«Инок-простец, прикрытый архиерейским саном»: о Патриархе Тихоне и его монашеских добродетелях

Святитель Тихон нигде прямо не писал о своем монашеском устроении и духовной жизни, но по некоторым его фразам, сказанным в различных условиях и применительно к разным обстоятельствам, мы можем получить представление о его внутреннем делании, духовной борьбе. Например, в 1902 году, благословляя в Америке новобрачных, он сказал: «Лишь немногие способны переносить тугу духовного одиночества – достигается это трудом не малым, и далеко не все вмещают слово сие, но кому дано (см.: Мф. 19:11), а для прочих – не добро быти человеку единому, без помощника» [5].

Монашество он называл «стремлением к созерцательной жизни», «идеальным порывом» души, ищущей Бога. «Монаху истинному более чем кому­либо должно запасаться терпением, смирением и менее чем кому­либо щадить и жалеть себя. Не от того ли и неуспех в наших делах, что мы больше заботимся о себе, о своей личности и меньше о деле? И если это понятно и извинительно в людях, связавших себя куплями житейскими, то чем оправдаем себя мы, отрекшиеся от мира?!» – писал он своему другу Петру Булгакову [6]. И вот этот принцип – запастись терпением, смирением и не щадить, не жалеть себя – он реализует в своем служении в Северной Америке, когда в миссионерских поездках не ищет никаких удобств. Останавливается в домах прихожан, спит в избах с земляным полом. Один раз он даже спал на пароходе на углях, разостлав рясу. Путешествуя по Канаде в лютый мороз на простой телеге, он периодически сходит с нее и бежит за возом, чтобы согреться, при этом досадует лишь на то, что в длинной рясе бегать не очень удобно [7]. На Аляске терпит кусания комаров и вшей – в связи с близостью к «детям природы» – алеутам. Вместе с туземцами делит кров, ест прогорклую рыбу. В поездках не позволяет (и вообще нигде не позволяет) создавать себе какие­то особые условия. Он не боится за свое здоровье и не щадит себя. Так, известие об эпидемии гриппа среди алеутов не остановило его поездки, более того, услышав о вспышках кори и оспы, он специально едет в эти селения. Он лично навещает всех больных, не принимая во внимание «заразительность болезней» [8]. Каждого старается утешить и ободрить, для каждого находит ласковое и приветливое слово, каждого благословляет и обещает молиться о выздоровлении.

Он остается верен себе и на других кафедрах. В Вильне пренебрегает пышностью архиерейских выездов, хотя к ней привыкли и католики, и православные. Митрополит Евлогий (Георгиевский) вспоминал, как однажды святитель ехал на свою архиерейскую дачу «в простой коляске и в дорожной скуфейке, к ужасу русских служащих; но все, кто его встречали и узнавали, русские, поляки и евреи, низко ему кланялись» [9].

В патриаршестве он также живет скромно. «Простота его домашнего быта доходила до таких пределов, что казалась некоторым излишней и даже неудобной в положении главы Русской Церкви. Его старались убедить в том, что отныне он лицо историческое – хочет ли, не хочет он этого, что ему необходимо поэтому создать вокруг себя такую внешнюю обстановку, какая соответствовала бы его высокому сану. Святейший Тихон, однако, остался верен себе и своим правилам блюсти простоту и скромность во всем. Он ни в чем не изменял внутреннего строя своей жизни, сравнительно с тем временем, когда был митрополитом Московским. Последующие обстоятельства нашей церковной жизни показали, что он был прав в своем стремлении упростить свой быт: нельзя было Церковному Жениху облекаться в пышные одежды в то время, когда самая Церковь шла на страдания, возвращаясь к временам первохристианским», – писал митрополит Анастасий (Грибановский) [10].

Нестяжательность святителя подтверждали даже обновленцы. Так, один из их лидеров, С. Калиновский, как-­то сказал о нем: «Пойдите к Патриарху, попросите у него денег, и он вам отдаст все, что у него есть, несмотря на то что ему – Патриарху, в его возрасте, измученному после богослужения, придется идти пешком, что и было недавно» [11].

Говоря о монашеской жизни святителя, стоит упомянуть и о его сугубых наставлениях монахам. В Свято-­Тихоновском монастыре в Пенсильвании он увещает их жить жизнью, достойной монахов, говорит о том, что постриг – это еще не монашество, что монахами им еще надлежит стать. В 1919 году в Новодевичьем монастыре, обращаясь к сестрам обители и прихожанам, он проповедует о том, что, помимо целомудрия, для спасения необходимы дела милосердия и любви: «Много раз говорит Господь Своим ученикам о девстве и часто восхваляет: “Многую славу девство имать, велико бо есть яко воистину”. Но чтобы кто-­либо, заботясь о сохранении девства, не стал небречь о других добродетелях, паче же о милостыне, Христос и предлагает притчу о десяти девах. У пяти из них светильники были полны елея, а другие пять не имели его. Елей означает милость, и милостыней именно и “просвещается свеща девства”» [12]. В том же году, увещевая братию Троице­-Сергиевой лавры терпеливо нести скорби и страдания, он сказал: «Трудно вам, братие; может быть, будет и еще труднее. Не смущайтесь, – перед вами ваш игумен. Подражайте его мужеству. Благолепие церковной службы не умалится, если придется служить при лучине и в холщовых ризах» [13].

Будучи монахом, святитель очень тонко чувствовал духовные потребности иноков, живущих вне монастыря. Так, в 1905 году он писал, что каждый монах, по долгу службы живущий «на приходах, в миру, среди молвы и суеты житейской… по временам испытывает тяготение к прежнему привычному монастырскому житию». И что каждому такому иноку можно «по временам проживать в монастыре, чтобы освежиться от суеты приходских дел, чтобы укрепиться и набраться духу и сил для дальнейшего… служения» [14].