисы, – всё это живое, настоящее, нужное.

Расскажите немного о себе. Как Вы пришли в монастырь, который сейчас возглавляете, и как складывалась ваша монашеская жизнь.

До 30 лет я работал в миру, машинистом тепловоза на железной дороге. Потом пришел в храм Рождества Христова в Краснодаре, который восстанавливали «с нуля» – первый храм в городе. И этот строящийся храм начал меня формировать как церковного человека, я очень быстро полюбил службу, устав (мне это, кстати, очень помогло в монастыре). То есть, у меня было хорошее духовное начало, хотя и в приходском храме, без монашеского опыта. За благословением поступить в монастырь я пришел к владыке Исидору, митрополиту Екатеринодарскому и Кубанскому, когда мы услышали, что в Адыгее отдают Церкви монастырь, и он начинает восстанавливаться. В 2001 году я оказался одним из первых насельников монастыря. Сначала же мне просто захотелось поехать посмотреть. И тут еще присоединился промыслительный для меня момент: я приехал с паломнической группой, а монастырь в это время посещал владыка Пантелеимон (Кутовой), епископ Майкопский и Адыгейский (ныне митрополит Красноярский и Ачинский). Мы вышли из автобуса, он всех паломников благословил и говорит: «Ну, может быть, кто-нибудь здесь и останется». Эти слова явились для меня пророческими, потому что я действительно остался в числе первой братии, нас всего было 3-4 человека. И потом так получилось, что меня первого в монастыре постригли, в честь Герасима Иорданского, и я был первый рукоположен в иеромонахи. Я был и благочинным, и руководителем хора – правого и левого (которого не было), и помощником настоятеля. Наш настоятель – очень молодой человек – не смог долго оставаться в этой должности, ему не хватило сил – настолько мощный был прессинг, монастырь не хотели передавать Церкви полностью, думали так и оставить этот «интересный» совместный проект республики и Церкви: турбаза-монастырь.

Интересный, видимо, всем, кроме монахов…

Но мы, первые насельники, не разбежались, не стали унывать, не подумали что это навсегда. Наоборот, было такое чувство, что надо просто чуть-чуть потерпеть. И вот на Успение Божией Матери 2003 года вдруг выходит распоряжение Президента республики турбазу закрыть. Последняя дискотека была перед Успенским постом, и это безобразие прекратилось. Потом приехал главный муфтий республики Адыгея, и когда он узнал, что под храмом действует бар, сказал: «Это нехорошо. Как бы мы, мусульмане, отнеслись к тому, что у нас под мечетью бар работает?» После этого и бар закрыли, и турбазу всю упразднили.

Трудности были такие, что не все смогли остаться. Я, например, уже был достаточно сформировавшимся человеком, и у меня хватило сил, как физических, так и духовных, чтобы не покинуть монастырь в первые годы. Затем так получилось, что, когда выбирали игумена из числа нескольких братьев, больше и некого было выбрать, кроме меня… Вообще избрание во игумена было интересное. Обычно игумена поставляет епископ административным назначением, но у нас, как я уже сказал, первый наместник не смог выдержать, остаться, за ним еще двое некоторое время исполняли обязанности… И владыка, видимо, опасаясь, что начатое дело может на корню пресечься, как-то по-монашески подошел к этому вопросу – собрал нашу немногочисленную братию, сказал: «Кого, братья, желаете видеть во главе?» Прямо как в древних патериках. Братия за меня проголосовала. Но я был исполняющим обязанности настоятеля с 2006 по 2011 год. А в 2011-м меня уже назначили постановлением Синода. Для меня это тоже промыслительное было поставление через Синод, потому что именно в 2011 году Синод решил больше не давать сан игумена как награду, а поставлять игумена по должности. И я в числе первых был уже поставлен наместником монастыря, игуменом по должности. Для меня это был важный момент. Еще тогда впервые вышло указание, что все новопоставленные игумены должны проходить собеседование с руководителем Синодальной комиссии по делам монастырей (так тогда назывался Отдел). Я приехал в Троице-Сергиеву лавру. Механизм таких встреч еще не был отработан, и мы с владыкой Феогностом встретились на службе, он меня пригласил сослужить. Я тогда впервые близко увидел, как владыка служит, с каким особым чувством совершает Литургию. Вот этот момент, несмотря на то, что я уже пять лет исполнял обязанности игумена, стал для меня истинным поставлением…

Есть ли, на Ваш взгляд, особенности у православных монастырей на Северном Кавказе?

Все они создавались в первую очередь как миссионерские. Когда открывался Новоафонский монастырь в Абхазии, там устроили школу для местных детей. При нашем монастыре с самого начала существовал странноприимный дом на пятьдесят человек. К монастырям сразу потянулись люди, потому что они служили некими центрами упорядоченной духовной жизни. Ведь среди населения Кавказа было много сектантов. Храмов было мало при обширных размерах епархии; казачья вольница… Не случайно все обители духовно связаны с Афоном: основателями становились афонские монахи, во всех фактически действовали афонские уставы. Во всех были святыни, привезенные с Афона, – иконы, ковчеги с мощами. В нашем монастыре тоже было два ковчега, которые передали как благословение со Святой Горы, когда он открывался.

Они сохранились?

Нет, утеряны. У нас очень много святынь утеряно, разграблено. Все, что сейчас есть, – это вновь написанные иконы, некоторые святыни, пожертвованные монастырю.

Паломники к вам приезжают?

Монастырь стоит на пересечении туристических маршрутов. Через республику Адыгея едут в известные на всю Россию места – плато Лагонаки, например. Прямо от нас начинается маршрут через горы к морю. Сейчас все это возрождается, и все туристические группы заезжают к нам. У нас даже из чисто практических соображений ослаблен «дресс-код», потому что мы поняли, что одеть пассажирок десятков автобусов в юбки и платочки просто невозможно. Главное, что мы чувствуем в людях эту тягу к святому месту. Например, я знаю, что в нашем монастыре многие впервые в своей жизни побывали на службе, просто потому, что это монастырь. Они у себя дома в храм никогда не заходят, а у нас в монастыре впервые поисповедовались. Креститься хотят только в монастыре, даже венчаться, хотя мы и объясняем, что это не полагается. У людей есть некий идеал монастыря Святой Руси, он востребован, и мы не должны их разочаровывать. Это особое отношение мы получили как бы авансом, и теперь важно, насколько мы сможем ответить на требования, которые нам предъявляет мир, ищущий духовного окормления, духовного совета. Есть ли смысл в такой ситуации жаловаться на то, что у нас, мол, традиции порушены, старцев нет и неоткуда взять?.. Монастыри сейчас, наверное, в равной степени нужны не только нам самим, для возрождения монашества, но и большому количеству людей, для которых они остаются неким эталоном духовной жизни. К тому же – зачастую неподвластным нападкам, идущим сейчас на Церковь. Некоторые считают, что Церковь в целом критиковать можно, а монастырь – совсем другое дело, это святое. Этим авансом доверия нужно воспользоваться. Наш монастырь действительно стал притягательным и консолидирующим местом в регионе. К нам едут и верующие и неверующие. Известно, что в казачьей среде есть некое противостояние реестровых – нереестровых казаков, но в монастырь приезжают и те и другие: он их общая святыня. Я как игумен должен использовать эти благоприятные обстоятельства, чтобы, как сказано апостолом, спасти хотя бы некоторых (см. 1 Кор. 9:22).

А с другой стороны, это большой груз ответственности, и я отчасти опасаюсь, что мне не хватит опыта реализовать то, что предлагает Господь. Как бы Он с нас не спросил: «Смотрите, Я же вам дал такие возможности, авансом дал, и люди воспринимают вас как образец святости. А вы способны ли таковыми быть, способны дать человеку правильный совет, чтобы он не заблудился?»

Но разве такое отношение не вдохновляет к подвигам духовной жизни?

К сожалению, не всегда хватает сил. У нас было семь иеромонахов, сейчас три, остальные разъехались по скитам, у каждого там еще целый приход, своя ответственность. В монастырь ежедневно приезжает по двести человек паломников и туристов, людей надо поисповедовать, причастить. Многие подходят с вопросами, а я сейчас и администратор, и директор, и завхоз. Иногда просто не хватает физических сил.

Приведу простой пример: монастырь наш отапливается дровами, и дров нужно столько, что мы их весь год заготавливаем, договариваемся о выделении делянок и прочее. Современные условия жизни ставят нас в определенные рамки. Но ведь главной пользой монастыря остается польза духовная. Если монастырь будет красиво выглядеть, но в нем не будет главного, то он станет древом без плодов. Монашество должно приносить плоды; плоды монашества – это святые. Пока еще среди плодов тридцатилетней деятельности наших монастырей нет новых преподобных Амвросиев Оптинских… Куда неопытному игумену поехать за советом? Поэтому нам так нужны наши монашеские встречи, собрания, обсуждения. Я это очень ясно чувствую и тянусь сюда всем сердцем.

Расскажите немного подробнее о своем монастыре: как давно он был открыт?

Свято-Михайловская Афонская пустынь – один из четырех монастырей, которые начиная с 70-х годов XIX века открыли на Кавказе выходцы со Святой Афонской Горы. Это Ново-Афонский Симоно-Кананитский монастырь в Абхазии, Александро-Афонская Зеленчукская пустынь в Карачаево-Черкессии – ее основали на месте трех древних христианских храмов IX–XI веков монахи, ранее подвизавшиеся в одной из келий Хиландарского монастыря, а также Бештаугорский Успенский Второафонский монастырь, где, по преданию, во времена Византийской империи уже существовала обитель.

Наш монастырь был основан в 1878 году иеромонахом Мартирием, который подвизался на Афоне при греческом монастыре Кутлумуш. Была такая традиция на Святой Горе: монастыри предоставляли приписанные к ним келии монашеским братствам. Одним из таких братств было братство нашего отца Мартирия. На Кавказ с отцом Мартирием пришло десять человек.

Причины создания русскими афонитами обителей на Кавказе были различны: это и их собственное непростое положение в те годы на Святой Горе среди греков, стремившихся всеми способами утвердить свой духовный приоритет; это, с другой стороны, и намерение российских властей христианизировать окончательно отвоеванные у горских народов земли, куда заселялись казаки; это и желание самих казаков иметь рядом не просто приходские храмы, а обители со строгой молитвенной жизнью и святынями для поклонения.

Наш монастырь расположен на горе, на высоте 920 метров над уровнем моря, и фактически является одним из самых высокогорных исторических монастырей, действующих в России. С вершины открывается замечательный вид на северо-запад Кавказского хребта. Но афонских братьев, вероятно, привлекала не внешняя красота, а уединенность места и отчасти его сходство со Святой Горой.

Монастырь имеет уникальную историю, потому что первая братия пришла в 1877 году на совершенно пустое, необжитое, труднодоступное место. Но через двадцать лет появился, можно сказать «из ничего», целый монастырский комплекс, который включал в себя пять храмов. Самый большой храм в честь Успения Божией Матери мог вместить до 3000 человек, второй по величине Троицкий трапезный храм вмещал до 1000 человек, и было еще три храма: Архистратига Божия Михаила, Преображения Господня (на 600 человек), храм преподобного Александра, игумена обители Неусыпающих. Строился и храм в честь всех Афонских святых, причем он строился на месте, где тоже сохранились остатки древнехристианского храма, – это свидетельствует о расцвете здесь христианской культуры еще во времена Византийской империи, до Крещения Святой Руси. Фактически Кавказ в нашей стране и есть колыбель христианства.

Кстати, нужно обратить внимание на такой интересный факт: ведь в России были подворья святогорских обителей – в Москве, в Санкт-Петербурге, но только четыре монастыря получили по решению Синода название «Афонский». Это как бы еще раз подтверждает духовную связь уделов Божией Матери – Иверии на Кавказе и – Афона. На протяжении всего Кавказского хребта (интересно, что он проходит с северо-запада на юго-восток – и Святая Гора географически расположена так же) находят свидетельства влияния христианства – руины или даже сохранившиеся древние храмы, остатки монастырей; к сожалению, они до сих пор не восстанавливаются. Первыми проповедниками здесь были апостол Андрей Первозванный, Симон Кананит, святая равноапостольная Нина. Здесь было сильно влияние Византийской империи.

Вы перечислили монастырские храмы. Значит, предполагалось, что людей, желавших посещать монастырь, было довольно много?

Да, наш монастырь был известным паломническим центром на Северном Кавказе. В нашем регионе это был самый посещаемый монастырь. У нас есть исторические справки, что говеть сюда приходили сотни паломников, и на трапезу приготовлялось до трехсот ведер щей. Сама трапезная, которая вмещала до тысячи человек, говорит о том, насколько она была востребована и какое огромное количество съестных запасов приходилось готовить. Вообще, спустя двадцать лет после прихода первой братии, в монастыре было уже 200 насельников. Весь комплекс, как я уже сказал, был построен за очень короткое время, – конечно, во многом и усилиями благотворителей. Одним из ктиторов монастыря стал Великий князь Михаил Николаевич Романов, родной брат императора Александра II, поэтому в каком-то смысле наш монастырь является царским. Притом, что все монастыри, которые открывались на Кавказе, были связаны с царской семьей – Новоафонский, например, – с участием в его строительстве императора Александра III. Второафонский и Александро-Афонский монастыри имели в качестве почетных ктиторов Великих князей.

У нашего монастыря есть еще одно, неофициальное, название – «Казачья лавра», или Кубанская лавра, то есть он был и особой казачьей святыней: казаки, переселенные на эту территорию после окончания Кавказской войны, сами в 1870-е годы выступили с почином об устройстве монашеской обители и добровольно выделили ей землю.

Но, конечно, даже учитывая все благоприятные обстоятельства, нужно заметить, что, как говорится, к пустому колодцу люди не ходят, и, очевидно, много значила личность самого отца Мартирия, а также его сподвижников – первой братии.

А в ХХ веке какова была история вашего монастыря?

Он был действующим пятьдесят лет, расцвет пережил примерно через 20-25 лет после открытия, а в 1928 году обитель закрыли, так как она привлекала очень много людей. Тогда здесь еще были казачьи станицы, и казаки оказали советской власти очень упорное сопротивление. В ответ начался настоящий геноцид казачества, поэтому и «Казачью лавру» сразу ликвидировали, насельников разогнали, репрессировали. Есть свидетельства, что некоторые из них приняли мученическую кончину.

Монастырь за 50 лет существования воссиял такой яркой звездой на Кавказе, что сейчас мы говорим о нем, как о древней обители, как будто она здесь была всегда. Но возрождение пришло не сразу, монастырь долгое время занимали разные организации: дом отдыха ГПУ, детская трудовая колония, спецшкола… Последние тридцать лет – туристическая база. Обитель была полностью разорена, из всех храмов остался не разрушенным окончательно только Троицкий собор, но в реестре при передаче монастырю он тоже значился как «останки стен». Только в 2001 году монастырь с большими усилиями частично был возвращен Церкви. Я застал то время, когда еще оставалась и туристическая база, и монастырь уже был действующим. Нам отдали верхнюю часть храма, а под храмом работал бар и рядом была дискотека. Процесс передачи монастыря продолжается уже два десятка лет. Лишь недавно нам вернули здание школы, находившееся на нашей территории.

Насельников в монастыре около тридцати человек, но у нас еще есть скиты и подворья. Они выполняют, можно сказать, миссионерскую задачу: мы открыли их по благословению Святейшего Патриарха в предгорных станицах, где люди живут небогато, и у епархии нет возможности построить храм. По сути дела монастырь построил в нашей епархии четыре храма, и одно подворье у нас даже находится на территории другой епархии.

Кто по национальности прихожане этих храмов?

В республике Адыгея есть аулы, где живут люди местных национальностей – адыгейцы, черкесы. И есть отдельно станицы, в которых традиционно проживают казаки. Такое разделение возникло после окончания Кавказской войны. Майкопский район, где находится наш монастырь, – русскоязычный. То есть на протяжении 60 километров от Майкопа до монастыря и еще около 30 километров до границы Краснодарского края живет русскоязычное население. И храмы сейчас, будучи монастырскими скитскими храмами, подворьями, по сути дела являются приходскими. В них несет послушание наша братия.